Сами того не подозревая, они разрешили этими словами с древности остававшуюся нерешенной проблему: если мир сотворен всеблагим и всемогущим — богом, то почему в нем может бесчинствовать дьявол? Оказывается, дело в том, что бог — это дьявол, который на время подобрел к нам и стал кормить нас другими существами. А дьявол — это бог, который на нас озлобился и стал кормить нами другие существа. Бог и дьявол не противостоят друг другу, а являют собой две стороны, две ипостаси одного и того же существа, как гений и безумец, добрый молодец и разбойник, милый чаровник и коварный соблазнитель.

Бог не слышал, о чем шептались между собой мужчина и женщина. Он по-прежнему считал себя единственным и неповторимым, не зная, что созданная им пара уже как бы раздвоила его. Будучи всеведущим и всемогущим, он оставался джентльменом и не унижался до того, чтобы интересоваться, о чем говорят за закрытыми дверьми и тем более в интимной обстановке. Как раз в это время он радостно потирал руки, ожидая занимательного спектакля. Действительно, мужчина и женщина пребывали в расстройстве чувств и не знали, как им быть, но к нему за советом не шли. Вскоре удав закончил переваривание свиньи, где-то неподалеку вновь раздался рык льва и тигра. Мужчина схватил женщину за руку и увел в пещеру, завалив вход большим камнем. Оставшиеся снаружи домашние животные метались из стороны в сторону, пока не укрылись в расщелине между скал.

«Отлично! — подумал бог. — Когда дикие звери съедят вашу живность, вам ничего не останется, как идти с мольбой ко мне. Вот тогда уж я… ха!» Кто мог знать, что как земные дела не всегда вершатся в согласии с желаниями людей, так и воля неба не всегда властна над людьми. Тактика войны на истребление не заставила людей покориться. Что ни говори, дикие звери оставались дикими, им явно не хватало воспитания и культуры. Так, удав по своей необразованности не знал древнего изречения: «Мясом не полакомился, только бараниной провонял». Расправившись со свиньей, он ради разнообразия проглотил крупного барана, острые рога которого пропороли его насквозь. Так что мясо в рот попало, да пришлось из-за него расстаться с жизнью. Тигр и лев оба были плебейского происхождения, правилам поведения за столом не обучались. Не поделив между собой коровью тушу, они затеяли такую драку, что тигр испустил дух на месте, а раненый лев поплелся испить воды из речки. В той речке жил крокодил, который из-за неграмотности не был знаком с «Заклинанием крокодила», в котором Хань Чанлин[158] уговаривает его собратьев питаться рыбами и раками. Ему захотелось львиного мяса. Лев на крокодилье мясо не зарился, но и со своим расставаться не хотел. Опять вспыхнула жестокая схватка, в которой пали оба противника.

Мужчина и женщина были до полусмерти напуганы доносившимся до пещеры страшным рычанием. Когда снаружи все утихло, они поглядели в щелочку между камнями. При виде домашних животных, по двое и по трое щипавших траву, у них отлегло от сердца. Выйдя из пещеры, они удостоверились, что свирепые звери уничтожили друг друга, а потери в стаде невелики. На радостях люди содрали шкуру с дохлого тигра. С этой поры в их пещере завелся ковер, у женщины — меховая шуба, а у мужчины появилась возможность несколько дней питаться необычным по вкусу мясом. И крокодилова кожа доставила женщине радость — она еще не успела прельститься модной сейчас в Америке «акульей кожей». Жаль только, что тот удав не выполз из старинных китайских книг, а потому в складках его шкуры не таились ясные жемчужины. С другой стороны, надо считать удачей, что из тех же самых книг не выбежали лев и тигр: женщина съела бы сердце льва и печень тигра, к ее кокетливому коварству добавились бы жестокость и храбрость, и тогда несдобровать бы мужчине.

Правда, им в любом случае не приходилось ждать много добра. При виде того, как ловко обращают они невзгоды в счастье, бога охватили досада и гнев. Он понял: чтобы действительно заставить их страдать, надо создать существа, не обладающие ни съедобным мясом, ни красивой шкурой. И вот на ковре, на шубе и на теле домашних животных вдруг появились блохи и вши. Вечернее небо заполнили злые комары. Когда люди обедали, на их пищу, словно черный дождь, набрасывались мухи. А еще появились всепроникающие, ничем не истребимые микробы. Как бог и предвидел, мужчина и женщина слегли; вскоре у обоих началась рвота, и они скончались, осуществив тем самым заветную клятву всех влюбленных «умереть в один год, день и час».

Мухи продолжали свою суетливую работу, а вскоре на трупах мужчины и женщины появились и черви. Прежде коровы, овцы и свиньи были пищей людей, а теперь люди сами стали пищей этих тварей, которые оставили от них одни скелеты. Бог, создавший насекомых и червей, был в восхищении от их аккуратной и эффективной деятельности. Он до того увлекся этим зрелищем, что совсем забыл о своем первоначальном замысле. Ведь он хотел только наказать людей, чтобы они, испив чашу страданий, вновь стали ему покорны, он не собирался их убивать. Но вспомнил он об этом лишь тогда, когда черви уже покончили с плотью и принялись за костный мозг. Было уже поздно. То ли микробы оказались слишком проворными, то ли люди замешкались, но так и не дождался от них господь признания вины и раскаяния. Казалось, он сделал все, чтобы осуществить свой план — создал людей, зверей, микробы, но почему-то все получилось не так, как было задумано. Охватила всевышнего досада — он открыл глаза и увидел, что заходящее солнце обессиленно опустилось на вершину горы. Значит, он проспал целый день и все виденное было сном. Значит, он — вседержитель и может творить все, что вздумается, но сон ему не подчинен, у снов есть право экстерриториальности. Еще одна обида. Впрочем, как знать — может быть, этот сон предвещает будущее, может быть, ему, богу, и вправду стоит создать людей? Ведь он бессмертен, годы будут идти бесконечной чредой и надо бы как-то скрасить одиночество. Господь окинул взглядом этот безжизненный мир, это умирающее закатное солнце, лениво потянулся и устало зевнул, раскрыв рот так широко, как будто собирался проглотить все это безграничное, трудно переносимое время.

Был у нас один писатель, который при всей своей именитости оставался как бы безымянным. И вовсе не потому, что у него, скажем, вообще не было имени, или что он от имени отказался, пожелав стать анонимом, или что слишком это имя замысловато. Причина очень простая: у него была такая громкая слава, что за раскатами этого грома невозможно было расслышать само имя. Представьте, что в свое время кто-нибудь написал бы на конверте: «Величайшему поэту Франции». Ясное дело, почтальон отнес бы письмо Виктору Гюго. А если бы сейчас в телеграмме значилось бы: «Крупнейшему из ныне здравствующих писателей Италии»? Естественно, телеграмма попала бы к Д’Аннунцио. В обоих случаях точный адрес был бы излишен. Но известность нашего писателя была еще более обширной, так что его имя не было нужды не только писать, но и запоминать. Достаточно было сказать «Писатель», и все знали, о ком именно идет речь.

Наш Писатель был гением и по сей причине отличался плодовитостью; в то же время в нем жила совесть художника, а потому роды каждый раз были трудными. Правда, между появлением на свет очередной книги и рождением ребенка существуют различия: трудные роды не ведут к гибели новорожденного, а от плодовитости страдают прежде всего читатели. Наш автор сочинил несчетное множество романов, пьес, эссе и стихотворений, которые взволновали, наставили на истинный путь и духовно возвысили несметное число старшеклассников. За границей успех книги, ее тираж определяется прежде всего вкусами среднего сословия. У нас, в Китае, стране с древнейшей литературой, сословность в данном случае значения не имеет, а потому при издании книг ориентируются не на имущественное положение читателей, а на уровень подготовки и понимания старшеклассников. Ведь только старшеклассники — эти большие дети, у которых есть головы, но нет еще мыслей, которые любят слушать лекции, готовы преклоняться перед великими людьми и разделять с молодым Вертером его не такие уж нестерпимые страдания, — только они согласны тратить деньги на покупку новых книг и подписываться на журналы. Студенты университетов сами теперь пишут книги, надеются их издать и решить проблему их сбыта. Ну а университетские профессора книг уже не пишут, ограничиваясь составлением предисловий к чужим трудам, с которыми они, разумеется, знакомятся бесплатно. Тем же, что занимают положение более высокое, нежели университетский профессор, даже предисловия писать недосуг: они делают благословляющую надпись на первой странице рукописи и ждут, что им подарят вышедшую книгу.