Александра Михайловна, повидимому, страстно любит своего мужа, Петра Александровича, "но в присутствии его обдумывает каждое свое движение, робеет перед ним, смущается и боится его сурового взгляда ". Что‑то детски–невинное, незащищенное чувствуется в этом "уязвленном сердце ", переполненном любовью и нежностью. Казалось, "воспоминание чего‑то мучительно–терзавшего ее совесть, вспыхивало в ее душе ". Муж Александры Михайловны "человек высокий, худой и как будто с намерением скрывающий свой взгляд под большими, зелеными очками ". Он необщителен, сух, и даже глаз на глаз с женой не находит темы для разговора. На жену он смотрит с высокомерным снисхождением и суровым состраданием. Случай наводит Неточку на разгадку тайны Александры Михайловны: взяв в домашней библиотеке роман Вальтер Скотта "Сен–Ронанские воды ", она находит в нем старое письмо, адресованное ее покровительнице. Неизвестный навсегда прощается с той, которая возвысила его до себя своей чистой дружбой, которая преобразила его, грубого и простого человека, своей сострадательной любовью. "Да, ты много любишь меня, ты любила, как сестра любит брата, ты любила меня, как свое создание, потому что воскресила мое сердце, разбудила мой ум от усыпления и влила мне в грудь сладкую надежду; я же не мог, не смел, я никогда доселе не называл тебя сестрою моею, затем, что не мог быть братом твоим, затем, что мы были неровня, затем, что ты во мне обманулась ". Но любовь их открылась: "Раздались их крики, их пересуды ". Он должен покинуть ее, но верит, что муж защитит невинную женщину от клеветы. "Я только что встретил твоего мужа, продолжает он, мы оба недостойны его, хотя оба безгрешны перед ним. Ему все известно… Он геройски стал за тебя: он спасет тебя "… И Неточка понимает трагедию "невинной грешницы ". Петр Александрович спас жену, но не простил ей ее увлечения. Свое великодушие он превратил в орудие пытки и на сострадании построил утонченную систему духовной тирании. "Мне представлялось, говорит Неточка, долгое, безвыходное страдание, мученичество, жертва, приносимая покорно, безропотно и напрасно. Мне казалось, что тот, кому принесена эта жертва, презирает ее и смеется над ней. Мне казалось, что я видела преступника, который прощает грехи праведнику ".

Идея о добродетельном человеке, который может оказаться страшным злодеем, была уже намечена Достоевским в "Петербургской Летописи ", и иллюстрирована на примере почтенного Юлиана Мастаковича ( "Елка и свадьба "). В "Неточке Незвановой ", написанной в ту же эпоху, тема "доброго сердца "получает свое художественное завершение. Лицемерный праведник и добродетельный палач Петр Александрович, "скрывающий свой взгляд под большими зелеными очками ", заслуживает место в ряду самых жутких, демонических героев Достоевского. В истории Александры Михайловны мотив тирании сильного над слабым звучит не менее трагически, чем в повести "Хозяйка ". Но ц романе он освобожден от романтической сказочности и фантастики. Александра Михайловна — петербургская светская дама, а не полубезумная волжская дикарка; Петр Александрович — "богатый человек в значительных чинах ", а не колдун–чернокнижник, как Мурин. Трагедия "слабого сердца "изображена в плане психологическом, и это усиливает ее художественную выразительность.

Развязка "Неточки Незвановой "осталась незаконченной. Петр Александрович понимает, что Неточка его отгадала, и решает мстить. Он застает ее в библиотеке с роковым письмом в руках и обвиняет перед Александрой Михайловной в безнравственном поведении. "Поверьте мне, сударыня, говорит он жене, я знаю свои обязанности, и как бы вы великодушно ни извиняли меня, я буду говорить прежнее, что преступление всегда останется преступлением, что грех всегда будет грехом, постыдным, гнусным, неблагородным, на какую бы степень величия вы ни вознесли порочное чувство ". Неистощимая злоба и мстительность прорываются, юконец, у этого героя нравственности, он наносит последний, смертельный удар своей жертве.

* * *

Попытка создать большую форму психологического романа Достоевскому не удалась. "Неточка Незванова " — не единый роман, а три отдельные повести. Рассказчица оказалась слишком бесцветной, чтобы претендовать на роль героини. Но какое сложное богатство идей, образов и приемов заключено в этом произведении! "Неточка Незванова "есть та лаборатория, в которой вырабатывается идеология и техника больших романов.

Юность Достоевского прошла под знаком романтического "мечтательства ", шиллеровского идеализма и французского утопического социализма. Под влиянием Жорж Занд и Бальзака, у него рано пробуждаются общественные интересы. Белинский восторженно приветствует автора "Бедных людей ", как создателя первого русского социального романа. Протест против социальной несправедливости и защита "униженных и оскорбленных "последовательно проводится во всех его ранних произведениях. В "Петербургской Летописи "мы уже встречаем призыв к общественной работе ( "обобщенные интереса, сочувствие к массе общества и к ее прямым, непосредственным требованиям "). Достоевский не только изучает французские социальные теории, но и пытается осуществить их в жизни. Зимой 1846 года он со своими друзьями, братьями Бекетовыми, делает опыт "ассоциации ".

"Бекетовы вылечили меня своим обществом, пишет он брату. Наконец, я предложил жить вместе. Нашлась квартира большая и все издержки по всем частям хозяйства — вс$ — не превышает 1.200 руб. ассиг. с человека в год. Так велики благодеяния ассоциации ". И дальше: "Видишь ли, что значит ассоциация? Работай мы врозь, упадем, оробеем, обнищаем духом. А двое вместе для одной цели — тут другое дело ". Переход от романтического идеализма к сощализму был вполне естественным. Молодой писатель жил в атмосфере мистических чаяний, веры в скорое наступление золотого века и в полное преображение жизни. Ему казалось, что новое христианское искусство (Виктор Гюго, Жорж Занд, Бальзак) призвано обновить мир и осчастливить человечество; он верил, что системы Сен Симона, Фурье и Прудона сдержат обещания романтизма, утолят его тоску по лучшей жизни. Для поколения 40–х годов социальный утопизм представлялся продолжением христианства, осуществлением евангельской правды. Он был переводом на современный "общественный "язык христианского Апокалипсиса.

Вспоминая о своей восторженной юности, Достоевский пишет в "Дневнике Писателя "(1873 г.): "Тогда понималось дело еще в самом розовом и райски–нравственном свете. Действительно правда, что зарождавшийся социализм сравнивался тогда, даже некоторыми из коноводов его, с христианством и принимался лишь за поправку и улучшение последнего, сообразно веку и цивилизации. Все тогдашние новые идеи нам в Петербурге ужасно нравились, казались в высшей степени святыми и нравственными и, главное, общечеловеческими, будущим законом всего без исключения человечества. Мы еще задолго до парижской революции 48–го года были охвачены обаятельным влиянием этих идей ".

В своем "объяснении "следственной комиссии Достоевский смело признается в увлечении утопическим социализмом. "Фурьеризм, пишет он, система мирная: она очаровывает душу своей изящностью, обольщает сердца тою любовью к человечеству, которая воодушевляла Фурье, когда он составлял свою систему, и удивляет ум своею стройностью. Привлекает к себе она не желчными нападками, а воодушевляя любовью к человечеству. В системе этой нет ненависти ".

От утопии преображения мира, от христианского социализма Достоевский никогда не отречется. Идея золотого века и мировой гармонии — самая заветная, самая "святая "его идея: она стоит в центре его мировоззрения и творчества.