— И шутите вместе с тем?

— Как все люди, испытавшие жизнь и торопящиеся смеяться над ней, чтоб не плакать.

— Но кто же вы такой? Как ваша фамилия?

— По какому праву вы меня об этом спрашиваете? Ведь вы сами надели маску, чтоб не быть узнанным? Вы очень нелогичны!

— Не о логике речь, — сердито вскричал замаскированный, — а о виселице!

— А! Это прескверный род смерти; я бы на вашем месте не выбрал его.

Все расхохотались.

— Я не о себе, а о вас говорю.

— Ах, обо мне! Это другое дело. Извините, милостивый государь, я вашего желания не могу исполнить и не скажу вам своего имени.

— Так вас повесят!

— О! Скоро же вы выводите свои заключения; да с какой же стати вы относитесь ко мне, как к разбойнику? Совершенно не зная меня, вы без обиняков хотите меня повесить и еще в претензии за то, что мне это не нравится.

— Ошибаетесь, капитан, мы хорошо вас знаем, — произнес, подходя, другой замаскированный.

— А! В таком случае вы должны знать, что меня запугать угрозами трудно.

— Любезный капитан, вы прежде всего человек умный и лучше, чем кто-нибудь, понимаете, что в иных обстоятельствах надо уступать силе. Времени нам терять некогда; скажите откровенно: за кого вы? За короля или за реформу?

— Положа руку на сердце, должен вам по совести сказать, что мне на это очень трудно ответить.

— Как так?

— Виноват, прежде позвольте спросить, который час?

— Половина девятого сейчас пробило.

— Ну, так я пропал! — воскликнул капитан, топнув ногой. — Видите ли, я авантюрист, человек без предрассудков и без всякой предвзятой цели. Между нами, мне очень мало дела и до короля, и до реформы; я вижу во всем этом только хорошее жалованье. Я заключил с реформатами договор, по которому обязуюсь прослужить им известный срок, и сегодня как раз конец этому сроку.

— Так…

— Нет, позвольте… Он кончается ровно в полночь; а до тех пор я не имею права изменять реформатам и не изменю:

— В таком случае угроза моего товарища будет сейчас же исполнена…

— А! Да вам разве непременно хочется меня повесить?

— Для нас главное — лишить вас возможности нас выдать.

— Ба! Так неужели же вы думаете, что я так прямо и позволю вам это? Черт возьми, я тоже дорожу своей шкурой! Вынимайте шпаги, господа! Предупреждаю, у меня четыре заряда в пистолете, нож и рапира… Ну, рассчитаемся!

Спустившись на последнюю ступеньку, чтоб на него не могли напасть с тыла, он в одну руку взял пистолет, а в другую рапиру.

В эту минуту берега ярко осветились, и раздалось громкое церковное пение.

— Ого! Это что? Крестный ход так поздно вечером! Господи, как жаль, что я не могу участвовать в процессии!

Через перила наклонились несколько человек с факелами.

— Капитан! — закричал один из них. — Что же вы там делаете? Мы ждем вас.

— А! Это ты, Клер-де-Люнь? Я бы давно пришел, да вот эти господа не позволяют. Хотят непременно меня повесить.

— Вот что! — распорядился Клер-де-Люнь. — Эй вы, прицельтесь в них и при малейшем движении убейте, как собак, а мы, братцы, к капитану!

Через перила мигом перекинули несколько веревок, вероятно, заранее приготовленных; человек десять Тунеядцев и Клер-де-Люнь впереди всех быстро соскочили на площадку.

— Ну, мне еще, кажется, не суждено быть повешенным! — вскричал Ватан.

— Господа, господа! — старался утихомирить товарищей один из дворян, становясь перед ними. — Не будем затевать ссоры с этими плутами. Уйдите, нам этого человека всегда легко найти.

— Тем более, прекрасные ночные птицы, что я и сам вас буду отыскивать, — отвечал капитан, — и скорей найду, чем вы думаете. Ступайте, я дарю вам жизнь! — величественно прибавил он.

— Негодяй! — крикнул один из замаскированных и бросился было вперед, но Клер-де-Люнь пригрозил, что убьет его, как собаку, если только он шевельнется.

Дворяне, видя, что приходится уступать силе, бросились в лодку, в которой приплыл капитан, и, поравнявшись с плотом, бегом бросились на берег, где рассеялись в разные стороны.

Тунеядцы между тем вернулись на мост и заняли каждый назначенное место. Капитан, покручивая усы, стал пробираться к театру Шута; и какой-то другой человек протискивался туда же. Ватан узнал Жака де Сент-Ирема и встал за ним.

В эту минуту шум и крик смолкли: на мост вошла процессия. Она была очень длинна; хвост ее еще не выходил из церкви Сен-Жермен-Л'Осерруа. Впереди ехал отряд стрелков, играя на трубах, затем следовали кающиеся, по двадцать пять человек в ряд, со свечами. Священники несли образа и хоругви; множество монахов всех нищих орденов тоже шли с образами и свечами, и вся эта масса нестройно пела псалмы.

Картина была оригинальная, поразительная. Процессия дошла почти до Бронзового Коня, как вдруг граф де Сент-Ирем, быстро надвинув шляпу, презрительно закричал:

— К черту папистов! Да здравствует Религия!

— Хе-хе! — насмешливо заметил капитан. — Это что за нечестивец?

— Долой мессу и римские комедии! — продолжал граф.

— Долой мессу! — прокричали человек двадцать в толпе и стали пробираться к графу.

— Да здравствует месса! — громовым голосом провозгласил капитан. — Да здравствует король! Долой еретиков!

Его возгласы повторила громадная толпа, занимавшая почти всю площадь Дофина.

Живо завязалась драка, к которой присоединились и буржуа, и полицейские, и tire—laine.

Процессия была остановлена, разбита; конвоировавшие ее солдаты, из которых многих выбили из седла, не зная, кого слушать, разбежались в разные стороны, так же как и участвовавшие в процессии; народ преследовал их криками, свистом, забрасывал комьями грязи.

Католики, затеявшие новую Варфоломеевскую ночь, сами попались; реформаты с насмешливыми криками «Да здравствует месса!» резали, били их и бросали в реку.

Какой-то человек без плаща и шляпы, со шпагой в руке бежал к площадке моста, ожесточенно отбиваясь от преследовавших его, и быстро спустился по ступенькам.

Но преследователи спустились туда по веревкам.

— В воду нечестивца! — вопили они.

— Стойте! — крикнул капитан. — Этот человек принадлежит мне!.. Граф де Сент-Ирем, — прибавил он, обращаясь к беглецу, остановившемуся, опираясь на шпагу, — полчаса тому назад вы хотели повесить меня здесь, но вам это не удалось; а теперь, клянусь, я вас непременно повешу! Не беспокойтесь, сначала я проткну вас рапирой.

— Нетрудно убить человека, когда вас пятьдесят против одного, — презрительно отвечал граф.

— Ошибаетесь, граф, я не убиваю, я дерусь!.. Эй вы, прочь! Если я буду убит, не задерживайте графа.

Тунеядцы недовольно заворчали.

— Я требую этого! — сказал капитан.

— А я все-таки приготовлю веревку, — хмуро заметил Клер-де-Люнь.

— Как знаешь, братец, это тебе не повредит, — усмехнулся капитан.

Они начали драться с ожесточением. Тунеядцы тревожно следили за дуэлью, которая могла кончиться смертью обоих противников.

Вдруг граф де Сент-Ирем, сделав шаг вперед, выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил; пуля пролетела мимо капитана и наповал убила стоявшего позади него Тунеядца.

— Ах, мошенник! — воскликнул капитан и, бросившись на графа, проткнул его рапирой и перерезал ему горло ножом. — Повесьте эту собаку! — приказал он.

Приказание было в ту же минуту исполнено.

— Идемте наверх, ребята, — позвал своих товарищей капитан, — посмотрим, что там нужно сделать.

Наверху по-прежнему продолжалась свалка, и трупы градом сыпались в реку.

Клер-де-Люнь и Тунеядцы с радостью примкнули к дравшимся. Капитана сильно утешала мысль, что он убил Жака де Сент-Ирема, ему жаль было только, что он не мог вслед за братом отправить и сестру, но давал себе слово сделать это при первом удобном случае. Читатель знает, что капитан всегда держал свое слово.