Встреча с такими людьми, как Разин и Орлов, были решающим событием духовной жизни писателя. Перед лицом этой действительности, как карточный домик, рухнули его прежние убеждения. Руссоизм, гуманизм, утопизм — все разлетелось вдребезги. Филантроп, еще недавно проповедывавший милость к падшим и учивший, что "самый последний человек — брат твой ", требует теперь охранения общества от "чудовищ и нравственных Квазимодо ". Описывая преступника А–ва, который "за удовлетворение самого малейшего и прихотливейшего из телесных наслаждений был способен хладнокровнейшим образом убить, зарезать, словом, на все ", автор восклицает: "Нет, лучше пожар, лучше мор и голод, чем такой человек в обществе ". Это полный крах гуманизма: разочарование в добре и оправдание каторги!

Но трагедия, пережитая писателем в остроге была еще глубже. Четыре года прожил он, окруженный 250 врагами, которые не скрывали своей ненависти к дворянам и "с любовью смотрели на их страдания ". Когда страшный Газин собирался раздробить дворянам головы тяжелым лотком для хлеба, арестанты молча ждали. "Ни одного крика на Газина: до такой степени была сильна в них ненависть к нам ". Когда заключенные подавали начальству "претензию ", они исключили из общего дела дворян. Достоевский был глубоко оскорблен и доказывал арестанту Петрову, что они должны были допустить его к участью в претензии… "из товарищества ". "Да… да какой же вы нам товарищ?*, спросил он с недоумением. И тогда дворянин–каторжник, наконец, догадался: "Я понял, что меня никогда не примут в товарищество, будь я раз–арестант, хоть на веки вечные, хоть особого отделения ". Пропасть между высшим сословием и простым народом глубже и непроходимее, чем кажется многим народолюбцам. Европейски–цивилизованный дворянинъ — чужой для народа: надобны долгие и упорные старания, чтобы заслужить его доверенность. Они — представители всех концов России — были разбойники и враги; они четыре года, не уставая, преследовали его своей жестокой ненавистью. Он любил их и добивался их любви. В огромном большинстве они остались непримиримы. Он мог замкнуться в чувстве своей правоты и нравственного превосходства, как делали это ссыльные поляки. Но он не повторил за ними их презрительное: «Je hais ces brigands.!» He озлобился и не был раздавлен; он совершил величайший акт христианского смирения: признал, что правда на стороне врагов, что они "необыкновенный народ ", что в них — душа России… В кромешном аду каторги писатель нашел то, перед чем преклонился навсегда: русский народ.

"Высшая и самая резкая характеристическая черта нашего народа, пишет он, это чувство справедливости и жажда ее… Стоит только снять наружную, наносную кору и посмотреть на самое зерно повнимательнее, поближе, без предрассудков и иной увидит в народе такие вещи, о которых и не предугадывал. Не многому могут научить народ мудрецы наши. Даже утвердительно скажу, напротив, сами они еще должны у него поучиться*. Достоевский — народник родился на каторге.

Наступает день освобождения. "Кандалы упали. Я поднял их. Мне хотелось поддержать их в руке, взглянуть на них в последний раз… "Ну, с Богом! С Богом! ", говорили арестанты отрывистыми, грубыми, но как будто чем то довольными голосами. Да, с Богом! Свобода, новая жизнь, воскресение из мертвых… Экая славная минута! "

Действительно, воскресение из мертвых! Зерно, умершее в "мертвом доме ", прозябло и принесло плод: гениальные романы–трагедии. Каторжный опыт писателя — его духовное богатство.

"Поверь, писал он брату в 1856 году, что бывши в таких передрягах, как я, выживешь, наконец, несколько философии, слово, которое толкуй, как хочешь ".

Философия Достоевского "выжитая». Он — "экзистенциальный "философ, "двойник Киркегора ", по выражению Льва Шестова[116].

Одновременно с работой над "Записками из Мертвого Дома ", Достоевский пишет большой роман "Униженные и оскорбленные ". "Нахожусь вполне в лихорадочном положении, сообщает он А. Шуберт в 1860 г. Всему причиной мой роман. Хочу написать хорошо, чувствую, что в нем есть поэзия, знаю, что от удачи его зависит вся моя литературная карьера ". Роман печатался отдельными главами с пометкой "продолжение следует "в журнале "Время "(январь–июль 1861 г.). В том же году он вышел отдельным изданием. В публике роман имел большой успех. "Едва ли не его только и читали с удовольствием, пишет Н. Добролюбов, чуть ли не о нем только и говорили с полною похвалою ". Но рецензенты встретили его сурово. Тот же Добролюбов считал это произведение "ниже эстетической критики ", а А. Григорьев называл героев его куклами, манекенами, ходячими книжками. После смерти Михаила Михайловича Достоевского было опубликовано письмо Григорьева. Критик упрекал редактора "Времени "в том, что "он загонял, как почтовую лошадь, высокое дарование Ф. Достоевского ".

Писатель выступил на защиту покойного брата и с удивительной откровенностью и смирением рассказал историю создания "Униженных и оскорбленных "Вот, что он писал в "Эпохе "1864 г.: "Если я написал фельетонный роман (в чем сознаюсь совершенно), то виноват в этом я и один только я. Так я писал и всю мою жизнь, так написал все, что создано мною, кроме повести "Бедные люди "и некоторых глав из "Мертвого Дома ". Очень часто случалось в моей литературной жизни, что начало главы романа или повести было уже в типографии и в наборе, а окончание сидело еще в моей голове, но непременно должно было написаться к завтрему. Привыкнув так работать, я поступил точно так же и с "Униженными и оскорбленными ", но никем на этот раз не принуждаемый, а по собственной воле моей. Начинавшемуся журналу, успех которого был мне дороже всего, нужен был роман,, и я предложил роман в 4–х частях. Я сам уверил брата, что весь план у меня давно сделан (чего не было), что писать мне будет легко, что первая часть уже написана и т. д. Здесь я действовал не из‑за денег. Совершенно сознаюсь, что в моем романе выставлено много кукол, а не людей, что в нем ходячие книжки, а не лица, принявшие художественную форму, (на что требовалось, действительно, время и выноска идей в уме и в душе). В то же время, как я писал, я, разумеется, в жару работы, этого не сознавал, а только разве предчувствовал. Но вот, что я знал наверно, начиная тогда писать: 1) что хоть роман и не удастся, но в нем будет поэзия, 2) что будет два–три места горячих и сильных, 3) что два наиболее серьезных характера будут изображены совершенно верно и даже художественно. Этой уверенности было с меня довольно. Вышло произведение дикое, но в нем есть полсотни страниц, которыми я горжусь ".

Мы не разделяем теперь ни сурового приговора критиков, ни смиренной авторецензии автора. Роман–фельетон Достоевского должен быть признан одним из удачнейших образцов этого литературного жанра. Зависимость его от мелодраматических авантюрных романов Фредерика Сулье, Эжена Сю, Виктора Гюго, и Диккенса вполне очевидна, но в старые формы автор вложил новое психологическое и идейное содержание.

В "Униженных и оскорбленных "параллельно развиваются две фабулы; — история Наташи Ихменевой и история Нелли. Главная героиня, — Наташа: ее история занимает около двух третей романа. Принципы композиции те же, что и в "Селе Степанчикове: ряд эффектных драматических сцен, разделенных между собой кратким изложением текущих событий. Сжатая экспозиция вводит нас прямо в действие.

Николай Сергеевич Ихменев управлял имением князя Волковского, в доме его воспитывался сиротка Ваня. Детская любовь связывала мальчика с дочерью Ихменева, Наташей. Ваня выростает и уезжает учиться в Петербург. Друзья расстаются на четыре года. Между тем князь посылает в деревню к Ихменеву своего 19–тилетнего сына Алешу, и тот влюбляется в Наташу. Князь подозревает корыстный расчет своего управляющего, обвиняет его в растрате. Чтобы вести процесс, Ихменев с семьей переезжает в Петербург. Ему грозит разорение и нищета. На этом кончается "прошлое время "и начинается "настоящее ". Через четыре года Ваня превращается в литератора Ивана Петровича и собирается жениться на Наташе. Ему улыбаются слава и любовь; но проходит год, и молодой писатель впадает и бедность; дело Ихменева запутывается; Алеша начинает ежедневно бывать у Наташи. "Информация "рассказчика Ивана Петровича подводит нас к завязке действия. Чтобы подчеркнуть мелодраматический характер ситуации, мы будем давать каждой сцене соответствующие заглавия и выписывать характерные пассажи. Первую сцену мы назовем "Дочь покидает родителей ". Наташа решает против воли отца уйти к своему возлюбленному, Алеше, У нее "впалые бледные щеки, губы запекшиеся, как в лихорадке, и глаза, сверкающие из‑под длинных ресниц горячешным огнем "…. "Папенька, перекрестите и вы… свою дочь ", проговорила она задыхающимся голосом и опустилась перед ним на колени ".