"Быть может, с ним была какая‑нибудь минута, когда он вдруг как будто во что‑то прозрел и заробел перед чем‑то. И вот, как Акакий Акакиевич копит гроши на куницу, и он откладывает из жалованья и копит, копит на черный день, неизвестно на что, но только не на куницу. Он иногда и дрожит, и боится, и закутывается воротником шинели, когда идет по улицам, чтобы не испугаться кого нибудь и вообще смотрит так, как будто его сейчас распекли ". И чем больше он копит, тем больше боится. "И сладостно и страшно ему: и страх все больше и больше томит его сердце, до того, что он вдруг осуществляет свои капиталы и скрывается в какой‑то бедный угол.,.^.

Прохарчин — скупец от страха. Величественный образ скупого рыцаря парадоксально сочетается в нем с убогой фигурой Акакия Акакиевича, Прохарчин боится жизни и "обеспечивает "себя скопидомством. Но раз "заробев ", он уже не может вернуться к прежнему чувству безопасности. Страх запрятан глубоко в душе и ждет только повода, чтобы вспыхнуть и сжечь заробевшего человека. Таким поводом являются шутки и подразнивания жильцов. "Прохарчин стал иметь беспокойное лицо, взгляды пугливые, робкие и немного подозрительныеисчез куда‑то со своим приятелем "попрошайкой–пьянчужкой ", и вернулся в состоянии психического столбняка. Его пришибла мысль, что канцелярия, где он служит, будет уничтожена. Во время писания "Прохарчина "Достоевский работал над "Повестью об уничтоженных канцеляриях ". Очень возможно, что тему этого незаконченного произведения он использовал в "Прохарчине ". Несчастный чиновник умирает единственно от страха. В истории "бедного богача "проблема уединенной личности связывается с идеей вины и ответственности. Самоутверждение своего "я "вне общения с миром есть грех. На жалобы и опасения Прохарчина отвечает его сожитель Марк Иванович: "Да что же вы? Баран вы! Ни кола, ни двора. Что вы, один, что‑ли на свете? Для вас свет, что ли сделан? Наполеон вы, что ли какой? Что вы? Кто вы? Наполеон вы, а? Наполеон или нет? Говорите же, сударь, Наполеон или нет? "Грех Прохарчина в том, что он живет так, как будто он один на свете, как будто нет ближнего, нет круговой поруки человеческого страдания и человеческой любви. И чувство вины воплощается в его предсмертном бреде. Ему представляется его сослуживец Андрей Ефимович, с которым он за двадцать лет не сказал ни слова. Тот пересчитывает свои рубли и бормочет: "Их не будет, и каши не будет, а у меня, сударь, семеро–с ". И Прохарчину кажется, что именно он виноват в том, что у Андрея Ефимовича семь голодных детей… Потом он попадает на пожар, стоит притиснутый к забору, и какой‑то мужик в разорванном армяке возбуждает против него "весь Божий народ ". В мужике он узнает извозчика_; которого он пять лет назад "надул бесчеловечнейшим образом ". Разъяренная толпа "обвивает его, давит, душит ". Сон Прохарчина — самое сильное место в повести. Впервые Достоевский прикоснулся к своей основной теме: "все за всех виноваты "и наметил нравственную оценку замкнутости, как вины перед человеческой семьей. Сон Прохарчина напоминает видение Мити по дороге в Мокрое'.

В суровой отповеди Марка Ивановича нас останавливает одно слово; оно раскрывает перед нами неожиданные перспективы на будущие замыслы писателя. Почему сожитель Прохарчина так упорно допрашивает его "Наполеон вы, а? Наполеон или нет? "Что общего у жалкого обитателя углов с Ееликим полководцем? Ответ на этот вопрос мы находим в том же фельетоне 1861 года "Петербургские сновидения ". Достоевский изображает другого чиновника, смирного, бессловесного, "лицо вполне безгрешное ". Дома у него была тетка с подвязанной шекой, ворчливая жена и шесть детей. Придирки, слезы, попреки доводят его до отчаянья. "Бедняк вдруг поднял голову и проговорил, как Валаамов осел, но проговорил так странно, что его отвезли в сумасшедший дом. И могло же войти ему в голову, что он Гарибальди! Никогда то он почти ни с кем не говорил, и вдруг начал беспокоиться, смущаться, распрашивать все о Гарибальди, и об итальянских делах, как Поприщин об испанских… И вот в нем образовалась мало по малу неотразимая уверенность, что он то и есть Гарибальди, флибустьер и нарушитель естественного порядка вещей… Он одно только видел везде и во всем: свое преступление, свой стыд и позор… И вот в одно утро он вдруг бросился в ноги его. превосходительству, виноват, дескать, сознаюсь во всем, я — Гарибальди, делайте со мной, что хотите!… Ну, и сделали с ним… что надо было сделать ".

В одиноком, социально–униженном человеке рождаются странные и опасные мысли. Даже смиреннейший Макар Девушкин боялся иногда своего вольнодумства. У чиновника Гарибальди затаенные многолетние думы "о естественном порядке вещей ", превращающем его в ветошку, становятся навязчивой идеей. Он сам — "нарушитель порядка ", преступник. Такой же "нарушитель " — Прохарчин. Разве "естественный порядок "не нарушен тем, что чиновник, получающий грошовое жалование, делается миллионером? Он смутно чувствует, что его тайное богатство — преступление, и его преследует страх и угрызения совести. Мало выразительный образ — "флибустьер Гарибальди ", заменен автором эффектным именем Наполеона. Марк Иванович, вопрошая Прохарчина, не Наполеон‑ли он, проникает в самую сокровенную его тайну.

Но Девушкин — вольнодумец, чиновник — Гарибальди и Прохарчин— Наполеон еще лишь бледные тени. Настоящий бунтовщик и преступник войдет в мир Достоевского после каторги. Только в судьбе Раскольникова имя Наполеона, "нарушителя порядка вещей "раскроется во всей своей идейной полноте.

Провал "Господина Прохарчина "завершает "разложение славы "Достоевского. Белинский, столь снисходительный к "Двойнику ", совершенно не понял "Прохарчина "и несправедливо его осудил. Об этой замечательной повести он писал в "Современнике "(1847 г.): "В ней сверкают искры таланта, но в такой густой темноте, что их свет ничего не дает читателю. Не вдохновение, не свободное наивное творчество породило эту странную повесть, а что то вроде… как бы это сказать? — Не то умничанье, не то претензия… иначе она не была бы такою вычурною, манерною, непонятною, более похожею на какое‑нибудь истинное, но странное и запутанное происшествие, нежели на поэтическое создание ".

Последние два года перед арестом Достоевский живет в нужде, "на поденной работе "у редактора "Отечественных Записок "Андрея Александровича Краевского. Он задолжал ему большую сумму денег и с трудом перебивается от аванса до аванса. "Беда работать поденщиком! — жалуется он брату, — погубишь все,. и талант, и юность, и надежду, омерзеет работа, и сделаешься, наконец, пачкуном, а не писателем ". Ему хочется писать большой роман в шести частях, а вместо этого приходится из‑за денег сочинять вещи "легкие ". 1847 г. в жизни Достоевского беден событиями. Но два из них имели решающее значение в его судьбе: окончательная ссора с Белинским и знакомство с Петрашевским.

С апреля 1847 г. он пишет фельетоны "Петербургской Летописи* в "Санктпетербургских Ведомостях ". Критики из "Современника "успели убедить его, что жанр "натуральной школы "ему решительно не удается. Да и сам он после "Прохарчина "чувствовал, что исчерпал все возможности гоголевского натурализма. В это время умирает фельетонист "Санкпетербургских Ведомостей "Э. И. Губер, и Достоевскому предлагают занять его место. Он охотно принимает предложение, так как помнит свое первое "блестящее "выступление в качестве фельетониста (объявление об альманахе "Зубоскал "в 1845 г.). Сотрудничество в аристократически–консервативной газете, враждебной гоголевскому направлению и хранящей пушкинскую традицию, уже было вызовом недавним друзьям из "Современника ". Но главное, его привлекала свободная и широкая форма фельетона, манера непринужденной беседы, интимной и живой. Автор изображает себя "петербургским фланером ", описывает жанровые сценки, рассказывает о прочитанных книгах, мимоходом рисует портреты, передает свое впечатление о театральных представлениях и концертах, смешивает иронические замечания с размышлениями и личными признаньями. Под пером Достоевского фельетон перестает быть "Сборником городских новостей, приправленных милыми шуточками ", как называл его Полевой, а становится лирической исповедью. "Петербургская Летопись " — первый "Дневник писателя ", первая попытка художественного оформления душевных переживаний. Из этого резервуара идей и эмоций писатель черпает содержание своих повестей 184748 гг. ( "Хозяйка ", "Белые ночи ", "Слабое сердце ", "Елка и Свадьба ", "Ревнивый муж "). Свободные заметки "Летописи "объединены образом главного героя: фантастического и мрачного Петербурга. К его таинственной жизни прислушивается "фланер ":… "Я вот шел по Сенной да обдумывал, что бы< такое написать. Тоска грызла меня. Было сырое и туманное утро, Петербург встал злой и сердитый, как раздраженная светская дева… Грустно было смотреть на его сырые огромные стены, на его мраморы, барельефы, статуи, колонны, которые как будто тоже сердились на дурную погоду… на обнаженный мокрый гранит троттуара, как будто со зла растрескавшийся под ногами прохожих и, наконец, на самих прохожих, бледно–зеленых, суровых, чтото ужасно сердитых… Весь горизонт петербургский смотрел так кисло, так кисло… Петербург дулся… Видно было, что ему страх какъ хотелось куда‑нибудь убежать с места и ни за что не стоять больше в Ингерманландском суровом болоте ".