Огонь, раздуваемый ветром, яростно гудел, выбрасывая в небо снопы искр и густые клубы дыма. На пожар с ужасом взирали крестьяне соседней деревни, рядком, словно птицы на ветке, стоявшие на склоне холма. В гуле пламени были слышны громкие хлопки — это взрывался один из погребов с порохом — им был набит почти весь замок, — взметая новые языки огня. Скоро от замка Ла-Феррьер останется только груда развалин, и свое право на них утвердит лес, который со временем скроет их зарослями плюща и колючих кустов. Уцелеет лишь часовня, защищенная от огня широкой пустынной эспланадой. Так решил Франсуа де Вандом, герцог де Бофор, предавая замок сожжению.

Въехав на коне на вершину холма, за которым пряталась деревушка, он смотрел, как свершается огненное отмщение, задуманное и совершенное за муки Сильви. Впрочем, месть не была окончательной, ибо кара настигла пока одного из двух палачей, но всему свое время, и сейчас Франсуа чувствовал себя довольным.

Когда пламя чуть спало, он направился по склону к крестьянам, застывшим с шапками в руках. Они еще теснее прижались друг к другу, завидев, что к ним приближается герцог. Они были готовы пасть ниц перед ним, так им было страшно. Молодой герцог в окровавленной одежде, с почерневшим от дыма лицом не внушал им доверия, но он улыбался крестьянам, обнажая ослепительные зубы, а его светлые глаза утратили недавнюю жестокость.

— Когда огонь потухнет и остынет пепел, вы найдете останки сгоревших и захороните их по-христиански, — приказал он. — А все, что вы найдете, ваше.

К самой холке коня герцога подошел старик. Это был деревенский староста.

— А нам ничто не грозит, ваша светлость? — спросил он. — Ведь тот, кто жил в замке, принадлежал…

— …к людям господина кардинала? — закончил герцог. — Знаю, мой друг. Тем не менее он был преступник, и все, что случилось с замком, где пролилось слишком много крови, — кара Божья. Вам же бояться нечего: я переговорю с бальи Ане, а в Париже встречусь с его преосвященством. Держи! — протянул он старосте туго набитый кошелек. — Разделите между собой! И помолитесь за упокой неприкаянных душ, что остались там.

Старик отвесил глубокий поклон и отошел к товарищам, а герцог де Бофор подъехал к своему конюшему Пьеру де Гансевилю, Корантену и трем гвардейцам, которых взял с собой в карательный отряд.

— Поехали, — сказал он. — Здесь нам больше нечего делать.

Крестьяне, оцепенев, стояли на обочине дороги до тех пор, пока западный ветер не нагнал тяжелые дождевые облака. Вода с небес, исторгая шипение из огромного пожарища, в мгновение ока вымочила всех до нитки, и они поспешно разошлись по домам, чтобы обсыхать и подсчитывать свалившееся на них богатство. Позже пришло время, когда дождь, оказав им услугу, затушил огонь, пойти взглянуть, что осталось от замка, и предать земле последних его обитателей, обильно окропляя их святой водой, чтобы души усопших никому не являлись в этих краях. Над сгоревшими прочли заупокойные молитвы.

Апрельским утром кардинал-герцог де Ришелье, министр короля Людовика XIII, спустился в парк замка Рюэль в обществе интенданта искусств господина Сюбле де Нуайе, чтобы осмотреть саженцы конских каштанов. Эти деревца, впервые высаженные во Франции, представляли собой большую редкость. Кардинал заплатил за них огромные деньги Светлейшей республике Венеции. Именно венецианцы специально доставили их из Индии. Поэтому кардинал относился к ним с почти отеческой заботой.

В этот день молодые конские каштаны должны были покинуть оранжерею, где их держали в больших деревянных кадках, и занять место в проложенной для них аллее; садовники вырыли глубокие ямы, куда должны были опустить тяжелые комья земли, удобренные навозом.

Его преосвященство был в чудесном настроении. Несмотря на прохладную и влажную погоду, многочисленные недуги, какими страдал кардинал, предоставили ему благотворную передышку и избавили его ум от забот, поэтому он мог посвятить себя столь приятному занятию. Но нежданный гость нарушил планы кардинала.

Под умиленным взглядом Ришелье первый каштан занял, наконец, свое место в аллее, когда прибежал капитан кардинальской стражи и доложил о визитере — герцоге де Бофоре, настойчиво требовавшем у кардинала короткой беседы наедине.

Хотя Ришелье и был крайне удивлен неожиданным визитом племянника короля, правда, по побочной линии родства, — этого сумасброда, который никогда не осмеливался появляться у него в замке, — кардинал выдал свои чувства лишь тем, что поднял брови:

— Вы сказали ему, что я занят?

— Да, монсеньер, но герцог настаивает. Хотя он и просит извинить его за беспокойство и говорит, что готов ждать сколько потребуется, если вы соизволите его принять.

Это тоже было нечто новенькое! Бофор, прозванный Буря, наглец Бофор, который вышибал все двери, а не открывал их, совершил, наверное, очередную чудовищную глупость, если повел себя столь учтиво. Этим редким обстоятельством следовало воспользоваться. Однако, несмотря на любопытство, кардинал не отказал себе в удовольствии подвергнуть испытанию столь неожиданное для него благоразумие Бофора.

— Проводите его в мой кабинет и попросите подождать. Вы не знаете, чего он хочет?

— Нет, монсеньер. Герцог только сказал, что дело серьезное.

Ришелье жестом отослал офицера и вернулся к своим спутникам. Каштаны один за другим занимали приготовленные для них ямы. Наконец кардинал, правда, не без сожаления, направился в рабочий кабинет. По пути он окинул взглядом парадный двор, ожидая увидеть карету, слуг, пару конюших, несколько дворян: такая свита полагалась принцу крови, даже если в его жилах и текла «незаконная» кровь. Но Ришелье заметил лишь пару коней и одного конюшего: это был Пьер де Гансевиль, которого кардинал хорошо знал. Столь скромный визит все больше возбуждал любопытство Ришелье. Недолгому отдыху пришел конец!

В просторном кабинете, где восхитительные фламандские гобелены чередовались с дорогими стенными шкафами, набитыми книгами, Франсуа, равнодушный к роскоши обстановки, смотрел в окно, грызя ногти. Погруженный в свои мысли, он не услышал, как открылась дверь, и Ришелье дал себе несколько мгновений, чтобы приглядеться к молодому гостю, думая при этом, что из всех потомков Генриха IV и прекрасной Габриэль герцог де Бофор, без сомнения, самый красивый и что легко понять слабость к нему королевы… Затянутый в совсем простой, из серого сукна, полу камзол, — скорее дорожный, чем придворный костюм! — но украшенный воротником и манжетами из белоснежных кружев, которые очень эффектно подчеркивали высокую стройную фигуру и широкие плечи, двадцатидвухлетний Франсуа де Бофор, несомненно, был одним из первых красавцев Франции. Благодаря светлым мягким волосам, которые он, пренебрегая модой, не завивал, и смуглому лицу — от слащавости, что всегда свойственна слишком правильным чертам, лицо Франсуа спасали длинный бурбонский нос и волевой крупный подбородок, — герцог без видимых усилий кружил головы множеству женщин.

Звук закрывшейся двери заставил герцога сменить непринужденную позу, и он отвесил глубокий поклон, сопровождая его изящным взмахом шляпы с белыми перьями; Бофор не опускал светло-голубых глаз и смотрел, как кардинал прошел к огромному, заваленному бумагами, папками и картами письменному столу, что занимал большую часть кабинета.

Подойдя к креслу, Ришелье учтивым жестом ответил на поклон Бофора, но сесть ему не предложил.

— Мне сказали, господин герцог, что вы хотели бы побеседовать со мной о серьезном деле, — начал кардинал. — Могу ли я надеяться, что оно не имеет отношения к членам вашей августейшей семьи?

— Отчасти. Во всяком случае, если бы оно касалось моего отца или брата, то вы обо всем знали бы раньше меня. Хотя даже вам, монсеньер, не всегда все известно. По крайней мере, так считаю я.