Не мне судить о том, насколько они были тяжелы. Я знаю лишь, что женщина на соседней постели после рабочего дня ворочалась и стонала во сне. Не в силах заснуть, я представляла себе, как она мучается, и мне было стыдно за себя. Я слышала также, как молодые ребята жаловались, что «тоже постарели», и думала: а будь мне лет двадцать, я тоже могла бы поработать…

Когда мы приобрели водочерпалку, колодец был уже заполнен водой. Его отверстие оказалось очень широким, так что пришлось ставить длинный ворот. Впрочем, вращать длинный ворот было удобнее — не кружилась голова. Молодые ребята, войдя в азарт, делали до ста оборотов. Навещавшие наш огород признавали, что корпеть над грядками трудно, но и вращать ворот не легче.

Я вместе со всеми уходила на работу рано и возвращалась поздно, но мне давали лишь нетрудные поручения. Я все время была вместе с коллегами, и постепенно во мне родилось «чувство коллектива», или «стадное чувство», я стала одной из «наших». Кратковременная совместная работа не дает такого ощущения — потрудились и разошлись восвояси. Сложнее обстоит дело с умственным трудом. Конечно, можно коллективно работать над статьей, но между собирающими материалы и пишущими окончательный текст часто нет полного взаимопонимания. За годы пребывания в школе кадров — а казалось, что оно будет продолжаться до конца наших дней, — это чувство приобщения к «нашим» все крепло и крепло.

О тех, кто направлялся на работу в школу кадров перевоспитывать нас, иной раз говорят, что «они не мокли под дождем и не сгорали на солнце». А кто эти «они»? И кто эти «мы»? «Мы» — это все, кто воспитывался трудом. Среди нас были и члены боровшихся фракций, и те, кого «они» ранее сажали в «коровник». Главное, что нами командовали «они». Но не каждого, кто был начальником, кто «не мок и не сгорал», мы относили к «ним». Типичный представитель «их» — тот, кто строил из себя важную шишку, непрестанно поучал и командовал. К «ним» принадлежали и бесстыдные подхалимы, и те, которые «даже матерную ругань считают национальным сокровищем»[171]. Конечно, различия между «нами» и «ними» не носили классового характера, но тем не менее в ходе общения с разными людьми я начинала понимать, что такое «классовые чувства».

А вот крестьяне — те самые бедняки и низшие середняки, у которых нам полагалось учиться, — нас за своих не принимали. Они говорили: «Зачем вам самим выращивать овощи, вы их все равно покупаете!» Крестьяне по ночам воровали посаженные нами бататы и капусту, выкапывали и продавали на рынке саженцы деревьев. Они свозили к себе выращенную нами сою и еще ругали нас за то, что мы «едим казенное зерно». Для них мы были «они» — те, что «одеваются плохо, да едят хорошо, и у каждого на руке часы».

В нашей роте все трудились сколько хватало сил и съедали все, что могли, — будем считать, что это и означает «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Впрочем, это не совсем верно, поскольку существовала разница в зарплате. Силенок у меня мало, работу я выполняла самую легкую, да и ела немного, а зарплата мне шла по высшему разряду. Можно сказать, что я пользовалась «преимуществами социализма», нанося немалый урон государству. Мне было из-за этого не по себе, но никто не обращал внимания на угрызения моей совести, я успокоилась и стала заниматься выращиванием овощей для школы.

А для этого требовалось провести подготовительные работы, и прежде всего соорудить уборную. Мы рассчитывали, что наши гости помогут накопить естественные удобрения, и потому выбрали место возле большой дороги. Поставили пять столбов — четыре по углам, еще один обозначил дверной проем. Сплели мат из соломы, обтянули им столбы. Внутри врыли чан для сбора жидкости, по бокам сделали две неглубокие канавы, положили кирпичи для ног — уборная была готова, не хватало только дверной занавески. Посоветовавшись с Асян, мы сплели ее из блестящих, очищенных от внешней оболочки стеблей гаоляна. Мы остались очень довольны своей работой: тщательно сплетенная занавеска сверкала и сразу выделяла наше творение из ему подобных. Увы, на следующее утро мы не обнаружили ни занавески, ни накопленных удобрений — все подчистили прохожие (овощное поле не было огорожено). С тех пор я и Асян должны были служить «занавесками» друг для друга…

С запада, юго-запада и с юга к нашей делянке примыкали огороды трех других школ нашего же Отделения. Одна из них славилась своим сортиром, в котором канавки были выложены кирпичом, а все содержимое выводилось за пределы уборной, прямо в поле. Но и там все, что удавалось накопить, большей частью расхищалось: окрестные жители полагали, что экскременты из школы кадров особо эффективны как удобрения. Мы вырыли длинную, но неглубокую канаву для запаривания зеленых удобрений. Разделившись на группы, нарезали большие охапки травы и сложили ее в канаву, чтоб мокла. Но, пока мы обедали, все наши запасы, как говорится, улетели без крыльев — видно, их утащили на корм скоту. В тех местах трава тоже вещь дефицитная, даже сухие стебли выпалывают и используют как топливо.

Роты, что прибыли раньше нас, уже воздвигли на огородах по нескольку домиков. Мы тоже поспешили соорудить неподалеку от колодца нечто вроде сарая. Поставили деревянный каркас, северную стену слепили из глины, три остальные стены и крышу сплели из соломы. Сверху крышу застелили рубероидом, а снизу приладили кусок пластика. К северо-западу от нашего огорода находилась также принадлежавшая Отделению печь для обжига, вокруг которой валялось много битого кирпича. Мы набрали две телеги обломков и выложили ими пол в сарае, чтобы было не так сыро. Наконец, мы повесили довольно прочную деревянную дверь с замком — в сарае теперь можно было жить. Там поселились командир отделения овощеводов, один поэт из этого отделения и курсант по прозвищу «Теленок». Они охраняли плантации, а мы могли заходить в сарай передохнуть.

Огородные грядки мы использовали главным образом под капусту и редьку, но выращивали также лук-порей, чеснок, морковь, латук, листовую горчицу и другие специи. Однако дома всех рот — за исключением прибывших раньше всех — находились на «центральной усадьбе», довольно далеко от плантации. Поэтому там тоже было выделено место для огорода, которым занимались в основном молодые курсанты. Но и дальние огороды нельзя было оставлять без присмотра, и задача эта была возложена на меня и Асян.

Первым делом мы осмотрели грядки с капустой и перевязали те растения, на которых не завязались кочаны; это отчасти помогло, хотя кочаны получились рыхлыми. Потом Асян стала носить ведрами мочу, а я, вооружившись черпаком, поливала грядки. Особые симпатии у нас вызвала длинная белая редька сорта, который именуется «слоновая кость» или «озеро Тайху». Ее клубни торчали из земли на целый вершок и были с пиалу толщиной. «Идем на рекорд!» — шутили мы между собой и расходовали на наше «сокровище» ту золу, что командир отпускал нам для удобрения моркови. «Сокровище» оказалось фальшивым. Когда настало время сбора урожая, я изо всех сил (полагая, что в земле сидят клубни с аршин длиной) потянула за ботву и сразу же полетела вверх тормашками. На самом деле я вытащила лишь несколько тощих клубеньков. Редиска удалась куда лучше.

Тем временем похолодало, северный ветер до костей пронизывал работавших в огороде. Мы все чаще возвращались на ужин уже в темноте. В декабре было закончено сооружение барака для нашей роты, и она перебазировалась на «центральную усадьбу». Приглядывать за старым огородом оставили меня одну.

Командир отделения пошел на это из доброго отношения ко мне. Дело в том, что «школа», в которой находился Чжуншу, располагалась всего в четверти часа ходьбы от этого огорода. Чжуншу заведовал выдачей инвентаря, а командир часто посылал меня за тем или иным орудием труда. Коллеги, посмеиваясь, наблюдали, как я с радостным видом бегу за инструментом, а после работы отношу его обратно. Обязанности у Чжуншу были несложные — регистрировать выдаваемый инвентарь да по очереди с другими нести ночные дежурства. Поэтому он еще исполнял функции почтальона. Ежедневно после полудня Чжуншу отправлялся на деревенскую почту, забирал периодику, письма, посылки и разносил все это курсантам своей роты. По пути он дважды проходил неподалеку от моего огорода. Иногда он подходил поближе, чтобы поздороваться со мной, но задерживаться не смел. Еще когда мы работали на пару с Асян, она нет-нет да и толкнет меня в бок: «Гляди-ка, кто идет!» Это Чжуншу нес свою почту. Мы сходились возле разделявшего территории наших школ ручья и обменивались несколькими репликами. Когда же я осталась одна, обнаружилось, что ручей высох и теперь Чжуншу может идти прямо через наш огород. Так супруги с тридцатилетним стажем получили возможность устраивать свидания в огороде, причем они чувствовали себя более счастливыми, чем молодые влюбленные из старинных романов и пьес, которые тайком встречались в саду…