— За себя самого?

— Впрочем, я не так говорю: он за Францию; ему хочется сделать ее богатой, великой, грозной, такой, какой она была при Генрихе Четвертом; он хочет осуществить все проекты покойного короля, с пренебрежением отвергнутые людьми, захватившими в настоящее время власть в свои руки; его цель — унизить дворянство, поднять народ и, главное, навсегда уничтожить протестантов, которые точно из-под земли вырастают и беспрестанно подвергают государство гибели.

— Это широкие, благородные планы, сестра, но они невозможны или, по крайней мере, очень трудновыполнимы.

— Может быть, все-таки ему будет принадлежать честь попытки.

— Конечно, но его раздавит такое бремя.

— Вот увидим. Теперь скажи, за кого ты?

— А ты?

— За Ришелье.

— Ну, и я тоже. Ведь я тебе дал слово!

— Конечно; но, признаюсь, я была раньше уверена в твоем согласии и обещала за тебя, еще не переговорив с тобой.

— Хорошо сделала. Теперь скажи, в чем же состоит твой план? Ведь он у тебя наверняка имеется.

— Разумеется!

— У меня, правду сказать, от всего этого голова не на месте, и я действую ощупью.

— Сейчас все поймешь. План мой так же прост, как все, что я тебе до сих пор говорила.

— Peste!14 Вот увидим-то мы славные штуки, госпожа дипломатка! Еще немножко, мой ангел, и ты, право, будешь ловчее даже твоего хваленого Ришелье.

— Ты надо мной смеешься, милый братец, но напрасно, мне так мало дела до политики…

— Это и видно; что же было бы — sang Dieu! — если бы ты ею начала серьезно заниматься?

— Опять!

— Не буду, дорогая. Продолжай, я не шучу больше.

— Слушай, вот наш план. Поссорить короля с королевой, самим внешне оставаясь в хороших отношениях с обеими партиями; ничего самим не вызывать и бить наверняка; поднять при этом войну с гугенотами, чтобы сделаться необходимыми; до такой степени подзадорить их, чтобы вожди перессорились между собой и солдаты не знали, кого слушаться.

— Все это прекрасно, сестрица, но мы-то, ничтожные, что можем сделать?

— Братец Жак, друг мой, — произнесла девушка, от души рассмеявшись, — ты простодушно сказал самое главное слово!.. Да, мы ничтожны, но потому-то и страшны. Ну, кто нас станет остерегаться, не так ли?

— Никто, конечно.

— А в этом-то и заключается наша сила; наша работа никому не заметна и не слышна и от этого опасна.

— Диана, честное слово, ты пугаешь меня!

— Ребенок! — воскликнула она, презрительно улыбнувшись. — И ты еще называешься мужчиной? Да ты ничего еще не знаешь.

— Как ничего не знаю?

— Конечно!

— Пощади, сестрица, я не привык к таким головоломным задачам; у меня голова трещит. Sang Dieu! Это-то называется политикой?

— Напрасно пугаешься, милый Жак; я не злая женщина: если хочешь, можешь еще отступить.

— Нет, ни за что! Я дал честное слово; но я ведь буду богат, да, голубчик?

— Или умрешь… да, братец.

— Что смерть! Богатство — вот главное. Я весь в твоем распоряжении: дело слишком соблазнительно.

— Ну, вот теперь я тебя узнаю: как всегда, любишь опасность.

— И золото, дорогая, золото, не забудь!

— Видишь ли: кроме главы партии, герцога де Рогана, есть еще другие, которые если и пользуются только второстепенным влиянием, так зато играют большую роль своим именем, знатностью, а главное — богатством.

— Да, я многих из них знаю.

— Не о тех речь.

— Да я еще их и не назвал.

— Дай договорить, пожалуйста.

— Слушаюсь, господин президент!

— Гадкий шутник! Замолчишь ли ты? — она погрозила ему пальцем.

— Ну, говори, говори!

— Между этими второстепенными вождями есть один, играющий значительную роль, хотя и против своего желания. Это граф дю Люк.

— Граф дю Люк! — с удивлением вскричал Жак. — Влюбленный в свою жену и скрывшийся в своем замке, поклявшись не вмешиваться в политику!

— Да.

— Странно!

— Теперь вокруг нас много странного делается, братец.

— Это правда, sang Dieu! Я и сам начинаю так думать.

— Граф дю Люк выбран гугенотами идти с депутацией представить объяснения королеве-матери.

— Те-те-те! Он хорошо начинает, как кажется?

— Это тебя удивляет, брат? Граф дю Люк, как горячая лошадь, если уж примется за что-нибудь, так бьется не на жизнь, а на смерть, не щадя ни себя, ни других.

— Ну, хорошо, что же дальше? Я тут кое-что начинаю смекать.

— Что такое?

— Сказать?

— Если я сама тебя спрашиваю!

— Его надо сделать шпионом Ришелье?

— Не совсем, но врагом де Рогана; я берусь за это с твоей помощью.

— В чем дело? Оно, кажется, нелегко.

— Легче, нежели ты думаешь.

— Да? Де Роган — кумир этих гугенотов.

— Да, но ведь всякий удар можно парировать.

— Конечно, только тут, не понимаю, каким образом.

— Ты глупец, Жак.

— Согласен, мой ангел, но это ведь не ответ.

— Для парирования послужит Жанна дю Люк.

— Не понимаю!

— Ты сегодня очень непонятлив!

— Что делать! Плохо спал.

— Оливье дю Люк до безумия влюблен в свою жену.

— Sang Dieu! Она стоит того!

— Приторная блондинка!

— Ты говоришь, потому что сама — роскошная брюнетка. Ревность, мой ангел!

— Ты с ума сошел! Наконец, граф ревнив, как тигр.

— Скажите! Бедняга! Но чего ему бояться?

— Всего.

— Полно! У него неприступный замок.

— Не такой неприступный, как ты думаешь. Несколько дней тому назад, когда графа не было дома, явился какой-то господин, по всей вероятности бежавший от преследования, и просил убежища в замке Мовер. Его приняли.

— А как его фамилия?

— Какой-то барон де Серак.

— Совершенно незнакомое имя.

— Может быть, но дело вот в чем: барон передал графине письмо — рекомендательное, как он говорил; прочтя его, графиня, до тех пор холодная и сдержанная, вдруг сделалась мила и любезна до такой степени, что барон де Серак вместо одной ночи провел в замке пять дней.

— Ого!

— И уж не знаю, какими только любезностями его в это время не осыпали.

— Они знакомы?

— Я подумала это.

— Что-то похоже на любовника.

— Да, как будто.

— Одним словом…

— Одним словом, барон де Серак отлично может помочь нам поссорить графа с женой.

— Что же нам из этого?

— Ну, и с протестантской партией вместе с тем.

— Опять теряюсь.

— Ах, какой ты бестолковый! Да ведь барон де Серак — один из главных вождей партии, если не самый главный.

— А! Как же его настоящее имя?

— Это тебя пока не касается.

— Ну, все равно, с меня и без того довольно, моя дорогая. Итак, когда граф поссорится со своей партией…

— Он будет наш.

— Да, но я думал, что ты его любила?

— Это, Жак, опять другое дело.

— А!

— Да, и касается меня одной.

— Как хочешь. Но как же довести до ссоры?

— Очень легко. Через несколько дней граф будет в Париже.

— Ты знаешь, где останавливаются приезжие в городе?

— На Тиктонской улице, в гостинице «Единорог».

— Знаю.

— Впрочем, он там не станет долго сидеть.

— Очень может быть.

— Есть такие места, где бы часто собиралась знать?

— Очень много; «Клинок шпаги», например.

— Ну, так твое дело встретиться с ним и строить все.

— Не беспокойся, милочка, не пройдет десяти минут после того, как мы с ним увидимся, и граф так поссорится с женой, что никогда больше не сойдется, клянусь тебе!

— Как же ты сделаешь?

— Это уж мое дело.

— Ну, хорошо! Даю тебе карт-бланш.

— Sang Dieu, я ею широко воспользуюсь.

— Сколько душе угодно!

— Но ведь каждая война требует капитала. Когда разрыв совершится, кто будет платить?

— Епископ Люсонский.

— Сколько?

— Семь тысяч экю даст в задаток.

— Sang Dieu! Вот почтенный человек! Но чем же я докажу свое право на получение?

— Покажи вот эту половинку венецианского цехина и скажи свое имя.