Подобное обращение к Востоку становится возможным, ибо, по Крахту (ироничный, он все же чужд уэльбековскому пессимизму), Восток и Запад не так уж безнадежно разделены, на каком-то уровне — колеса сансары или просто глобализации — они оказываются частью некоего всеохватывающего единства. «Я размышлял о чудесных взаимосвязях в мире, о том, что посреди этой центральноазиатской степи я кормил монгольскую козу швейцарским сыром; сыр был произведен, так сказать, ее сородичами, теперь великий круг молочных продуктов сомкнулся — все, так мне вдруг показалось, было друг другу родственно, близко доверительно и всегда оставалось частью нерасторжимого целого…» [15]

Александр ЧАНЦЕВ

[1] К этому поколению в Германии относят также М. Уэльбека, Х. Мураками,

В. Пелевина и Б. И. Эллиса.

[2] Само слово «грусть», думается, надо понимать здесь в духе трактовки, предложенной О. Памуком. Вспоминая «Печальные тропики» Леви-Стросса и называя печаль основным качеством Стамбула и стамбульцев, он утверждал, что печаль здесь «обозначает не болезненное чувство, от которого страдает один человек, а культуру печали, атмосферу печали, в которой живут миллионы людей» (П а м у к  О. Стамбул: город воспоминаний. Пер. с тур. М. Шарова и Т. Меликова. М., «Издательство Ольги Морозовой», 2006, стр. 134). См. также главы «Печаль» и «Четыре одиноких писателя» в книге Памука.

[3] «Иногда нужно порезаться, чтобы понять, что ты еще жив» (К р а х т  К. Интервью газете «Известия», 2001, 14 декабря <http://www.izvestia.ru/club/article11361/>) .

[4] «Я большой друг Северной Кореи. Это превосходная инсценировка. Страна, которая существует на основе большой театральной пьесы собственного сочинения», — заметил Крахт по этому поводу (К р а х т  К р.: «Мы пили с Прохановым, потом он достал наган». Беседа Н. Александрова. — «НГ Ex Libris», 2006, 16 ноября). Движение «Талибан» же он в другой раз охарактеризовал как кэмп (по С. Зонтаг).

[5] Финал «1979» воспроизведен в романе Сергея Минаева, не раз признававшегося в любви к Крахту, «Р.А.Б» (2009), в котором некогда модный тусовщик также в конце «опрощается» и отправляется в медитативное странствие-паломничество.

[6] «НГ Ex Libris», 2006, 16 ноября.

[7] Содержательный анализ аналогий в творчестве Крафта и Уэльбека, а также подробное рассмотрение культурной и исторической атмосферы Германии времен «Faserland» см. в статье переводчицы Крахта: Баскакова Т. «Параллельная литература» в Германии рубежа тысячелетий: романы Кристиана Крахта и их культурный контекст. — «НЛО», 2004, № 67.

[8]  К слову, в романе Крахта можно обнаружить многочисленные аллюзии на роман В. Пелевина «Чапаев и Пустота», хорошо известный в Европе: учитель-мистагог (Бражинский — Чапаев), восточный гуру-авантюрист (Рерих — Унгерн), наркотики (псилоцибины — кокаин), оружие апокалипсиса (оружие конца света как фикция и глиняный пулемет, превращающий мир в иллюзию)… Пелевин хорошо известен

в Европе — так, например, перевод его «ДПП (НН)» мне этим летом довелось видеть лежащим среди бестселлеров в обычном берлинском книжном магазине.

[9]  Ф е д о р о в Н. Супраморализм, или Всеобщий синтез. — В кн.: Ф е д о р о в  Н. Философия общего дела. М., «Эксмо», 2008, стр. 501.

[10] Р ы к л и н  М. Две Москвы. «Московский дневник» 70 лет спустя. — В кн.:

Б е н ь я м и н  В. «Московский дневник». М., «Ad Marginem», 1997, стр. 203 — 204, 215.

[11] Ср. в отечественном «травелоге»: «Из кондиционера бьет ледяной воздух. Над окнами вагона, под потолком, телевизоры, и гоняют рекламу. Так что в рамке взгляда всегда две реальности, искусственная и настоящая, за окном. Побеждает искусственная, конечно» (Ш у л ь п я к о в  Г. Общество любителей Агаты Кристи: живой дневник.

М., «Астрель», 2009, стр. 13).

[12] Интервью Крахта «Немецкому радио» (13 ноября 2001 г.) цит. по: Б а с к а-

к о в а  Т. «Параллельная литература» в Германии рубежа тысячелетий…

[13] У э л ь б е к М. Элементарные частицы. М., «Иностранка»; «БСГ-Пресс», 2001, стр. 369 — 370.

[14] О том, что эти книги оказались важны для Запада, свидетельствуют их экранизации — «Расколотое небо» Б. Бертолуччи (1990) и «Бесчестье» С. Джейкобса (2008).

[15] Г. Шульпяков пишет о подобном, описывая жизнь в еврейском секторе Иерусалима: «Квартиры в таких домах часто покупают американские евреи-миллионеры. Поскольку супермаркетов в Старом городе нет, пищу заказывают по Интернету. Курьером чаще всего работает палестинец. Круг замкнулся» (Ш у л ь п я к о в  Г. Общество любителей Агаты Кристи..., стр. 99).

Ю р и й  О р л и ц к и й. Верлибры и иное. Книга стихотворений. М., «Центр современной литературы», 2009, 156 стр. (Серия «Русский Гулливер»).

Новая книга стихов Юрия Орлицкого представляет вниманию любителей современной поэзии весьма интересную совокупность текстов, среди которых встречаются сразу откладывающиеся в памяти поэтические удачи автора. Однако отличительной особенностью этой книги является то, что содержащиеся в ней тексты, поэтика которых разнесена от традиционной силлаботоники до крутого неоавангарда, дают довольно полное представление о том, что делается сегодня в нашей русскоязычной поэзии. Что вполне закономерно: Юрий Орлицкий — известный ученый-филолог, знаток русского стихосложения, теоретик и практик современного стиха, организатор и участник 16 фестивалей русского свободного стиха, автор термина «гетероморфный (неупорядоченный) стих», которым пишется сегодня значительная часть поэтических текстов. Показательно, что презентация книги в известном московском клубе «Улица ОГИ» состоялась в рамках цикла «Раритет», представляющего публике поэтов, получивших широкую известность на другом поприще.

Несмотря на стилевое разнообразие, тексты книги, разбитые на разделы «Верлибры», «В рифму» и «Циклы», в своей совокупности являются, говоря произнесенными на презентации книги словами критика Олега Дарка (представляющего издательство «Русский Гулливер»), «своеобразным дневником жизни» автора. Это подчеркивается и композицией книги: в первом ее тексте описывается спонтанное рождение стихов «в переходах метро / в переполненных автобусах / на платформах электричек <…> в залах библиотек / в жарко натопленных вагонах», то есть в ходе литературно-кочевой жизни лирического героя, максимально приближенного к автору. Далее по страницам книги рассыпаны сценки из жизни, размышления над ней и картины постоянно меняющегося пространства. Необходимо только добавить — лирический дневник, потому что, как справедливо отметили в своих предварениях Арсен Мирзаев и Данила Давыдов (книгу открывают короткие предварения-предисловия нескольких ярких фигур современного литературного процесса), главное качество стихов Юрия Орлицкого, в каком бы стиле они ни были исполнены, — лиричность. То есть, цитируя Данилу Давыдова, это автор, «подчеркнуто обращающийся к интимным, неуловимым переживаниям, движениям души, мимолетным размышлениям».

Расположенный в середине книги раздел «В рифму», за исключением неоавангардного текста «Памяти Генриха», выполненного, если воспользоваться термином Александра Очеретянского, в «смешанной технике» (смештех), представляет читателю так называемую традиционную лирику. Это вотчина силлаботоники, где среди зарифмованных (каких большинство) встречаются тексты и без рифмы. Здесь настроение героя, воспринимающего свою литературно-кочевую жизнь, равно как и страну, в которой он живет и по которой колесит, неотделимо связанными со своей личностью, хорошо выражено в тексте «Дорожная дума»:

К этой заброшенной станции в черной зиме, —

Вот уж поистине необъяснимо без «рода недуга», —