Однажды в школе состоялся — не помню, по какому поводу, — торжественный вечер, на котором все номера самодеятельности были связаны с нашей работой. В одной сценке рассказывалось, как одна рота увлеклась обжигом кирпича и не заметила, что печь вот-вот рухнет. (Говорили, что такой случай действительно имел место.) А затем другая рота стала изображать рытье колодца. В сценке не было никаких реплик. Просто вышла большая группа людей и принялась вращать буровой станок, вскрикивая в такт: «Ойо, ойо, ойо!» Люди кружились и кружились — станок не должен останавливаться ни днем, ни ночью, надо поскорее добурить до конца… «Ой, ойо, ойо, ойо!» — этот звучавший в низком регистре, все время повторяющийся возглас вызывал в памяти известную у нас по кинофильмам «Дубинушку». Перед глазами вставала картина: по берегу реки, медленно переступая сгибающимися под тяжестью груза ногами, напрягшись всем телом, бредут бурлаки. Ничего другого в этой сценке не происходило, но она казалась куда более живой и правдивой, нежели та, насчет кирпича, в которой пропагандировался лозунг: «Не бояться трудностей, не бояться смерти». Расходясь после вечера, все говорили, что эпизод с рытьем колодца удался на славу, причем его не нужно было даже репетировать — все точно так происходило в жизни.
Вдруг у кого-то сорвалось с языка:
— А ведь эта сценка в идейном смысле не того… Получается, что мы похожи на этих, как их…
Все понимающе улыбнулись. Наступило молчание, затем разговор перешел на другие темы.
Отделение огородников, в котором я состояла, тоже вырыло колодец, причем без помощи механизмов.
Нашей школе, можно сказать, повезло: в бассейне Хуайхэ два года стояла засуха и наводнение нам не угрожало. Однако выращивать овощи в сухой, спекшейся почве было очень нелегко. Согласно поговорке, земля в уезде Сисянь «в дождь вздувается, как нарыв, в ведро затвердевает, как медная плита». Правда, по огороду разок прошелся трактор, но он оставил повсюду лишь вывороченные комья размером больше человеческой головы и притом твердые, как кость. Прежде чем сажать овощи, необходимо было измельчить эти комья, что требовало не только усилий, но и терпения. Мы все же приготовили грядки и вырыли оросительную канаву. Однако не было главного — воды.
На расположенных неподалеку огородах другой школы нашего же Отделения был вырытый машинным способом колодец, — по слухам, метров десять глубиной. Глубина колодцев, вырытых руками, не превышает трех метров, и вода в них мутная. Прежде чем пить добытую из нашего колодца воду, мы вливали в ведро пузырек дезинфицирующей жидкости; вкус получался очень странный. В глубоком же колодце вода оставалась сладкой и прохладной, в жаркий полдень после работы ковш такой воды был что небесная роса. Мы старались не только утолить ею жажду, но и ополоснуться. Однако использовать эту воду для орошения нашего огорода оказалось делом крайне трудным. Без помпы вода не шла на наш участок. Когда же удалось заполучить помпу, выяснилось, что большая часть воды, протекая по вырытой нами канаве, уходит в землю. Не успели мы увлажнить несколько грядок, как наступила ночь и помпу у нас забрали. На этих грядках мы посеяли шпинат. Ростки появились лишь через месяц с лишним, после сильного дождя. Тогда мы решили сами вырыть колодец специально для орошения огорода. Выбрали место, начали работу.
Земля действительно была тверда, как металл. Я изо всех сил ударила лопатой — на земле осталась лишь белая полоска. Молодые ребята расхохотались, но и им копать было очень трудно. Кто-то сказал, что здесь больше подойдет кирка. Поскольку моим главным достоинством была быстрота ног, я мигом сбегала в штаб роты и вернулась обратно с двумя кирками, неся их на плечах. Так повторялось несколько раз. Самые здоровые из нас по очереди долбили кирками землю, остальные откидывали ее в сторону. После целого дня остервенелой работы мы вырыли довольно глубокую яму, но воды в ней не было. Старший среди нас был «мужским шовинистом». Он ворчал себе под нос, что женщин нельзя допускать к рытью колодца — воды не будет. Женщин в группе огородников было всего две: я, самая пожилая в группе, и Асян, возраст которой не достигал и половины моего. Асян, выросшую в семье китайцев-эмигрантов, подобные рассуждения и сердили и смешили. Она то перекидывалась шутками со мной, то подбегала к старшему, чтобы выразить возмущение его суеверием. На душе у нас все-таки было неспокойно: а вдруг воды так и не найдем — не возложат ли вину за это на нас? К счастью, когда мы приблизились к отметке в два метра, почва стала влажной, а вскоре появилась и вода.
Как ни тяжело было копать иссохшую землю, вычерпывать жидкую грязь оказалось ничуть не легче. Двое или трое из нас, разувшись, залезали в яму и подавали наверх ведра с жижей. Другие принимали ведра и опрокидывали их рядом с ямой. Скоро все вокруг оказалось залитым грязью, пришлось разуваться и всем остальным. Асян работала особенно старательно, ведра в ее руках так и летали. Мне поднимать ведра было невмоготу, но я не хотела отставать от других и сгребала в кучки далеко разлетавшиеся комья грязи. Обычно размокшая земля вызывает у нас неприязненное ощущение — кажется, что к ней примешаны всякие отбросы и фекалии. Но, когда ступишь в нее ногами, ощущаешь какое-то родственное чувство, она начинает казаться мягкой и приятной. Так, если близкий человек заболевает заразной болезнью, принимаешься ухаживать за ним — и отвращение к болезни пропадает. Я втихомолку посмеивалась над собой: вот и стали сказываться результаты перевоспитания.
Ручное рытье колодца, в отличие от механического бурения, не требует круглосуточной работы. Поэтому мы решили придерживаться распорядка, который действовал для полевых работ. Ранним утром натощак шли на огород, потом я и Асян возвращались на кухню и привозили на тачке завтрак — пампушки, жидкую рисовую кашу, маринованную капусту и кипяток. По ровной дороге или под уклон тачку толкала я, на извилистой тропинке и в гору за дело бралась Асян. Занятие это было нелегкое — по горькому опыту я знала, что стоит накренить тачку, как кипяток и каша расплескаются. Хотя вклад каждой из нас был неравноценным, работали мы дружно, не пререкаясь по мелочам. На обед возвращались домой, потом отдыхали и снова работали до темноты. На ужин мы частенько приходили последними.
Так прошло много — не помню точно сколько — дней. Глубина колодца превысила три метра. Воды становилось все больше, копать было все трудней — пришлось обратиться за помощью. Явились двое высоченных молодых парней. Обычно колодцы роют зимой, когда вода теплее, чем воздух, мы же работали в летнюю жару, когда по контрасту вода казалась ледяной. Мы с Асян боялись, что парни простудятся, но не хотели показаться навязчивыми и наблюдали за ними издали. Они болтали, смеялись и вовсе не казались зябнущими.
Вода сначала была им по колено, потом стала по пояс. Для целей орошения такой глубины было достаточно. Я предложила раздобыть водки, чтобы согреть парней и отпраздновать окончание работы. Идея пришлась всем по душе. Один из наших помощников — начальник «вспомогательной мастерской» — научил, как ее осуществить. Я побежала на кухню, наговорила там с три короба и получила-таки бутылку. Видимо, для острастки любителей выпить на ней был нарисован большой иероглиф «яд» с тремя восклицательными знаками, а под ним череп и скрещенные кости. Содержимого в ней было чуть на донышке. С этой страшной на вид бутылью я должна была пойти на «центральную усадьбу» в кооперативную лавку. Я неслась как на крыльях, чтобы успеть до ее закрытия. Талонов на приобретение спиртного у нас не было, но бутылка произвела впечатление, и мне удалось уговорить продавца. Он отпустил мне пол-литра водки и — вместо закуски — полкило «фруктового» сахара, больше похожего на ком грязи. С этим я помчалась на огород.
Все уже сидели вокруг готового колодца — и те, кто копал, и те, кто только помогал. Я разлила водку в протянутые чашки, оставив немного для кухни, и разделила похожий на глину сахар. Это и был наш банкет по случаю успешного завершения работ.
