— А я на четыре года старше… И, естественно, вы в него влюблены, иначе не пришли бы сюда.

Сильви сперва отвернулась, чтобы избежать взгляда зеленых глаз, который, казалось, проникал в самую душу, но тотчас выпрямилась, приняв выражение горделивого достоинства.

— Я любила его, — сухо ответила она. — Он был героем моего детства, но теперь я люблю моего мужа!

— Это ведь полу правда, не так ли? Предположим, что вы еще его любите, чего, кстати, он заслуживает с избытком, но что таится в глубине вашей души, на самом дне вашего сердца?

— Но почему я должна заглядывать так глубоко? Как бы там ни было, он любит вас, — пробормотала Сильви с горечью, которую не могла скрыть.

— Нет, теперь уже нет, и, признаться, я сожалею о том времени, когда он сидел в Венсенне, когда я была уверена, что я у него единственная, пусть и поневоле! Но с той минуты, как он вырвался на свободу, я знаю: он

любит другую…

— Все та же неизменная страсть к королеве?

— Ей уже под пятьдесят! Нет, думаю, здесь что-то иное. Меня любит его тело, но я могла бы поклясться, что в его сердце живет другая…

— Кто она? — спросила Сильви так резко, что ее вопрос прозвучал как возглас страха.

— Мне он в этом не признается, — пожала плечами герцогиня, — ибо он боится моей ревности, но я действительно не представляю себе, кто бы это мог быть. Ну, хватит этих праздных разговоров! Сейчас мы с вами должны расстаться! — решительно сказала она, вставая. — Я увидела все, что хотела видеть, а теперь мне пора уходить. И вам тоже, я полагаю.

— Да. Но я повторяю свое предложение: нужна ли вам искренняя помощь соседки?

— Пока нет, но я благодарю вас…

Мария де Монбазон уже собралась скрыться в глубине дома, унося с собой подсвечник, но внезапно передумала:

— Ах да! Еще одно слово, пожалуйста.

— Прошу вас.

— Не велите заделывать стену в вашем саду, на тот случай, если все другие выходы будут перекрыты. Хотя и прочные стены никогда не страшили Франсуа. Стены Венсеннского замка кое-что об этом знают.

— Вы имеете в виду его побег? Он не ранен?

— Ранен, при падении он вывихнул руку: веревочная лестница оказалась короче, чем нужно. Но костоправ из Шарантона вправил ему руку. До встречи, дорогая моя!

— До встречи! А стена останется в неизменном виде. Обещаю вам! Прощайте!

Остаток ночи Сильви провела в саду, устремив взгляд в звездное небо и прислушиваясь к шумной вакханалии в честь Франсуа, которая так резко контрастировала с безмолвием и мраком старого особняка фаворитки Генриха IV. На рассвете она уехала в Конфлан, несмотря на большое желание остаться. Мысль о том, что скоро Франсуа может оказаться в соседнем доме, совсем рядом с нею, вызвала настоящее смятение в ее сердце. Но, подумав о своем муже, который сражался в рядах армии Конде, она решительно запретила себе лелеять какие бы то ни было мысли о случайной встрече с соседом. К тому же Сильви не выносила долгой разлуки с маленькой Мари, столь прелестной с ее непослушными кудряшками и розовой, всегда смеющейся мордашкой. Девочку обожали все, а особенно Жаннета, назначенная гувернанткой. Служанки называли Жаннету мадемуазель Деан, ибо, несмотря на мольбы Корантена, Она так и не вышла за него замуж.

— Ты не можешь оставить шевалье де Рагенэля, а я никогда не смогу оставить госпожу Сильви.. Чтобы пожениться, мы с тобой должны решить, с кем мы оба остаемся. Но ты согласись, это невозможно, по крайней мере сейчас!

— Ты думаешь, что когда-нибудь настанет такой день?

— Надеюсь, ведь мы любим друг друга. Я хочу тебе кое в чем признаться, хотя и с опозданием: нам следовало бы с тобой обвенчаться, когда мы были на Бель-Иле…

— Да, ты права, как всегда! Ну что ж, подождем еще, может быть, судьба сама приготовит решение, — согласился Корантен.

Честно говоря, с рождением Мари Жаннета забыла о собственных планах. До безумия обожая ребенка, она нянчилась с девочкой так страстно, что иногда вызывала у Сильви шутливую улыбку.

— Не будь я уверена, что сама произвела ее на свет, — говорила она, — я бы подумала, что ее настоящая мать ты, Жаннета!

— Боже милостивый! Не говорите такое при господине герцоге. Он на меня рассердится!

— Разве он может упрекнуть тебя за слишком пылкую любовь к ребенку? Ему скорее не понравилось, если бы все было иначе.

И они весело смеялись. Так протекали дни в усадебном доме на берегу Сены. Владение Каррьер располагалось между замком Конфлан, которым владела госпожа де Сенесе, и другим владением, принадлежавшим маркизе Дю Плесси-Бельер. Сильви давно была знакома с бывшей фрейлиной Анны Австрийской, которую назначили гувернанткой дофина Людовика и его брата Филиппа, но скоро она подружилась и со своей другой соседкой.

Урожденная Сюзанна де Брюк безвыездно жила в шарантонском поместье, где принимала весь цвет тогдашней литературы. Круглый год эти слегка сумасбродные люди наполняли дом и парк своими громкими тирадами, стихами и вдохновенными речами, чьим предметом обычно была владелица поместья, женщина очень красивая, но благоразумная, верная своему супругу-воину, который отсутствовал так же часто, как Жан де Фонсом.

В поместье маркизы шла интересная жизнь. Сильви погружалась в нее с тем большим удовольствием, что в этом кругу она вновь встретила друзей, которых обрела еще в монастыре. Среди них был и Никола Фуке.

Овдовев и став суперинтендантом финансов Парижа, Фуке занимал важный пост в парламенте, хотя и оставался предан королю. Он до сих пор поддерживал самые дружеские отношения с Персевалем де Рагенэлем.

Очень привлекательный мужчина, о котором мечтала не одна женщина, Никола тогда был воздыхателем и хозяйки поместья, и юной госпожи де Севинье. Обе не отвечали ему взаимностью: первая потому, что любила мужа; вторая потому, что была неизменно безмятежна и добродетельна по натуре. В отношении Сильви, хотя она с первой встречи так понравилась ему, Фуке понимал, что может ждать от нее только дружбы, и, будучи весьма тонким психологом, не пытался перейти эти границы. Заметив, с каким пылким восхищением маленькая Мари де Фонсом смотрит на попугая госпожи Дю Плесси-Бельер, Фуке в один прекрасный день приехал в Конфлан и привез девочке такую же красивую и крикливую птицу, увидев которую малышка онемела от восторга, а Сильви была повергнута в недоумение, узнав, что попугай, голубой, как летнее небо, и кичливый, как павлин, откликается на кличку Мазарини.

— Я пытался дать ему другую кличку, — объяснил Фуке молодой женщине, — но, если его называешь по-другому, он молчит как рыба. А поскольку попугай невероятно болтлив, я нашел его таким забавным и таким красивым, что просто не мог не купить. В конце концов, если когда-нибудь вам придется принимать у себя кардинала, вы просто спрячете попугая подальше. Но скажите, Сильви, вы не сердитесь на меня?

— Посмотрите на лицо Мари! Оно вам ответит за меня, но это слишком щедрый подарок, друг мой. Мари еще такая крошка!

— Если она станет столь же восхитительной, как и ее мать, то в будущем ее ждет много других подарков! — галантно заключил Фуке, целуя Сильви руку.

С этого дня попугай стал для девочки неразлучным другом, который сопровождал ее даже на прогулки: птицу нес приставленный к Мари слуга. Эта компания представляла собой весьма живописную группу, которая привлекала внимание и веселила садовников. Вернувшись как-то из Парижа, Сильви J натолкнулась на эту компанию, которая прогуливалась вокруг водоема.

Увидев мать, Мари перестала подставлять попугая под водяные струи, которые разбрызгивал фонтан, — она уверяла, что решила таким образом его окрестить, — и подбежала к матери с криками восторга. Сильви подняла дочку на руки, чтобы осыпать поцелуями пухлую мордашку. Несколько минут продолжался обмен каким-то лепетом, еле слышными словечками и звонкими поцелуями. Мари мурлыкала, как котенок, крепко обвив руками шею матери.

— Она промокла насквозь, — ворчала Жаннета, — мы как раз собирались идти домой. Вы тоже вымокнете, госпожа герцогиня!