Я вижу, что еда почти готова. Соус достиг нужной консистенции, впитал в себя соки томата и перца, вкус мяса. В самую последнюю минуту прибавляем измельченный чеснок, и вот тут еще у меня есть немного тертой сушеной зелени, подарок преподобного Таисия Кармельского. Что здесь? Я точно не знаю, но запах приятный. Есть сельдерей и кинза, кажется, также и розмарин. Без зелени можно было бы обойтись, но раз уж у нас она есть, почему бы и не воспользоваться ею? Для макарон по-францискански не нужно много зелени. Орегано? Ты угадал, лучше всего орегано. И царственный базилик. Если хочешь общее правило — предпочтительнее травы южные, нежели северные, вроде петрушки и укропа. И, в отличие от большинства блюд, травы лучше не свежие, а высушенные. Впрочем, макароны чаще готовят зимой, когда свежей зелени нет, поэтому это пожелание обычно исполняется само собой.

Дай-ка мне ложку, Хадсон.

М-м-м… Божественно!

Поставь сыр на середину и приготовься к чревоугодию, да простит нам Господь это отступление! Бери себе сыра побольше. Иаков Аримафейский говорил, что у северных варваров есть забавная пословица о том, что кашу нельзя испортить маслом. Точно так же макароны или спагетти невозможно испортить сыром. Вознесем молитву, Хадсон, поблагодарим Господа за щедрый хлеб насущный, данный нам днесь, и испросим у него снисхождения к грехам нашим вольным и невольным.

Как тебе нравится? Ха-ха-ха! Как ты сказал? Никогда не поверил бы, что это приготовлено из нашей с тобой милостыни? И тем не менее это так. Единственное, чего не хватает, — это стакана хорошего красного вина, да простит мне Всевышний мою алчность. Увы, пока человек голоден, он мечтает о черствой корке хлеба, получив хлеб, желает сыру, затем мечтает о колбасе, и вот перед ним уже горячие макароны с соусом и приправами, теперь черед хотеть бокал вина и теплую постель, дальше приходит соблазн сытой размеренной телесной и умственной лени; либо же, напротив, соблазн богатства и власти. Се человек!

Не обращай на меня внимания, Хадсон, я просто немного ворчу. Приятного аппетита.

Положи себе немного добавки. Нужно все доесть, чтобы вымыть котел. Макароны хороши только горячими. Холодные и даже разогретые никуда не годятся.

Дров больше нет, но угли еще тлеют, тепло продержится около часа. Главное — успеть за это время крепко заснуть. Я думаю, что после такого ужина с этим не будет никаких затруднений. Мои глаза уже слипаются. Прости меня, Хадсон, но сегодня я, кажется, не смогу ничего рассказать тебе перед сном. Твой старый Вильгельм готов предаться Морфею сию же секунду. Только один вопрос? Спрашивай, но только один. Что? Что?

Проклятье! И об этом разболтал тебе отец Иероним? Воистину с годами голова его прохудилась, как старый чан, и больше не способна ничего в себе удержать! Ну что ж, это правда. Я спас из лап инквизиции молодую девушку, которая была невинна, как агнец, но Бернард Гильмерский во что бы то ни стало хотел отправить ее на костер, обвиняя в колдовстве, сношении с дьяволом, призывании бесов, порче и других мыслимых и немыслимых грехах. Все вокруг знали, что было истинной причиной его неблаговидных устремлений. Я сделал так, что несчастная смогла убежать, а вскоре после этого и сам оставил место инквизитора. Должен признаться, что потом я пытался найти эту девушку, но безрезультатно. Зачем? Мне трудно объяснить тебе это, мой мальчик. Мною овладело некое беспокойство, собственный дом стал мне тесен, а хлеб горек. Вскоре произошло то, о чем ты уже знаешь. Я раздал все свое имущество и тронулся в путь. Из-за женщины? Нет, вовсе нет. Просто тот случай оказался последней каплей, переполнившей чашу. Не будь столь категоричен, Хадсон. Да, женское естество есть сосуд дьявола, совративший с пути истинного многих праведников. Но тем не менее и Создатель, вместо того чтобы непосредственно ввести Сына своего единородного в мир, предпочел воплотить его посредством рождения женщиной. Об этом стоит помнить. Но не сейчас. Сейчас мы будем спать. Что? Как звали ту девушку? Роза. Имя ее было Роза...

Бородицкая Марина Яковлевна родилась и живет в Москве. Окончила ГПИ иностранных языков. Поэт, переводчик, автор лирических книг и стихотворных сборников для детей. 

*    *

 *

О диффенбахия, загубленная мной,

прости меня, прости! Тебя я поливала,

от солнца берегла, опрыскивала в зной, —

любила как могла, а значит, слишком мало.

О диффенбахия, ушедшая навек!

Отростком взята в дом, сначала ты кустилась.

— Срезай, — твердили мне, — оставь один побег, —

но с ножницами длань трусливо опустилась.

Ну да, кустилась ты, а не кустится кто ж?

Кому не грезится хоть малость ответвиться,

сыграть в чужую жизнь, словить чужую дрожь,

пропеть на голоса, как звонкая цевница?

Шаг в сторону — побег. Разбрасываться грех.

Но разбросалась ты: росткам казались внове

все части света враз — и ясно, что на всех

им не могло хватить твоей зеленой крови.

Растут же у людей растенья! И цветы

цветут в иных домах, и вьющиеся травы…

Но время вымирать таким, как я и ты,

засохший на корню дракончик мой корявый.

*    *

 *

Все стихи — о любви.

Все стихи — о смерти.

Нету тем других,

уж вы поверьте.

Попадаются, правда,

стихи о стихах:

на полях набросанные,

впопыхах.

*    *

 *

Что они делали на Элевсинских мистериях?

Что там лежало в закрытом таинственном коробе?

Хоть расшибись, не дошло никакого свидетельства,

Даже рабов посвящали, а мы не сподобились!

Древней дразнилкой звучат нам слова посвящения:

“Вот, я постился, питьем причастился Деметриным,

Что мной из короба взято — на место положено,

Чем занимался — о том говорить не положено”.

Знали же все без изъятья: метеки и граждане,

Знали в Афинах, на Самосе знали, на Лесбосе,

Хоть бы один нацарапал на глине записочку, —

Нет! сговорились, ей-богу, как дети дворовые.

Этих, мол, примем и тех: шахматиста носатого,

Длинного примем и рыжего, если попросится,

Даже очкарика примем, — и только с потомками

Самой своей интересной игрой не поделимся.

Это нарочно они! Чтоб, куда ни заехали,

Всё нас тянуло обратно, к той старой песочнице:

Что за секреты зарыли вы, тени лукавые?

Что вы там делали, на Элевсинских мистериях?!

*    *

 *

Боже, Боже, это что же,

все вокруг — меня моложе:

даже этот, даже тот!

И к чему же все идет?

*    *

 *

Давайте из жизни пока не уйдем,

давайте побудем немного:

пусть мокнет в окошке фонарь под дождем

в кокошнике нежного смога.

Давайте еще поскучаем чуток,

на двери поглядывать бросьте:

когда-то еще завернем на часок

в такие уютные гости?

Здесь можно беседой тоску заглушить,

обдуть фолианты от пыли…

И молвит хозяйка: “Куда вам спешить?

Еще ведь и чаю не пили”.