— Защищать каждую дверь грудью! — кричалъ онъ. — Руби мошенниковъ, бей, чѣмъ попало, стрѣляй!

— Ловокъ больно! — насмѣшливо и почти громко проговорилъ одинъ изъ лакеевъ, жена котораго недавно была жестоко наказана по приказанію Катерины Андреевны и сослана въ костромскую вотчину за сожженную утюгомъ юбку и за грубость.

— Что? — грозно обратился къ нему Черемисовъ.

— Ничего, проѣхало.

Черемисовъ размахнулся и ударилъ лакея по лицу.

— Эхъ, баринъ, неладно гостю поступать такъ, чужой ты намъ! — крикнулъ лакей и схватилъ гусара за обѣ руки. Другой лакей подбѣжалъ къ нимъ, за плечи повалилъ Черемисова на полъ и скрутилъ ему локти шнуркомъ отъ портьеры. Въ ту же минуту дверь, выходящая въ сѣни, затрещала отъ сильныхъ ударовъ дубинами или бревномъ, а рама въ одномъ изъ оконъ со звономъ стеколъ влетѣла въ комнату и въ амбразурѣ окна показались головы въ шапкахъ, бороды, колья.

— Погибли мы! — крикнулъ одинъ изъ лакеевъ.

— Небось, не тронутъ, — отвѣтилъ ему шепотомъ другой.

Въ комнату вбѣжалъ старый дворецкій со свѣчей въ одной рукѣ и съ топоромъ въ другой.

— Что вы дѣлаете, разбойники? — кричалъ онъ. — Куда вы идти осмѣливаетесь? Назадъ, смерды проклятые, вонъ!.. Люди, голубчики, бейте ихъ, колите, рубите, спасайте господина вашего!

Онъ кинулся къ окну, размахивая топоромъ, но одинъ изъ нападающихъ вскочилъ уже на подоконникъ и ударилъ старика дубиной по головѣ, со словами:

— Ложись, старый песъ, дрыхнуть, всѣ ужъ зубы съѣлъ на барскихъ-то хлѣбахъ, пора!

Старикъ съ глухимъ стономъ повалился на полъ. Въ то же самое время крѣпкая дубовая дверь не выдержала натиска и полетѣла, роняя нагроможденную мебель. Человѣкъ десять мужиковъ съ топорами, съ рогатинами и ножами ворвались въ комнату и въ одинъ мигъ перевязали не сопротивлявшихся лакеевъ.

Съ пистолетами въ обѣихъ рукахъ въ комнату вбѣжалъ Павелъ Борисовичъ и разомъ выстрѣлилъ изъ обоихъ пистолетовъ въ толпу. Кто то застоналъ, яростно закричалъ, а одинъ изъ мужиковъ бросился на Павла Борисовича и свалилъ его ударомъ дубины по ногамъ, а затѣмъ связалъ кушакомъ. Еще человѣкъ десять ворвались въ дверь и влѣзли въ окно.

— Никого не убивать безъ нужды! — раздался зычный голосъ, и на порогѣ появилась колоссальная фигура дяди Игната, а рядомъ съ нимъ Наташа, одѣтая мальчикомъ, съ шапкой набекрень, съ длиннымъ ножомъ въ рукахъ, взволнованная, съ блистающими глазами.

— Пуще всего барыню не смѣть трогать! — звонко крикнула она. — Все берите себѣ, а ее мнѣ, моя она!

Павелъ Борисовичъ, легко раненый, узналъ Наташу. Онъ приподнялся съ полу, на сколько позволяли ему связанныя руки и ноги и крикнулъ:

— Наташа!

Дѣвушка дрогнула вся отъ этого голоса и бросилась впередъ.

— Баринъ, голубчикъ, солнышко ты мое! — проговорила она. — Эй, ребята, развязать барина сію минуту!

— Прытка больно, — усмѣхнулся на это дядя Игнатъ. — Хоть ты и атаманша, а бабьяго твоего разума не послушаемся. Развязать его, такъ онъ въ капусту изрубитъ половину нашихъ. Ничего, полежитъ и такъ, а вреда ему не смѣть дѣлать…

— Наташа, не трогай барыню! — умоляющимъ голосомъ заговорилъ Павелъ Борисовичъ. — Все прощу, никто не узнаетъ про вашъ грабежъ, бери все добро мое, но не трогай барыню…

— Прости, голубчикъ мой, солнце мое красное, баринъ мой ласковый, а не могу я исполнить воли твоей! — сказала Наташа. — Сердце она изъ меня вынула, сгубила, на каторгѣ мнѣ быть, такъ не простить мнѣ ее! Сама судьямъ отдамся, сама свою голову понесу, а ее… ее изведу!..

— Наташа, вспомни, какъ я любилъ тебя! — со слезами проговорилъ Павелъ Борисовичъ. — Ради любви моей не трогай ее!

— Не могу, баринъ, силушки нѣтъ!

Наташа махнула рукой и бросилась въ хорошо знакомыя комнаты Катерины Андреевны, мимо грабившихъ домъ разбойниковъ. Не обращая вниманія на Батулина, который сидѣлъ въ гостиной связаннымъ и охрипшимъ голосомъ кричалъ что-то дикое, безсмысленное, не обращая вниманія на двухъ гостей Павла Борисовича, которые отбивались отъ полдюжины разбойниковъ старыми, ржавыми шпагами, не видя ничего, устремилась Наташа къ комнатѣ Катерины Андреевны. Тутъ былъ уже дядя Игнатъ и колотилъ своимъ пудовымъ кулакомъ въ запертую дверь.

— Отпирай, Глаша! — кричалъ онъ, слыша за дверями голосъ рыдающей Глафиры. — Отопрешь добромъ, такъ только башку сверну, а то такъ жилы вытяну!

Рыданія трехъ женщинъ были отвѣтомъ на эти слова. Дядя Игнатъ навалился плечомъ на рѣзную фанерную дверь, и она съ трескомъ вылетѣла.

Черезъ нагроможденную около двери мебель бросилась Наташа въ комнату и увидала Катерину Андреевну, которая стояла около пышной кровати своей, схватившись руками за рѣзной столбикъ, поддерживающей штофный пологъ кровати.

— Наташка! — съ неописаннымъ ужасомъ крикнула Катерина Андреевна, и ноги у нея подкосились.

— Я, матушка барыня, я, на поклонъ къ тебѣ пришла!

Наташа схватила Катерину Андреевну за руки.

— Моя теперь, моя, никто не смѣй трогать ее, я потѣшусь надъ ней! — закричала она.

На колокольнѣ господской церкви ударили въ это время въ набатъ.

Среди гомона, среди криковъ и пѣсенъ пьяныхъ разбойниковъ, успѣвшихъ еще до нападенія на домъ заглянуть въ господскіе погреба, и среди плача женской прислуги, никто не слыхалъ звуковъ набата. Особенно не могла ничего слышать Наташа, вся охваченная жаждою мести. Она держала Катерину Андреевну за руки, смотрѣла ей въ лицо сверкающими глазами и злобно смѣялась. Катерина Андреевна не билась, не рвалась и только дрожала всѣмъ тѣломъ и тихо, едва слышно твердила:

— Спасите, спасите меня!

— Проси, моли, плачь, голубушка! — говорила ей Наташа. — Любо мнѣ будетъ, когда ты заплачешь, закричишь, застонешь! Помнишь, какъ я плакивала? Заплачешь и ты, охъ, горько заплачешь!.. Что я съ тобой сдѣлаю, какъ я потѣшусь надъ тобой!

Наташа обернулась къ мужикамъ, которые топорами ломали шифоньерки краснаго дерева, ларчики слоновой кости и вынимали жемчуга, золото и серебро.

— Ребятки, свяжите-ка мнѣ ее, закрутите ей ручки назадъ!

— Аль сама не сладишь, атаманша? — со смѣхомъ отозвался одинъ.

— Боюсь, что выскользнетъ да полыснетъ себя чѣмъ нибудь или голову объ стѣну разобьетъ, — отвѣтила Наташа.

Парень снялъ съ себя кушакъ и завязалъ руки Катерины Андреевны назадъ. Она узнала въ немъ крѣпостнаго Луки Осиповича.

— Боже, вѣдь ты нашъ! — проговорила она.

— Теперь, барыня, вольный, что твой вѣтерокъ въ полѣ. Былъ твоимъ да, вишь, не умѣла владѣть нами, ушла. Баринъ изъ-за тебя погибъ, насъ раззорили, мы не людьми стали, такъ одно дѣло — не поминать тебѣ про старое. Теперь ты сама въ крѣпостныя попала. Куда ее дѣвать то, атаманша?

— Въ кресло посади. Пусть посидитъ, повеличается, а я передъ ней постою, какъ бывало, стаивала. Что-жъ ничего не говорите, сударыня, что-жъ не командуете? Позовите дворню да прикажите Наташку въ людскую вести на истязаніе. Иль не послушается нешто? Эка жалость то какая!.. За то меня теперь послушаются вотъ эти молодцы. Ась? Что скажу имъ, то и сдѣлаютъ. И скажу я имъ, чтобъ тебя они теперь взяли за бѣлы руки да потащили въ людскую, куда меня, бывало, таскивали.

Катерина Андреевна рванулась въ креслѣ.

— Сиди! — грозно крикнула Наташа и толкнула барыню. — Это еще не сейчасъ, на все время, а пока вотъ тебѣ отъ меня что. Эй, вы, смотрите!

Наташа размахнулась и ударила Катерину Андреевну по лицу… Пронзительно вскрикнула Катерина Андреевна, метнулась и упала на колѣни съ глухими рыданіями. Наташа подняла ее за волосы и снова бросила въ кресло.

Въ эту минуту въ комнату вбѣжалъ одинъ изъ грабителей, проворно засовывая въ карманы штановъ пачки ассигнаций.

— Наутекъ всѣ, живо наутекъ! — крикнулъ онъ. — Дядя Игнатъ, Наташа, гдѣ вы? Живо ноги уносите! Кто то изъ дворни забрался на колокольню и ударилъ сполохъ, мигомъ изъ села народъ подоспѣетъ!..

Дядя Игнатъ, который вязалъ руки ревущей Глафирѣ, бросилъ ее и вышибъ раму. Звонъ набата ясно и рѣзко полился теперь въ комнаты, заглушая всѣ звуки.