“Неплохо, непло-охо. — И Чеснов выпил коньяк. — Поздравляю”.

Потом налил и выпил еще рюмочку под гимн России. Растрогался, даже глаза повлажнели. И, боясь, что так может не уснуть до утра, выключил телевизор, лег. Шепотом, словно уговаривая себя, успокаивая, повторял: “Нормально, все нормально...”

Постепенно мысли о хоккее сменились другими — мелькнуло улыбающееся лицо Зюзькова, богатый стол в “Барском дворе”, кабинет на работе... Очень захотелось оказаться в кабинете. Сесть за стол, включить лампу, взяться за большое, сложное дело. Развязывать тесемки кожаных папок, осторожно листать желтоватые, ломкие листы, расшифровывать подписи, разбирать выцветшую машинопись или торопливые автографы. Делать открытия, наполнять историю — историю родной страны — новыми фактами, окрашивать прошлое новыми полутонами... И так хорошо стало Чеснову, свободно, как когда-то в юности, точно бы он приподнялся над суетным, беспамятным сегодня и увидел мир во всей его сложности и полноте. Не понял всю эту сложность и полноту, а только увидел. Но и это уже немало, совсем немало.

“Да, надо, надо взяться, — поддержало не в голове, а в груди где-то, у сердца. — Надо. Ведь нормально же все... все нормально...” И Чеснов медленно, осторожно поплыл. Наверное, в глубину сна.

Лобанов Валерий Витальевич родился в 1944 году в городе Иванове. Закончил Ивановский медицинский институт. Член Союза российских писателей. Автор трех стихотворных сборников. Работает реаниматологом в Центральной больнице города Одинцова.

*     *

 *

Дом, каникулы, огород,

дней затейливых череда.

Весь июль, весь август —

                        жара, недород,

сорок вёдер воды с пруда.

Вот и день прошёл, позади дела,

время ужина истекло,

и грачи кричат, и душа светла,

тёплый вечер стучит в стекло.

Прямо в душу мне говорит Москва,

что враги лихие вокруг.

С малолетства ловлю я твои слова,

репродуктор, мой чёрный друг.

За стеной шумит инвалид-урод,

и Луна висит на гвозде.

О счастливой жизни поёт народ,

о великом своём вожде.

А народ кругом — то чудь, то мордва.

— Не способна земля родить, —

это мать говорит, —

в огороде одна ботва...

А друзья зовут,

значит, мне водить.

Постмодернизм

провинция пригород пригов

сорокин на белом коне

листочек зелёненький фигов

[она улыбается мне]

вы люди навряд ли поймёте

верней понимает зверьё

[в полёте в полёте в полёте

отважное сердце её]

за пятницей грянет суббота

поля ощетинит жнивьё

[свобода свобода свобода

заветная тайна её]

натура культура мультура

[а птица горит на лету]

и вся наша литература

и вся наша литерату

Стансы

                                                      Александру Блоку

1

Сумерки. Октябрь. Деревня.

Жучка лает в конуре.

И горят, горят деревья,

вот и осень на дворе.

Где прибытки, где убытки?

Мало хватки деловой...

Шум дождя да стук кибитки

по булыжной мостовой.

2

Ночь, как шапка, наползает,

путь-дорога далека,

и река перемерзает,

пропуская старика.

По декабрьской лютой стуже

едешь на берег другой.

Говоришь: “Не будет хуже...”

Будет хуже, дорогой!

3

Сизый дым над скотобазой.

Едешь талою водой

по весне голубоглазой

на кобылке молодой.

Что-то слышится родное...

И пьянеешь без вина,

и душа твоя в запое

и надежд полным-полна.

4

По просёлочной дороге

летом едешь не спеша.

То в надежде, то в тревоге

возвышается душа.

Васильки во ржи — от Бога,

Миллионы солнц в росе.

Наша русская дорога...

Наши шелесты в овсе .

Бабье лето

Русское лето проходит быстро.

День короче красной строки.

Эта река называется Истра.

Бабочка взлетает с руки.

Закавычена, точно цитата,

жизнь лишь Богу принадлежит.

Бабочка бьётся в лучах заката.

Золото под ногами лежит.

Зажигалка

Январское солнце всё выше.

Мороз. На душе хорошо.

Я утром на улицу вышел,

на белый ступил порошок.

С домашним уютом простившись,

иду я дорожкой кривой,

а рядом то громче, то тише

дыхание жизни живой.

Летят легковые машины,

шоссе, как бумага, хрустит,

танцуют деревьев вершины,

безмолвное время летит,

ворона летит или галка?

Всё — таинство, всё — волшебство!

Литая моя зажигалка

не весит почти ничего.

...Cверкает серебряный иней,

да губы мороз обметал,

да лёгкий металл алюминий,

да жизни тяжелый металл.

Осипов Максим Александрович родился в 1963 году, живет в Москве и в Тарусе, где работает врачом-кардиологом. Автор и редактор многих медицинских книг. В 2007 — 2009 годах в журнале “Знамя” вышло несколько его очерков и повестей, составивших сборник “Грех жаловаться”. В “Новом мире” публикуется впервые.

Рассказ

— Эмиль, что за имя такое — Эмиль? — спрашивает неизвестная медсестра.

Не с любопытством спрашивает — с осуждением.

Он заходит в сестринскую, она не смущена, смотрит прямо, недоброжелательно. Такое имя, не извиняться же. Пусть. Привыкнут, одобрят — и имя и всё.

Здесь он смотрит больных по субботам: в реанимации и так, кого пришлют. Эмиль у них единственный кардиолог.

Не город, но и, конечно, не деревня, что-то промежуточное, средний род — предместье, вот правильное слово. Обитателям дач по ту сторону железной дороги оно является в снах, у всех почти одинаковых, местом для несчастий, бесформенным кошмаром. Даже по хозяйственным делам там не стоит бывать, да и переезд испокон веку заслоняют бетонные тумбы, так что — только пешком или на велосипеде. “Ослика заведи”, — советовали остроумно. Эмиль купил мотороллер.

Итак, если двигаться из Москвы, то по левую руку от железной дороги располагаются дачи, а по правую — хаос: многоквартирные дома, промышленность, серые бетонные учреждения. Промышленность в последние годы захирела, и, как говорят, к лучшему, если иметь в виду качество воздуха и воды, люди же в домах продолжают жить и, хоть и вяло, — размножаться. А в целом поменьше бы думать про то, что творится за бетонными тумбами, — оно, глядишь, и сниться перестанет.