– Но это на самом деле нелегко, – жалуюсь я.
– Ах да, еще нужно знать, как носить одежду, верно? – спрашивает она. – И как – поправь меня, если я ошибаюсь, – правильно ходить?
– Ну, в основном я учился, как использовать свои внешние данные на сто процентов.
– А что насчет умственных данных?
– Ах, конечно! – восклицаю я. – Типа в этом мире ум важнее, чем брюшной пресс. О боже, подними руку, если сама в это веришь. – (Мы молчим.) – Кстати, насколько я помню, ты в Кэмдене тоже не на нейрохирурга училась.
– Ты же все равно не помнишь меня по Кэмдену, – говорит она. – Сомневаюсь даже, что ты помнишь, что случилось с тобой в этот понедельник.
Застигнутый врасплох, я пытаюсь поймать ее взгляд и говорю:
– Ну, я на подиум выходил и еще, по-моему, сэндвич съел…
Я вздыхаю.
Молча мы продолжаем идти через парк.
– Он выглядит как полный идиот, – бормочу я наконец под нос. – Он даже трусы шьет у портного. Господи, детка.
«Веспу» я по-прежнему качу рядом.
– Хлоя заслуживает лучшего мужчину, чем ты, Виктор, – говорит Лорен.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Когда ты в последний раз был с ней вдвоем? – спрашивает она.
– Послушай, зайка…
– Нет, я серьезно, Виктор, – перебивает она. – Просто вы вдвоем, целый день, безо всей этой шушеры вокруг?
– Мы ездили на MTV Movie Awards, – говорю я. – Вместе.
– О боже! – вздыхает она. – Зачем?
– Послушай, но это же что-то вроде «Оскара» для тех, кому нет тридцати.
– Вот именно.
Огромный щит с Хлоей, который установили на прошлой неделе над магазином Toys Я Us на Парк-авеню, внезапно четко прорезается сквозь голые ветви деревьев; глаза ее смотрят на нас, и Лорен тоже это замечает, а потом я оборачиваюсь на здание, в котором расположен клуб, и окна его кажутся темными в холодном свете раннего вечера.
– Ненавижу такой ракурс, – бормочу я, выходя из поля зрения фотографической Хлои и волоча Лорен следом, в относительное уединение улицы за башнями Зекендорф-Тауэрс.
Лорен закуривает сигарету. Я следую ее примеру.
– Возможно, он следит за нами, – говорю я.
– Так веди себя естественно, – говорит она. – Ты же меня все равно не знаешь.
– А хотел бы знать, – говорю я. – Давай встретимся завтра.
– Я думала, ты будешь завтра слишком занят купанием в лучах своей славы.
– Да, но я хотел бы купаться вместе с тобой, – говорю я. – Пообедаем?
– Не могу, – говорит она, затягиваясь. – Я обедаю у Chanel.
– Что ты хочешь, Лорен? – спрашиваю я. – Чтобы какой-нибудь яппи водил тебя каждый вечер в Le Cirque?
– А какая альтернатива? – отвечает она вопросом на вопрос. – Не иметь денег на квартплату и трястись в депрессии где-нибудь в уголке KFC?
– Бога ради, что, других альтернатив нет?
– Слушай, мне кажется, ты бы на нем женился, если б мог.
– Дэмиен совершенно не в моем вкусе, зайка.
– Ну, это не совсем так, – мягко возражает она.
– Что тебе от него нужно? Вещи? Или чтобы он привил тебе вкус к жизни в пригороде? Может быть, ты думаешь, что этого выскочку уже занесли в «Светский календарь»?
– Дэмиена уже занесли в «Светский календарь».
– Ах вот как, кто бы сомневался!
– Были времена, Виктор, когда я мечтала о тебе, – говорит Лорен, затягиваясь сигаретой. – Был даже такой момент, когда мне в жизни вообще никого, кроме тебя, не было нужно. – Пауза. – Сейчас я сама в это с трудом верю, но такой момент был.
– Зайка, ты просто зашибись, – говорю я ей нежно. – Ты просто зашибись.
– Прекрати, Виктор, – отвечает она. – У тебя в голове одни глупости.
– Что? Ты все еще не очарована мной?
– Мне нужны настоящие чувства, Виктор, – говорит Лорен. – Ты – последний человек на земле, от которого их можно ожидать.
– А от Дэмиена Натчеса Росса можно? Я тебя умоляю, зайка. Я тебя умоляю!
Она докуривает сигарету и медленно начинает идти в сторону Парк-авеню.
– Как давно у вас это с Элисон Пул?
– Ты о чем? – Я инстинктивно озираюсь по сторонам, ища взглядом Дьюка или Дигби, но их нет. – Почему ты веришь всяким дерьмовым сплетням?
– Это сплетни?
– А откуда тебе знать, сплетни или нет?
– О боже, Виктор, все этому верят.
– Что ты хочешь сказать?
– У нее дома только две книги – Библия и «Дневники Энди Уорхола», причем Библию ей подарили, – цедит сквозь зубы Лорен. – Королева гребаного свинарника.
– Я не очень понимаю, куда тебя несет.
– Это на тебя совсем не похоже, Виктор, – улыбается мне Лорен и добавляет: – Так приятно иметь рядом с собой надежного человека…
– «Надежный» – это означает «со средствами»? Богатый? С бабками?
– Возможно.
– Что? Хочешь сказать, я тебе не нравлюсь, потому что мне приходится вертеться, чтобы жить? Я не нравлюсь тебе, потому что я – жертва экономической конъюнктуры?
– Виктор, – говорит Лорен. – Если б ты только проявил такой пыл, когда мы встретились с тобой в первый раз!
Я наклоняюсь, крепко целую ее в губы и удивляюсь тому, что она меня не отталкивает, а затем она прижимается ко мне, не позволяя поцелую прерваться, и хватает мои руки, ее пальцы впиваются в мои ладони. Наконец я вырываюсь из ее объятий и бормочу, что мне нужно торопиться в центр, и очень легко и элегантно, без видимого усилия, вскакиваю в седло «веспы», завожу двигатель и мчу в сторону Парк-авеню, даже не оглянувшись, хотя если бы оглянулся, то увидел бы, как Лорен прикрывает рукой зевок, голосуя другой рукой такси.
14
Черный джип с затемненными стеклами катится следом за мной по Двадцать третьей улице, и когда я ныряю в туннель на Парк-авеню, водитель джипа включает фары и прижимается ко мне так плотно, что решетка джипа задевает заднее крыло моей «веспы».
Я сворачиваю на разделительную полосу и двигаюсь навстречу потоку машин, обгоняя такси, выстроившиеся в ряд на моей стороне, направляясь к повороту на Гранд-Сентрал. Ускоряюсь на наклонном участке, вписываюсь в кривую, проношусь на волосок от лимузина, стоящего с включенным двигателем перед входом в Grand Hyatt, и возвращаюсь безо всяких затруднений обратно на Парк-авеню, пока, доехав до Сорок восьмой улицы, я не оборачиваюсь и не обнаруживаю джип у себя за спиной на расстоянии одного квартала.
На светофоре на углу с Сорок седьмой вспыхивает зеленый. В тот же миг джип трогает с места, стремительно вырываясь вперед.
Как только зеленый загорается на моем светофоре, я рывком достигаю Пятьдесят первой, где из-за встречного потока вынужден остановиться, дожидаясь стрелки налево.
Я оборачиваюсь и смотрю через плечо, но джипа нигде не видно.
Когда я снова оборачиваюсь, вот он – стоит у меня прямо за спиной, мотор урчит на холостом ходу.
Я вскрикиваю, дергаю с места и тут же врезаюсь в медленно идущее навстречу по Парк-авеню такси, чуть не падая с «веспы». Кругом стихают все звуки, я не слышу ничего, кроме собственного тяжелого дыхания. Поднимаю скутер, вскакиваю в седло и закладываю вираж, очутившись на Пятьдесят первой раньше джипа.
На Пятьдесят первой – жуткая пробка, и я выскакиваю на тротуар, но джипу и на это наплевать: он тащится за мной, заехав на тротуар обоими правыми колесами, а я ору прохожим, чтобы уходили с дороги, из-под колес «веспы» облачками взметается конфетти, толстым слоем покрывающее асфальт, и бизнесмены отмахиваются от меня своими портфелями, таксисты выкрикивают мне вслед ругательства и гудят в клаксоны, и мое вторжение на тротуар напоминает падение выстроенных в ряд костяшек домино.
Следующий светофор, на Пятой, оказывается желтым. Я газую, слетаю с тротуара за секунду до того, как поперечный поток транспорта устремляется по улице, сметая все на своем пути, небо у меня над головой темное и низкое, а джип застыл на перекрестке под красным светофором.
До Fashion Café остается один квартал. На углу Рокфеллеровского центра и Пятьдесят первой перед дверями кафе я спрыгиваю со скутера и загоняю его за бессмысленное ограждение из виниловых канатов, которое никому не преграждает дорогу, поскольку никто не пытается попасть внутрь.