Этим летом, как и в прошлые годы, очередная группа китайских студентов, пройдя за границей курс наук, возвращалась восвояси. На пароходе их было больше десятка. Совершенно не представляя себе, где найдут применение своим занятиям, новые специалисты спешили домой, чтобы успеть до осени подыскать себе место. Не будь этой необходимости, они не стали бы торопиться, вернулись бы по осеннему холодку. Не все из этой группы учились во Франции — некоторые посещали университеты Англии, Германии или Бельгии, но заезжали напоследок в Париж, знакомились с его ночной жизнью и потому попали на французский пароход. Волей судьбы оказавшись вместе, они моментально сдружились, без конца рассуждали о родине, страдавшей от внешней агрессии и внутренних беспорядков, а также о своем желании немедленно отдать все силы служению отечеству. Корабль, жаловались они, шел слишком медленно, патриотические чувства искали и не находили выхода. И в это время бог весть откуда появились два комплекта принадлежностей для игры в мацзян. Будучи китайским национальным развлечением, игра эта, говорят, широко распространилась в Америке; стало быть, занявшись ею, можно не только выразить свою любовь к отчему краю, но и встать вровень со вкусами эпохи. К счастью, игроков хватило как раз на две партии, и все часы, остающиеся от еды и сна, любители предавались азарту. Едва заканчивали завтрак, как в нижней столовой уже кипели страсти.

Вот и теперь на палубе из китайцев остались лишь две женщины да маленький мальчик, который мужчиной не считался — во всяком случае, пароходная компания не требовала за него с родителей отдельной платы. Одна из женщин, изысканно одетая, в темных очках, держала перед собой раскрытый роман. Для уроженки Востока кожа ее была довольно белой, впрочем, белизне этой недоставало свежести, и была в ней какая-то сухость. Женщина снимала очки, открывая красивые глаза, изящный изгиб бровей, но губы ее при этом казались слишком тонкими даже под слоем помады. Поднимись она с шезлонга, стало бы видно, что линии ее худощавой фигуры излишне резки, словно очерчены стальным пером. На вид ей было лет двадцать пять, но ведь возраст современных женщин узнать не легче, чем высчитать его, как это делалось в старое время, по циклическим знакам[2], изображенным на извещении о свадьбе; тут на свой глаз полагаться не приходится, нужны дополнительные научные изыскания.

Второй женщине, матери мальчика, было за тридцать. В потертом платье из черного шелка, длинном и узком, она выглядела озабоченной и усталой, излом ее бровей придавал лицу еще более печальное и жалкое выражение. Мальчику еще не исполнилось двух лет, и он весьма смахивал на тех китайчат, каких рисуют в газетных карикатурах: вздернутый нос, косые щелочки глаз, густые брови над ними вздернуты так высоко, что того и гляди, затоскуют в разлуке… Ребенок недавно выучился ходить и готов был носиться, не останавливаясь ни на секунду. Но мать обвязала его ремнем и не позволяла отбегать дальше, чем на три-четыре шага. Женщину мучила жара, рука ее устала тянуть за ремень, к тому же ее беспокоили игорные увлечения мужа, и за все это то и дело доставалось ребенку. Поняв, что убежать не удастся, мальчонка поменял объект устремлений и набросился на женщину, читавшую роман. Та, как видно, к общению не стремилась, предпочитала уединение и держалась с видом, какой бывает у гостьи, за которой никто не ухаживает на званом вечере, или у перезрелой невесты на чужой свадьбе. Атака малыша вызвала у нее раздражение, которого не скрывали темные очки. Уловив это, мать потянула к себе ремень.

— Озорник, ты зачем мешаешь барышне Су? Иди сюда! А вы, барышня, я смотрю, такая трудолюбивая! И без того ученая, а целыми днями книжки читаете. Вот и господин Сунь говорит, что такие образованные девушки, как вы, приносят славу Китаю. И красавица, и на доктора защитили — много ли таких найдешь! Не то что я — без толку съездила за границу, ничему не научилась; дома еще что-то знала, а как родился сын — все перезабыла… Ах ты, несносный! Я же не велела тебе подходить к барышне, ты ей платье перепачкал!

Су была исполнена презрения к этой жалкой и недалекой госпоже Сунь, да и детей терпеть не могла. Но услышав лестные слова, она растаяла и промолвила любезно:

— Пусть подойдет, я так люблю маленьких!

Она сняла очки, закрыла увлекшую ее книгу, осторожно взяла мальчика за ручонку, чтобы тот не трогал ее платья, и спросила:

— А папа где?

Вместо ответа проказник широко раскрыл глаза и дважды плюнул в ее сторону — он хотел пустить пузыри так, как это делают золотые рыбки в кают-компании. От неожиданности Су отпустила его руку и в целях самозащиты извлекла носовой платок. Мать резко подтянула мальчика к себе, визгливо пообещала шлепнуть его по губам, а потом зачастила заискивающим тоном:

— Его папаша? Играет в столовой, где ему еще быть! Понять не могу, почему мужчины так любят играть на деньги. Я вижу — все наши попутчики готовы сражаться день и ночь напролет. Ну ладно, добро бы мой господин Сунь выиграл немного — сгодилось бы на расходы. Так ведь уже проиграл порядочно, а все не унимается. Лопнуть можно от злости!..

Слушая эти мещанские рассуждения, Су вновь запрезирала собеседницу и холодно заметила:

— А вот господин Фан не играет!

Сунь вздернула нос и насмешливо хмыкнула:

— Господин Фан? Сперва и он играл, да только как начал увиваться за барышней Бао, так времени на игру и не осталось. У него на уме «главное дело жизни» — женитьба, а это поважнее, чем игра. Не пойму только, что красивого он нашел в барышне Бао — черная, нескладная, а он ради нее ушел из второго класса и теперь мучается в третьем. Видать, дело у них идет на лад — чего доброго, в Гонконге и помолвку объявят. Вот уж воистину — если двоим суждено встретиться, им и тысячи ли не помеха!

Слова эти укололи Су прямо в сердце, но она постаралась успокоить себя:

— Этого не может быть! У барышни Бао есть жених, она мне сама говорила. Он даже оплачивал ее учебу за границей.

— Как, оказывается, романтично — иметь жениха! Нам, старорежимным женщинам, этого не понять, — промолвила Сунь. — Вы, барышня Су, учились в Китае вместе с господином Фаном. Так я хочу спросить: всегда он был таким балаболкой? Вчера мой муж пожаловался ему — мол, не везет в игре. А тот засмеялся и отвечает: «Вы, господин Сунь, столько лет жили во Франции, а поверий французских не знаете. Если жена наставляет мужу рога, он непременно главный приз выиграет или в карты большой куш сорвет. Так что муж должен радоваться проигрышу». Господин Сунь пересказал мне это, а я рассердилась — почему он сразу не потребовал, чтобы тот пустомеля объяснил свой намек. Зато теперь-то я понимаю: жених барышни Бао вполне достоин главного выигрыша по Авиационному займу. А если она станет женой господина Фана, ему тоже повезет в карты.

Обыкновенные бесхитростные слова, случается, причиняют боль, как камешки, попавшие в рис, как рыбья кость, застрявшая в горле…

— Барышня Бао студентка, а не очень-то скромна, да и одевается весьма непристойно, — сказала Су.

Малыш внезапно заверещал, запрыгал и потянулся к кому-то, подходившему сзади. Обе женщины разом оглянулись — к ним приближалась Бао, которая манила к себе мальчика куском сахара. На ней были лишь розовый лифчик да трусики цвета морской волны; белые сандалии не скрывали ярко накрашенных ногтей. Наверное, в тропическую жару это был самый подходящий костюм. В таком виде разгуливали по палубе и некоторые иностранки, но Су представлялось, что Бао, выставляя напоказ свое тело, наносит ущерб национальному престижу Китая. У мужчин при виде Бао в глазах появлялся лихорадочный блеск, но за ее спиной они то и дело посмеивались, что доставляло Су некоторое удовлетворение. Кто-то назвал ее «гастрономической лавкой». В самом деле, только в лавке и можно увидеть сразу столько нежно-розового мяса. Другие называли ее «правдой», имея в виду выражение «голая правда». Но поскольку на барышне Бао кое-что все же было надето, ее стали звать «полуправдой».