Но отказ от прогрессизма, от представлений о росте личностного самосознания не приводит А. Я. Гуревича к плоскому выводу: “все было всегда”. А равно и к другому: формы проявления человеческого Я безусловно разнятся во времени (в эпоху Августина в отличие от эпохи Петрарки), в пространстве (в Исландии в отличие от Италии), в социальном отношении (у горожанина в отличие от рыцаря), но, если так можно выразиться, “уровень” этого Я всегда один и тот же (чем бы еще измерить этот уровень?). “Оба процесса, — говорит он в другой своей работе, — самораскрытия личности и развития индивидуальности, — были неодинаковы по существу и подчинялись разным ритмам. По-видимому, эти процессы не представляли собой плавной эволюции и шли как бы толчками”8.

Индивидуализм не подчиняется линейной зависимости. А. Я. Гуревич подробно описывает так называемый “архаический индивидуализм”, высокоразвитое чувство собственного достоинства, стремление к личному подвигу, заботу о добром имени и посмертной славе у варваров и древних скандинавов. Между тем Высокое Средневековье характеризуется корпоративным строем, развитой крестьянской общиной и т. п. Так вот, “не предшествовала ли корпоративному и типизирующему классическому Средневековью эпоха, отмеченная иным личностным самосознанием, которое находило меньше стеснений для своего выражения?” (стр. 45).

Неравномерность заметна и на более коротких временных отрезках. Позволю себе цитату из упоминавшейся статьи-резюме: “Становление индивидуальности действительно шло на протяжении средних веков не эволюционно-плавно, но толчками, с прорывами вперед и отступлениями. Нет оснований принять тезис К. Морриса и других исследователей о том, что XII в. был временем рождения modernitas и современного типа личности. XIII в. не ознаменовался появлением ярких автобиографий. В поэзии нет той концентрации на собственной персоне, которая намечалась ранее („Я” трубадуров оставалось в значительной мере безличным и условным, и таковы же их т. н. „биографии”). Великие мыслители — представители высокой схоластики — не оставили интимных признаний, которые можно поставить рядом с „Историей моих бедствий””9.

Решусь высказать гипотезу, что отказ от линейного, “прогрессистского” взгляда на пути развития индивидуальности, признание пульсирующего характера этого процесса вызывается, среди прочего, переживанием зигзагов нашей собственной истории, особенно последних полутора-двух десятилетий.

Конечно, было бы весьма важно и интересно познать причины таких колебаний. На протяжении всей книги А. Я. Гуревич не перестает настаивать на том, что индивид не существует вне социума. А значит, те или иные личные качества, даже личные чувства проходят (или не проходят) через фильтр общественного признания. Вот пример. Запись исландских саг происходит в то же время, когда романскую и континентальную германскую Европу буквально захлестывает поток рыцарских романов. Основной мотив этих романов — любовь. В сагах же любви отводилось не так уж много места. Из этого никак не следует, что все рыцари были поголовно влюблены, а суровые исландские бонды о всякой там любви и не думали. Просто в одном случае индивидуальная любовь — высокая культурная ценность, в другом — нет.

То же относится к личности, к проявлениям своего Я. В одни периоды этому ничего не мешает, в другие — вызывает противодействие. Так, концентрация на своем Я в христианском Средневековье, в отличие от более ранней языческой эпохи, есть проявление гордыни, каковая — первый из семи смертных грехов.

Может быть, усиление корпоративности в эпоху Высокого Средневековья объясняется и стремлением общества — осознанным или скорее неосознанным — ввести этот “архаический индивидуализм” в определенные рамки, дабы герои не разнесли все вокруг, подобно берсеркам.

А откуда взялось некоторое снижение личностного начала в XIII веке по сравнению с XII веком? Может быть, потому, что “в XIII веке обостряется способность к наблюдению окружающего мира. Ориентированный на практику индивид более внимательно присматривается и лучше видит, дольше помнит” (стр. 302). XIII век — эпоха оформления естественно-научного знания. По словам Жака Ле Гоффа, “тринадцатый век — не только великий век богословия, новаторского богословия, но и <…> великий энциклопедический век, когда было собрано множество фактов и идей <…> и когда в свойственном ему духе возникло намерение составить опись, классифицировать и упорядочить это новое вeдение”10. Если в XII веке люди смотрят на окружающий мир как бы из себя, то в следующем столетии даже и на себя они глядят как бы извне (читатель может прочесть об этом в очерках, посвященных в книге титану XII века, “неукрощенному единорогу” Абеляру, видному государственному и религиозному деятелю того же времени аббату Сугерию и “среднему человеку” следующего столетия брату Салимбене).

Сказанное не есть полемика, это всего лишь мысли, навеянные книгой А. Я. Гуревича. И вместе с тем указание на море, океан проблем, обозначенных в ней.

В глазах немалого числа людей Средневековье — эпоха схоластики. Из книги профессора Гуревича мы увидели, что кроме схоластов тогда жили и другие, самые разные люди. Но средневековые интеллектуалы, университетские профессора широко пользовались схоластическим методом, основанным на учении изрядно перетолкованного Аристотеля. Воспользуюсь этим методом и я. Согласно Философу (именно так, с большой буквы именовали средневековые мыслители великого эллина), все вещи и явления возникают по четырем причинам, действующим одновременно. Первая — материальная причина, вторая — формальная, третья — содетельная, четвертая — конечная (она же финальная, или целевая). Так, материальной причиной дерева является семя, формальной — порода дерева (это, скажем, береза, а не олива), содетельной — почва, конечной — то, для чего это дерево существует, — например, тень или плоды.

Так вот, материальной причиной книги А. Я. Гуревича “Индивид и социум на средневековом Западе” являются люди Средневековья — знаменитые и безвестные, но именно люди, индивиды, личности.

Формальная причина — вот это самое ядро человека, его таинственное и неуловимое Я, существовавшее всегда, во все времена и на все времена, не сводимое ни к какому иному Я или безликому коллективу, но также и не существующее без Другого, без социума.

Содетельная причина — дух эпохи, нашей, сегодняшней эпохи, побуждающей нас, как говорилось выше, задавать прошлому именно эти вопросы, а не какие-либо иные.

И наконец, несколько слов о финальной причине. Ни один автор (что бы он ни утверждал) не творит лишь для себя, любимого и единственного. Его цель — передать свои мысли некой аудитории. Так что целевая причина — мы с тобой, любезный читатель.

Дмитрий ХАРИТОНОВИЧ.

1 Гуревич А. Я. История историка. М., 2004, стр. 277 — 278.

2 “Munuscula. К 80-летию Арона Яковлевича Гуревича”. М., 2004.

3 Глава IV основного труда Я. Буркхардта “Культура Возрождения в Италии” так и называется “Открытие мира и человека”, а глава II — “Развитие индивидуальности”. Более того, выдающийся голландский историк Й. Хёйзинга отмечает тенденцию вообще сводить Возрождение к индивидуализму и, кстати сказать, оспаривает отождествление Ренессанса с “открытием личности” (см.: Хёйзинга Й. Проблема Ренессанса. — В его кн.: “Homo Ludens / Человек играющий. Статьи по истории культуры”. 2-е испр. изд. М., 2003).

4 Цит. по кн.: Хёйзинга Й. Указ. соч., стр. 341. Ср.: Володарский В. М. Якоб Буркхардт. Жизнь и творчество. — В кн.: Буркхардт Я. Культура Возрождения в Италии. Опыт исследования. М., 1996, стр. 537.

5 Morris C. The Discovery of the Individual. 1050 — 1200. L., 1972.

6 Однако в статье, вышедшей в свет ранее, нежели рассматриваемая книга, и представляющей собой как бы авторское резюме ее, А. Я. Гуревич предпринял попытку развести эти понятия. См.: Гуревич А. Я. Личность. — В кн.: “Словарь средневековой культуры”. М., 2003. Заинтересовавшегося тонкостями дистинкций читателя отсылаю к этой статье.