Дядя Игнатъ перекрестился и досталъ изъ-за кушака топоръ. Почти вплотную наскакалъ на него Черемисовъ впереди своего отряда и круто осадилъ шарахнувшуюся въ сторону лошадь. Прочіе всадники тоже осадили лошадей и окружили дядю Игната.

— Бери его! — крикнулъ Черемисовъ. — Это коноводъ ихній!

— Не обожгись, баринъ! — проговорилъ дядя Игнатъ, приподнялся и ударилъ топоромъ по ногамъ лошади. Она взвилась на дыбы и упала, придавивъ всадника. Въ туже минуту одинъ изъ людей Черемисова почти въ упоръ выстрѣлилъ въ дядю Игната и положилъ его на мѣстѣ. Нѣсколько человѣкъ, спѣшившись, бросились за Наташей и схватили ее. Она отдалась безъ сопротивленія.

— Батюшки, да вѣдь это дѣвка! — вскрикнулъ кто то.

— Наташка это наша, милые! — проговорилъ другой.

— Такъ вотъ кто атаманша то была!

Дворовые окружили Наташу, связавъ ей руки.

Подошелъ Черемисовъ, слегка прихрамывая.

— На коней, ребята, и впередъ! — сказалъ онъ.

— А эту куда дѣвать? — спросили у него.

Любвеобильное сердце гусара сжалось при видѣ красавицы Наташи, связанной кушаками. Онъ вздохнулъ и задумался на минуту. Увы, спасти эту дѣвушку было нельзя, и ее, отданную въ руки правосудія, ожидала страшная участь. Черемисовъ зналъ это.

— Ее то куда дѣвать, сударь? — повторилъ дворовый вопросъ.

— Отвести въ усадьбу, — отрывисто приказалъ Черемисовъ. — Возьми ее кто нибудь и веди, а мнѣ лошадь отдай. Живо! У кого тутъ изъ васъ конь получше?

— У Митки вотъ барскій карабахъ.

Молодой парень охотникъ подвелъ Черемисову золотистаго Карабаха, и гусаръ вскочилъ на сѣдло.

— Впередъ, ребята! — крикнулъ онъ. — А ты веди дѣвку и сдай тамъ барину, что-ли… Маршъ!

Отрядъ двинулся впередъ.

— Пойдемъ! — угрюмо проговорилъ молодой охотникъ.

Они медленно двинулись къ усадьбѣ, надъ которой стояло яркое зарево пожара.

— Ишь, на какое дѣло пошла! — замѣтилъ парень, поглядывая на Наташу. — Что теперь будетъ то тебѣ, подумать страхъ!

— Отпусти меня, — тихо выговорила Наташа.

— Въ умѣ ли ты? Что-жъ у меня спина то купленная, что ли? Тебя жаль, а своя рубашка ближе къ тѣлу. Пошла на такую дорогу, такъ ужъ неча разговаривать.

Они молча двигались по дорогѣ и только изрѣдка парень вздыхалъ и покачивалъ головой. Онъ привелъ Наташу въ домъ и ее окружили лакеи, казачки, горничныя. Наташа опустила голову на грудь и упорно молчала. Ее одни кляли и бранили, другія жалѣли, но она не слыхала, кажется, ни тѣхъ, ни другихъ.

— Гдѣ баринъ-то? — спросилъ приведшій Наташу парень.

— Съ барыней. Насилу въ чувство привели барыню-то; теперича лежитъ и плачетъ, а въ залѣ на полу покойники…

— Покойники?

— Да. Дворецкаго убили разбойники, Глафиру барынину, Ивана буфетчика…

— Господи!.. Ступайте, доложите барину, что Наташу, молъ, привели.

— Гдѣ-жъ ему докладывать теперича? Онъ тоже раненъ, въ крови весь.

— Такъ что же мнѣ съ ней дѣлать?

— Въ огонь ее, въ пожарище! — крикнула одна изъ дворовыхъ женщинъ, сестра убитаго дворецкаго. — Она это, проклятая, разбойниковъ привела къ намъ!

— Извѣстно, она и прямая ей дорога въ огонь, въ полымя! — раздались еще голоса.

— Въ клочья ее, проклятую, своимъ судомъ!

— Смирно! — остановилъ старый лакей. — Нешто мы можемъ безъ суда орудовать? Можетъ, она укажетъ, гдѣ вся шайка пребываетъ.

— Такъ что же съ ней дѣлать?

— Запереть пока начальство не прибыло.

Лакей осмотрѣлъ, хорошо ли завязаны руки у Наташи, приказалъ связать ей ноги, и собственноручно заперъ въ буфетной комнатѣ, приставивъ караулъ.

Катерина Андреевна перенесла сильнѣйшую горячку и пролежала въ постели очень долго. Болѣе недѣли она была въ безпамятствѣ и бредила, и металась, видя разбойниковъ, Наташу, представляя себя въ ея рукахъ всячески терзаемую. Лучшіе доктора тогдашней Москвы лѣчили ее и боролись съ тяжелымъ недугомъ, опасаясь за умственныя способности сильно потрясенной больной. Легко раненый Павелъ Борисовичъ не отходилъ отъ постели Катерина Андреевны и спалъ кое-какъ, прикурнувшись на диванѣ, не болѣе трехъ четырехъ часовъ въ сутки. Наука съ одной стороны и здоровая молодая натура съ другой сдѣлали свое дѣло, и Катерина Андреевна выздоровѣла. Первымъ ея вопросомъ былъ вопросъ о Надѣ.

— Что эта дѣвушка, эта «купеческая невѣста» у насъ? — спросила она.

— У насъ, мой ангелъ, — отвѣтилъ Павелъ Борисовичъ.

— Отпусти ее къ жениху…

— Да? — слегка удивился Павелъ Борисовичъ.

Онъ думалъ, что у Катерины Андреевны, какъ и у него, явится особенно сильная ненависть къ «хамамъ» послѣ всего случившагося. Что до него, то онъ видѣть не могъ теперь своей дворни, сдѣлался съ нею строгимъ до жестокости и какъ бы мстилъ имъ за болѣзнь, за страданіе Катерины Андреевны. Онъ жестоко наказалъ всѣхъ тѣхъ, которые оказались освобожденными отъ суда, какъ не принимавшіе участія въ разбоѣ; помилованы имъ были лишь тѣ, которые прямо заявили себя преданными барину, а надъ могилою погибшаго геройской смертью дворецкаго онъ поставилъ богатый памятникъ съ подобающей надписью и всю семью дворецкаго отпустилъ на волю, щедро наградивъ. Особенно сурово и круто обошелся онъ съ бывшими фаворитками, какъ бы мстя имъ за вину Наташи. Они были поголовно обвинены въ пособничествѣ, въ бездѣйствіи, въ соучастіи — не судомъ уголовной палаты, а Павломъ Борисовичемъ и понесли наказаніе въ вотчинѣ, вынесли по сту и болѣе ударовъ, а затѣмъ разосланы по дальнимъ имѣніямъ. Весь штатъ прислуги, за очень немногими исключеніями, Павелъ Борисовичъ перемѣнилъ и болѣе чѣмъ на половину взялъ нанятыхъ. Онъ прямо возненавидѣлъ свою дворню, не понимая того, что она была обижена вопіющей несправедливостью, деспотизмомъ «бѣглой барыни» и ея наперстницы Глафиры. Питая теперь такія чувства ко всѣмъ дворовымъ и крѣпостнымъ, отрицая въ нихъ всѣ человѣческія чувства, онъ былъ удивленъ желаніемъ Катерины Андреевны отпустить Надю.

— Ты хочешь, чтобы ее отпустили къ этому купцу ея! — спросилъ онъ, нѣжно лаская Катерину Андреевну.

— Да. Она мнѣ все во снѣ снилась, и мнѣ жаль ее. Она не виновата ни въ чемъ. Отпусти ее, мой милый.

— Да все, что тебѣ угодно, будетъ сдѣлано, моя радость, а только я думалъ, что ты особенно должна ненавидѣть теперь всю эту породу. Ты ангелъ, ты святая у меня!..

Но Павелъ Борисовичъ ошибался.

Не чувство доброты заставляло Катерину Андреевну отпустить Надю, не смягчилось сердце красавицы во время болѣзни, нѣтъ.

Она, придя въ себя, только и думала о томъ, взята ли Наташа, арестована ли она, будетъ ли она наказана по заслугамъ? Эти недобрыя мысли волновали ее, и если она желала отпустить Надю, то по чувству какого-то суевѣрнаго страха. Ей казалось, что именно эта дѣвушка принесла имъ несчастіе и что если она не будетъ отпущена, то послѣдуютъ еще новыя несчастія. Павлу Борисовичу она ничего про это не сказала и похвалы его приняла, какъ заслуженную дань, нѣжно ласкаясь къ нему и представляясь растроганной.

Когда Катерина Андреевна настолько окрѣпла, что ей было разрѣшено покидать не надолго постель, она разспросила обо всемъ.

Разбойники были переловлены почти всѣ, бѣжать удалось очень немногимъ. Всѣ повинились и ждутъ по острогамъ своей участи. Въ острогѣ сидитъ заключенная въ одиночную камеру и Наташка. Она обличена, какъ руководительница шайки, всѣ улики противъ нея, да она и не отпирается, она созналась во всемъ.

Павелъ Борисовичъ не сказалъ Катеринѣ Андреевнѣ о томъ, что Наташа на допросѣ разсказала о своемъ намѣреніи замучить барыню до смерти, что и было главной цѣлью нападенія на усадьбу.

Въ свою очередь не разсказала ему Катерина Андреевна о пощечинѣ. Эта пощечина все еще словно горѣла у ней на лицѣ и жгла ея щеку.

— Что же будетъ съ Наташкой? — спросила она у Павла Борисовича, не смотря на него.

— Ее накажутъ кнутомъ на площади и, если она переживетъ наказаніе, сошлютъ на каторгу. Она вѣдь обвиняется въ разбоѣ, въ покушеніи на жизнь и какъ участница убійцъ поджигателей. Неужели тебѣ и ея жаль, Катя?