Франсуа хотел обнять ее, но Сильви отстранилась.

— Повтори, что ты сказала! — вздохнул Франсуа. — Назови меня снова своей любовью.

— В мечтах я всегда обращалась к вам так, но у меня больше нет права мечтать. Подумайте, за кем я замужем!

— К черту вашего мужа, мадам! Почему вы всегда ставите его между нами? Мы любим друг друга… любим страстно! По крайней мере я! Разве это не единственное, с чем надо считаться?

— Нет. Вы столь щепетильны в вопросах своей чести, что могли бы чуть больше позаботиться и о моей. — Вы и дальше будете разыгрывать недотрогу? Я говорю вам о любви, а любовь должна быть превыше всего. Я буду счастлив лишь тогда, Сильви, когда вы станете моей… Я уверен, что и вы будете счастливы. Я могу дать вам так много!

— Как вы самонадеянны! Увы, вы опоздали, друг мой. Но не потому, что я люблю вас меньше, чем прежде, — Бог свидетель, что всю жизнь страстной любовью я буду любить только вас, — а потому, что вы не

пришли раньше просить меня о любви! Потому, что вы не полюбили меня раньше… Теперь же между вами и мной стоит честный, добрый и любящий человек, чью душу я не хочу ранить ни за что на свете…

— Он счастливый смертный! — с горечью воскликнул Бофор. — Поистине есть люди, которым везет! Вашему мужу хватило всего одного усилия, чтобы получить все: он обладает приятной внешностью, богатством, титулом и единственной женщиной, которую я люблю! Это несправедливо!

— Нет, несправедливы вы. Вы говорите, что завидуете ему? Вы принц — даже принц крови! — уродом вас не назовешь, вы достаточно богаты, чтобы посещать притоны, — не возражайте, я знаю это! — наконец, вы обладали всеми женщинами, которых желали.

— Кроме единственной, которая дорога мне больше других!

— Не отрекайтесь от тех, кто вас любил, это недостойно вас.

— Вы не запретите мне хранить надежду!

— У меня нет никакой возможности запретить вам это, но не рассчитывайте, что я буду поощрять вашу страсть!

Они подъезжали к Конфлану, и это спасло Сильви. Сидя в узком купе кареты с Франсуа, она чувствовала, что ее словно пламя обжигает его пылкая страсть; Сильви умирала от желания броситься к нему на грудь и забыть о всех тех благородных принципах, которые ему высказывала, ради одного божественного объятия, но карета, переехав Шарантонский мост, уже въехала на маленькую дорожку, ведущую к замку.

Как только Сильви ступила на землю, перед ней возникли Жаннета и крошка Мари.

— Говорят, в Париже беспорядки! — поклонившись герцогу де Бофору, с тревогой воскликнула Жаннета. — Мы очень волновались за вас, мадам…

— И зря. Мне ничего не угрожало. Боже! Последнее восклицание относилось к Мари, которая тянула ручонки к Франсуа, пытаясь перебраться к нему с рук Жаннеты. Бофор улыбнулся Мари и поднял ее высоко над головой; малышка смеялась, весело болтая руками и ногами.

— Вот она знает, кто ей друг! — воскликнул молодой герцог. — Бог мой, как она мила! И похожа на мать!

— Так оно и есть! — с удовольствием согласилась Жаннета. — Она такой же бесенок и такая же злючка, но, кажется, ваша светлость, вас она полюбила, как свою маму!

Видя, как дочка звонко целует в щеку Франсуа, который бережно прижимает ее к груди, Сильви расчувствовалась. Когда-то давно она тоже прижималась к Франсуа, которого называла «господин ангел». В тот день ей было страшно и холодно, она дрожала в одной рубашке, запачканной кровью. Слава Богу, что такая судьба не выпала Мари, одетой в красивое платьице из розового полотна с белыми нижними юбками, из-под которых выглядывали крохотные пухлые ножки в бархатных туфельках. Влечение Мари к Франсуа от этого казалось лишь многозначительнее, тем более что девочка точно так же, как когда-то Сильви, отказывалась сходить с его рук.

— Я отнесу ее в дом, — предложил Бофор, улыбнувшись. — Может быть, ваше гостеприимство зайдет так далеко, что вы мне предложите холодного вина? Я умираю от жажды…

Разве можно было ему отказать? Сильви, кстати, этого хотела и в глубине души была рада показать Бофору свой красивый загородный дом. Они устроились в гостиной, чьи высокие окна выходили на засаженные розами клумбы и сверкающую Сену.

По-прежнему держа на руках Мари, Франсуа подошел к окну.

— Восхитительно… Значит, это дом Сильви? — повернулся он к молодой женщине и улыбнулся. — Он напоминает мне другой дом, не столь красивый…

Появление дворецкого, принесшего на подносе письмо, нарушило очарование.

— Час назад письмо доставил лично господин граф де Лэг, который направляется в Сен-Мор по поручению его светлости принца де Конде. Это письмо от господина принца, ответа не требуется.

Охваченная смутной тревогой, Сильви взяла письмо, наблюдая за Франсуа, который, внезапно нахмурившись, опустил девочку на пол. Она сломала печать и быстро пробежала глазами письмо, что с ее стороны было своего рода подвигом, ибо почерк победителя в битве при Рокруа был столь же своеобразным, сколь и неразборчивым. Наконец Сильви, с облегчением вздохнув, сказала:

— Принц пишет мне из Шантийи. Он сообщает, что под Фюрном был ранен, но его вынес с поля боя мой муж. Этот героический поступок стоил моему мужу ранения и даже плена. Но испанский комендант осажденного города объявил, что жизнь моего мужа вне опасности, что с ним будут обращаться достойно, как с дворянином, однако потребуют выкуп… Принц добавляет, чтобы я не беспокоилась и что он сам займется освобождением лучшего из своих офицеров…

— Находясь в Шантийи? — саркастически бросил Бофор. — Принц, без сомнения, выдающийся полководец, но иногда несет сущий вздор!

— Вы можете предложить что-нибудь лучшее? — с волнением спросила Сильви.

— Да, госпожа герцогиня! Я, изгнанник, я, беглый узник, поеду в Фюрн, чтобы убедиться, не смогу ли я вернуть вам вашего драгоценнейшего супруга!

Отпустив низкий, до самого пола, поклон, он выбежал из комнаты.

— Франсуа! — крикнула вслед молодая женщина. — Постойте!

Но герцог де Бофор уже исчез.

Проходили недели, но ни Бофор, ни Фонсом не появлялись, и никто не знал, что с ними. Принц де Конде находился на водах в Бурбоне — лечил свою рану. Париж почти успокоился, но спокойствие это было непрочным. Город словно замер в ожидании. Ободренный недавним успехом парламент твердо стоял на своем, не отказываясь от возможности добиться реформ.

Однако было невозможно повторить День баррикад. По воле судьбы, пришедшей на помощь Мазарини, брат короля принц Филипп, герцог Анжуйский, подхватил оспу. Это стало великолепным поводом удалить из Парижа и короля, и его мать! Жизнь короля следовало всячески оберегать! Больной мальчик остался в Пале-Рояле, сердце королевы разрывалось от жалости к сыну. Поскольку она очень боялась за Филиппа, ее первый конюший де Береген тайком вернулся в Париж. Завернув в одеяла еще мечущегося в жару ребенка, он спрятал его в багажном сундуке своей кареты и доставил Анне Австрийской. Новый переворот и волнения были бы в это время очень некстати: в нескольких сотнях километров от Парижа, в Германии, представители Франции, Швеции и Священной империи обсуждали последние статьи Вестфальского договора, которому суждено было положить конец Тридцатилетней войне. 24 октября подписали мир, закрепляющий за Францией все права на Эльзас, три епископства (города Мец, Туль, Верден), а на правом берегу Рейна — на Филиппсбург и Брейзах. Несколько сот немецких князей по этому договору получали самостоятельность, хотя и под опекой императора. В договоре отсутствовал один, но важный участник — Испания, с которой Франция, казалось, не развяжется никогда… Двор возвратился в Париж для участия в торжественной благодарственной мессе.

В Конфлане Сильви слышала, как звонят колокола всех церквей, возвещая столь долгожданный мир, и радовалась ему, надеясь на скорое возвращение Жана. Два последних месяца она прожила спокойно, проводя долгие часы с малышкой Мари.

Королева, принимая во внимание здоровье Мари, разрешила Сильви не приезжать в Рюэль, за что Cильви была благодарна Анне Австрийской.