Так подготовляется в нас убеждение в возможности убийства. Оно возможно и фактически и психологически. Но это не фатум: Митя не должен необходимо убить. Он чувствует свою свободу; он может и не убить. Тайна его личности непроницаема для него самого. Кто в последнюю минуту победит в его сердце — Бог или дьявол? Этого он не знает: «Может быть, не убью, а может, убью».
Напряжение растет с каждой сценой. Второе столкновение отца с сыном кончается дракой. Подозревая, что отец прячет Грушеньку, Дмитрий врывается в его дом. «Он поднял обе руки и вдруг схватил старика за обе последние космы волос его, уцелевших на висках, дернул его и с грохотом ударил об пол. Он успел еще два или три раза ударить лежачего каблуком по лицу. Старик пронзительно простонал…» Дмитрий бьет отца, но не убивает. Эта ложная развязка своим низменным характером контрастно подготовляет трагический тон катастрофы. Фигура будущего мнимого убийцы ярко освещена: мы уже знаем его безудержную натуру, его страсть к Грушеньке, его долг чести по отношению к невесте. Будущий настоящий убийца окружен еще непроницаемым мраком. Автор сжато рассказывает о трех слугах Федора Павловича: о старике Григории, жене его Марфе Игнатьевне и лакее Смердякове. Сообщив о рождении Смердякова от дурочки Лизаветы Смердящей, он заканчивает: «Очень бы надо промолвить кое‑что и о нем специально, но мне совестно столь долго отвлекать внимание моего читателя на столь обыкновенных лакеев, а потому и перехожу к моему рассказу, уповая, что о Смердякове как‑нибудь сойдет само собой в дальнейшем течении повести». Искусным приемом автор направляет подозрения читателя на Дмитрия, отвлекая их от Смердякова: он «столь обыкновенный лакей», что о нем не стоит много говорить. Значительность этого лица и роль его в преступлении будет постепенно выясняться на протяжении романа; медленно передвигается рефлектор: по мере того как мнимый убийца уходит в тень, настоящий убийца выступает в полном освещении. Не менее искусно противоставляется ложный убийца Дмитрий моральному убийце Ивану. Дмитрий избивает отца, Иван удерживает его и защищает старика. Но бешенство первого не так страшно, как холодная ненависть второго. Иван злобно щепчет Алеше: «Один гад съест другую гадину, обоим туда и дорога». Он оставляет за собой право же–ходит за пределы семейства Карамазовых. Отрицание Ивана порождает зловещую фигуру Инквизитора; утверждение Алеши мистически углубляется в образе старца Зосимы. Сердца людей — только поле битвы, а орются Бог и дьявол. Под психологической поверхностью личности Достоевский открывает ее онтологию и метафизику. Ис тория карамазовского семейства — художественный миф, в оболочку которого заключена религиозная мистерия, вот почему в центре его стоит «Легенда о Великом инквизиторе». Достоевский пишет не философский трактат и не богословскую систему, он сочиняет роман. Религиозно–философский материал вводится в рамки романического жанра и разрабатывается согласно его за конам. Строится напряженно–драматическая фабула, в центре которой стоит загадочное преступление; идеологические массы вовлекаются в вихрь действия и, сталкиваясь, вызывают эффектные взрывы. В «Братьях Карамазовых» религиозная мистерия парадоксально сочетается с уголовным романом. При всей своей философской глубине это одно из самых увлекательных и популярных произведений русской литературы. Стройности архитектоники соответствует мастерская техника построения. Роман начинается краткой праисторией. В первой книге («История одной семейки») даются необходимые сведения о помещике Карамазове и трех его сыновьях. Книга вторая («Неуместное собрание») — экспо зипия характеров и завязка интриги. Главные действукнцие лица представлены все вместе в драматической сцене. Без предварительных пояснений и описаний мы сра эу вводимся в действие. В келье старца Зосимьт происходит первое столкновение между стариком Карамазовым и Дмитрием; Федор Павлович характеризуется своими циническими анекдотами, кощунственными выходками и «скандалом»; Иван — своей статьей о церкви и идеей о невозможности любить человечество; старец Зосима — поучениями и прозорливостью (зем ной поклон Дмитрию); «скандал» предвос хищает трагическую развязку'романа. «Дмитрий Федорович! — завопил вдруг каким‑то не своим голосом Федор Павлович. — Если бы только вы не мой Дмитрий убьет отца, а потому Ивану не стоит «у такого дела сидеть». Тот смутно догадывается о темных расчетах Смердякова. «Ты, кажется, большой идиот и уж, конечно… страшный мерзавец», — говорит он ему. И все же решает уехать. Садясь в тарантас, бросает лакею: «Видишь… В Чермашню еду…» — «Значит, правду говорят люди, что с умным человеком и поговорить любопытно», — твердо ответил Смердяков, проникновенно глянув на Ивана Федоровича». Иван знает, что будет убийство, — и умывает руки. Он не сторож брата своего, за чужие поступки не отвечает. Но попустительство его фатально превращается в сообщничество. Смердяков намекал на то, что он убьет старика, и был уверен, что Иван его понял и дал свое согласие. Он решился на убийство, так как знал, что тот желает смерти своего отца. Иван был вдохновителем, Смердяков только орудием.
Шестая книга («Русский инок») непосредственно следует за исповедью Ивана. Великому Инквизитору отвечает старец Зосима. В седьмой книге («Алеша») раскрывается духовная драма Алеши, его падение и восстание. Тема его сплетается с темой Грушеньки. Героиня уезжает в Мокрое к своему «обидчику», которого ждала пять лет и который наконец позвал ее. Отъезд ее — решающий момент в судьбе Дмитрия. Страх потерять Грушеньку доводит его душевную смуту до полубезумного исступления. Мы подходим вплотную к катастрофе. В книге восьмой («Митя») автор рассказывает «лишь самое необходимое из истории этих ужасных двух дней в жизни Мити, предшествовавших страшной катастрофе, так внезапно разразившейся над судьбой его». Мите нужно достать три тысячи, чтобы отдать долг чести Катерине Ивановне. Тогда он будет чист, и тогда начнется другая «обновленная» жизнь. Мытарства героя в поисках денег начинаются с посещения покровителя Грушеньки купца Самсонова; тот посылает его к крестьянину Лягавому в село Ильинское; оттуда он попадает к госпоже Хохлаковой, которая советует ему отправиться на золотые прииски. Узнав, что Грушенька уехала, Митя хватает со стола медный пестик и бежит в дом отца. Кульминационная точка фабулы — сцена таинственного убийства. Темный сад, скрывающий «мнимого убийцу»; среди кустов бузины и калины ярко освещенное окно, в нем «разодетый» Федор Павлович, в полосатом шелковом халатике и «щегольском белье»; условные стуки Дмитрия, в ответ на которые раскрывается окно и слышится дрожащий полушепот старика: «Грушенька, ты? Ты, что ли? Где ты, маточка, ангелочек, где ты?». Образы эти незабываемы. Федор Павлович высовывается из окна. «Митя смотрел сбоку и не шевелился. Весь столь противный ему профиль старика, весь отвисший кадык его, нос крючком, улыбающиеся в сладостном ожидании губы его, — все это ярко было освещено косым светом лампы слева из комнаты. Страшная, неистовая злоба закипела вдруг в сердце Мити… Личное омерзение нарастало нестерпимо. Митя уже не помнил себя и вдруг выхватил медный пестик из кармана…».
Но «Бог сторожил его»: Митя не убил отца. Слуга Григорий гонится за ним, крича «отцеубивец». Перелезая через забор, Митя ударяет его пестиком по голове. На этой потрясающей сцене заканчивается первая часть романа. Напряжение, нараставшее с самого начала действия, разрешилось. Динамический заряд этого приема исчерпан.
Вторая половина строится на другой доминанте: загадке убийства. Подготовляется она с необыкновенным драматическим искусством: узнав, что Грушенька уехала в Мокрое к своему жениху, Митя мчится вдогонку. Поляк жених соблазняется деньгами и отказывается от своих прав на Грушеньку. Начинается разнузданный, неистовый кутеж. Пьяный угар веселья прерывается появлением полиции. Следователь «твердо, громко и важно» произносит: «Господин отставной поручик Карамазов, я должен вам объявить, что вы обвиняетесь в убийстве огца вашего Федора Павловича Карамазова, происшедшем в эту ночь». Более патетической ситуации Достоевский никогда не создавал.
