Сильви, счастливой оттого, что едет навстречу Франсуа, была приятна легкая качка. Поскольку она много раз выходила в море вместе с Корантеном на рыбацком судне, Сильви знала, что море — ее друг.

Когда рассвело, остров был уже далеко позади. Его высокие прибрежные скалы смутными силуэтами проступали в серой дымке на горизонте. И вдруг Сильви сказала с чувством:

— Как бы я хотела снова вернуться сюда! Трудно даже передать словами, как прекрасен этот остров!

— Ваш дорогой Франсуа мне об этом все уши прожужжал, — сказала Мари. — И он прав, насколько я могу судить по тому, что видела…

— Не будь там некоторых не очень-то симпатичных людей, на Бель-Иле можно было бы жить вполне счастливо…

— То же самое, дорогая моя, можно сказать о многих других местах на земле! Мне остается лишь надеяться, что вам понравится и то место, куда я вас привезу…

Мари д'Отфор, подобно Теофрасту Ренодо, ошибалась, считая, что герцог де Бофор разлюбил королеву. Скандальная связь герцога с красавицей Марией де Монбазон прежде всего объяснялась необходимостью заставить говорить о себе достаточно громко, чтобы слухи дошли до ушей королевы, и выставлять напоказ любовницу, способную возбудить ревность любой женщины.

Франсуа пустился в эту авантюру после того, как прочитал в «Газетт де Франс» сообщение о новой беременности Анны Австрийской. Отлично зная, что на сей раз он ни при чем, разъяренный Франсуа немедленно примчался в Сен-Жермен, куда, покинув старый Лувр, где велись ремонтные работы, переселился двор после ликующего сообщения о долгожданном рождении дофина. Воздух в Сен-Жермене был гораздо чище, чем в Париже, а расположенные террасами сады, которые с наступлением погожих дней источали нежные ароматы, сменили шум и зловоние столицы. Этот новый переезд навел Франсуа на одну-единственную мысль: та, кого он любит, живет слишком далеко от его родного поместья, и во дворце Сен-Жермен, где нельзя ничего утаить, с ней невозможно будет встретиться с глазу на глаз. Однако он, сжигаемый безумной ревностью, прискакал сюда из Парижа один, без конюшего, с навязчивой мыслью, что с первого взгляда разгадает мужчину, который сменил его в сердце и в постели возлюбленной: Франсуа отказывался верить, что этим мужчиной был король.

В эти первые дни января дороги были отвратительны: неожиданная оттепель превратила снег в грязь, замерзшие лужи — в вязкие рытвины. Длинная вереница карет медленно ползла к дворцу. Взбешенный всадник обгонял их, вызывая протесты пассажиров карет; когда он наконец спрыгнул с коня у парадной лестницы Нового замка, то заметил, что его сапоги и свободный дорожный плащ забрызганы грязью — в таком виде он не мог появиться в замке. Плащ он швырнул слуге, который оказался столь предупредительным, что почистил ему сапоги, чтобы они не слишком пачкали ковры в королевских покоях. Все-таки вид герцога де Бофора был небезупречен, когда он вошел в большой кабинет, в котором принимала королева.

Здесь собралось многолюдное общество, видеть которое Бофору явно не хотелось. Тем более, что милую госпожу де Сенесе сменила самоуверенная мадам, довольно красивая, но напускавшая на себя вид испанской дуэньи; Аврора уже не оживляла салон своим звонким смехом и язвительными репликами. Хотя лица фрейлин, столпившихся в углу, были хорошо знакомы, герцог де Бофор поймал себя на мысли, что ищет среди них бойкое личико и блестящие волосы, перевязанные желтыми лентами…

Сама атмосфера при дворе тоже стала иной. Герцог не сомневался, что видеть его при дворе не желали; ни король, ни кардинал, но Бофор не предполагал, что его будут разглядывать с таким нескрываемым, даже вызывающим любопытством. Кто-то попытался остановить его, крепко взяв за руку, но герцог резко отстранился, даже не взглянув на задержавшего его человека. Он видел только королеву в розовом атласном платье с белыми кружевами, которые обрамляли ее прелестную грудь. Она, улыбаясь, беседовала со смуглым, худым, приятным мужчиной в черном, отделанном фиолетовым бархатом облачении придворного аббата. Незнакомец разговаривал с Анной Австрийской весьма непринужденно.

Королева показалась герцогу еще более красивой и желанной, чем была в его воспоминаниях, и он стоял, не смея подойти ближе, когда она, вздрогнув от удивления, заметила его и воскликнула:

— Ах, вот и вы, господин де Бофор! Подойдите же сюда, чтобы мы вас пожурили! В последнее время вы у нас совсем редкий гость…

Эти приветливые слова могли бы несколько успокоить Франсуа, но светский и равнодушный тон, каким они были произнесены, лишал их всякого значения. К тому же аббат повернулся, и порыв гнева заглушил разочарование Франсуа: после их первой встречи несколько лет назад, когда аббат был папским нунцием, герцог де Бофор понял, что ему всегда будет ненавистен папский прелат Мазарини.

Последний, однако, поклонился, расплывшись в ослепительной улыбке, свойственной тем людям, которые хотят нравиться всем, тогда как Анна Австрийская пыталась представить их друг другу:

— Наверное, вы незнакомы с… Имени она произнести не успела. Герцог де Бофор — глаза его метали молнии — ответил, едва кивнув головой:

— О, я уже встречался с господином аббатом, но не думал, что он вернется во Францию…

Ответить герцогу поспешил сам Мазарини. Любезно поклонившись и еще более любезно улыбаясь, он, поведя тонкими, галантно вздернутыми усиками, произнес бархатным, с певучим французским выговором голосом:

— Его преосвященство кардинал де Ришелье призвал меня к себе помочь ему в столь тяжких трудах.

— Я не люблю кардинала, но он хотя бы француз. На кой черт ему понадобился какой-то итальянец?

— Бофор! — с гневом вскричала королева. — Вы забываетесь, и это происходит слишком часто и совсем мне не нравится…

— Не тревожьтесь, ваше величество! Господину герцогу неизвестно, что теперь я француз и готов отдать всего себя моей новой родине. Поэтому Мазарини больше не существует. Хватило лишь одного приказа его величества короля, чтобы родился Мазарен . И я всегда к вашим услугам, господин де Бофор.

— Вполне достаточно, если вы будете служить государству, сударь. Я же в ваших услугах не нуждаюсь! — бросил Бофор с резкостью, вызвавшей новое недовольство Анны Австрийской.

— Я полагала, что вы, как и все здесь, пришли пожелать счастья ребенку, которого я жду, — сухо сказала королева, — но, кажется, вы дали себе труд приехать ради того, чтобы искать ссоры с моими друзьями.

— Я и не знал, что господин аббат принадлежит к вашим друзьям. Хотя я припоминаю, что когда он находился в Риме, то осыпал вас изумительными подарками. Но если женщина — королева Франции, то подобный человек именуется поставщиком, а не другом…

Покраснев от негодования, Анна Австрийская уже замахнулась веером, чтобы ударить наглеца, когда рядом с герцогом де Бофором откуда-то снизу послышался раздраженный визг: малыш в белом атласном платьице и атласном чепчике (его вела за помочи гувернантка) топал ножками, пытаясь броситься вперед и ударить его сжатыми кулачками.

— Мама! Мама! — кричал он, сердито глядя голубыми глазами на незнакомого мужчину, который, как ему казалось, хотел сделать маме что-то плохое.

Это был дофин Людовик!

Франсуа, охваченный сильнейшим волнением, с каким он не мог совладать, преклонил колено, но не столько из почтения, сколько для того, чтобы получше рассмотреть этого полуторагодовалого малыша, которого не ожидал здесь увидеть и который заставил его сердце забиться необычно учащенно.

— Ваше величество! — с бесконечной нежностью в голосе прошептал он, не в силах сказать ничего больше; Франсуа разрывался между желанием расплакаться и желанием взять на руки ребенка: малыш был такой очаровательный — круглое личико, золотистые, как у матери, локоны, что выбивались из-под чепчика… Но малышу не понравилось бы это, он продолжал что-то лепетать: на его детском языке это, несомненно, были слова обиды и гнева, прерываемые горестными возгласами «мама!». Теперь королева засмеялась, протягивая мальчугану руки; неожиданно послышался голос, который спросил: