Я вошёл в вертикальный цилиндр грузового отсека и прислонился к закругляющейся стене напротив входа. Потом я развёл в стороны руки, приглашая Карен к себе в объятия. Она тоже вощла в отсек и обхватила меня. Почему бы нам так и не лететь, обнявшись? Конечности у нас не затекают.

Хесус и двое его помощников немного подвигали нас и пристегнули.

— Такие, как вы, искусственные тела — это, возможно, будущее пилотируемой космонавтики, — сказал Хесус, не прерывая работы. — Никакого жизнеобеспечения, и о длительных перегрузках беспокоиться не нужно.

Тот, кого Хесус отправлял за световыми палочками, вернулся.

— Они светят по четыре часа каждая, — сказал он, переламывая одну и встряхивая; она залила помещение светом… зелёным, полагаю, то был оттенок зелёного цвета. — У вашего брата нормальное ночное зрение?

— Более чем нормальное, — ответил я.

— Тогда вам будет достаточно одной за раз, но на всякий случай вот ещё.

Он засунул их в сетчатый карман, закреплённый на стене грузового отсека, где Карен легко могла их достать.

— Да, и её одно, — сказал Хесус. Он протянул мне нечто такое, чего я не видел уже очень-очень давно.

— Газета? — спросил я.

— Сегодняшняя «Нью-Йорк Таймс», — ответил он. — Ну, по крайней мере, первая страница. Они печатают тысячу экземпляров ежедневно, на бумаге, для Библиотеки Конгресса и нескольких чудаков, готовых платить по тысяче баксов за печатный экземпляр.

— Ага, — сказал я, — слышал о таком. Но зачем это мне?

— Таковы были инструкции от парней на Луне. Это поможет вам доказать, что вы прилетели с Земли; никаким иным способом, кроме как грузовой ракетой, газета не могла добраться до Луны за двенадцать часов.

— О, — сказал я.

Хесус запихнул газету в другой сетчатый карман.

— Всё готово? — спросил он.

Я кивнул.

— Да, — сказала Карен.

Он улыбнулся.

— Мой вам совет: не говорите о религии, политике или сексе. Ни к чему затевать спор в ситуации, когда вам друг от друга никуда не деться.

С этими словами он захлопнул изогнутую дверь грузового отсека, и мы остались одни.

— Ты в порядке? — спросил я Карен. Мои искусственные глаза адаптировались к полутьме быстрее биологических; опять же, наверное, благодаря различиям между электроникой и химическими реакциями.

— Мне хорошо, — ответила она; это прозвучало вполне искренне.

— Кстати, ты раньше летала в космос?

— Нет, хотя всегда хотела. Но к тому времени, когда начал развиваться космический туризм, мне уже было под шестьдесят, и доктор меня отговорил. — Пауза. — Как хорошо больше не беспокоиться об этом.

— Двенадцать часов, — сказал я. — Это может показаться вечностью, если нельзя заснуть. А мы ведь даже не можем эмоционально расслабиться. В смысле, что там на Луне вообще происходит?

— Они вылечили другого тебя. Если бы у тебя этой болезни не было, значит…

Я чуть-чуть качнул головой.

— Это врождённый дефект. Можно называть вещи своими именами.

— Ну, если бы у тебя его не было, ты бы не пошёл на мнемосканирование в таком возрасте.

— Я… прости, Карен, я не критикую твой выбор, но, в общем, если бы у меня не было этого врождённого дефекта, я не уверен, что вообще стал бы этим заниматься. Я никогда не стремился обмануть смерть. Я лишь не хотел, чтобы меня обманули, лишив нормальной жизни.

— Когда я была в твоём возрасте, я вообще не задумывалась о том, чтобы жить вечно, — сказала Карен. А потом её тело немного сдвинулось, словно чуть-чуть сжавшись. — Прости; я не должна была так говорить, да? Я не хочу, чтобы ты комплексовал из-за нашей разницы в возрасте. Но это правда. Когда впереди ещё десятки лет жизни, они кажутся такими долгими. Всё относительно. Ты читал Рэя Бредбери?

— Кого?

— Вздох. — Она снова произнесла слово, а не изобразила звук. — Когда я была подростком, он был одним из моих любимых писателей. Один из его рассказов начинается, когда он — или его персонаж; уж мне-то как писателю не стоило бы смешивать автора и его героя — вспоминает свои школьные годы. Он говорит: «Представьте себе лето, которое никогда не кончится». Школьные летние каникулы! Всего два коротких месяца, но когда ты молод, они кажутся бесконечными. Однако когда тебе восемьдесят и доктор говорит, что тебе осталось всего несколько лет, то годы, даже десятилетия уже не кажутся достаточно долгими, чтобы переделать всё, что тебе хочется.

— Ну, я… ох ты ж…!

Двигатели взревели. Нас с Карен крепко потянуло вниз, к полу грузового отсека. Рёв ракетных двигателей был слишком силён, чтобы можно было разговаривать, так что мы просто слушали. У наших искусственных ушей были встроенные предохранители; шум не мог нам повредить.

Тем не менее, он был невероятно громким, и трясло корабль немилосердно. Через некоторое время раздался громкий лязг — как я предположил, отсоединились фермы, не дававшие ракете начать своё полёт вверх. Мы с Карен поднимались на орбиту быстрее, чем кто-либо из людей до нас.

Я крепко сжимал её, и она так же крепко сжимала меня. Становилось понятно, какие части моей анатомии были лишены сенсоров. Мне казалось, я должен был ощутить, как стучат зубы, но этого не было. И спина наверняка должна болеть от сжатия нейлоновых колец, которыми переложены мои титановые рёбра, однако ощущений, с этим связанных, также не было.

Однако от громоподобного рёва было никуда не спрятаться, и я чувствовал огромный вес, навалившийся на меня сверху. Становилось жарко, но не слишком — грузовой отсек был хорошо изолирован. И всё вокруг было облито зеленоватым светом световой палочки.

Рёв двигателей не утихал целый час; огромное количество топлива было сожжено, чтобы вывести нас на быструю орбиту к Луне. Однако в конце концов двигатели замолчали, и я впервые осознал смысл выражения «оглушительная тишина». Контраст был абсолютным — между самым громким звуком, который могли воспринять мои уши, и полным его отсутствием.

Я видел лицо Карен в нескольких сантиметрах от моего лица. Оно было в фокусе — искусственная оптика более гибкая, чем натуральная. Она кивнула, словно чтобы показать мне, что с ней всё хорошо, и мы оба наслаждались тишиной ещё какое-то время.

Но было и большее удовольствие, чем избавление от шума.

Возможно, будь я по-прежнему биологическим, я бы заметил это сразу: еда попыталась бы вернуться из желудка в пищевод, или забеспокоилось бы внутреннее ухо. Могу себе представить, почему биологических людей в такой ситуации может начать тошнить. Но для меня это было просто прекращением ощущения, что меня что-то тянет вниз. У нас было не так много свободного места — но астронавтам «Аполло», я уверен, тоже казалось поначалу, что у них нет места, пока не исчезла сила тяжести. Я расстегнул пряжки привязных ремней, оттолкнулся от пола и медленно пролетел метр, отделявший меня от потолка.

Карен радостно засмеялась, двигаясь без усилий в крошечном пространстве.

— Как здорово!

— Божественно! — согласился я, сумев выставить руку, чтобы избежать удара головой о выстланный мягким потолок — хотя, сообразил я, термины «пол» и «потолок» сейчас потеряли всякое значение.

Карен удалось развернуться — её синтетическое тело было короче моего и, в конце концов, она когда-то была балериной — знала, как выполнять сложные движения. Что касается меня, то я сумел изогнуться дугой вдоль цилиндрической стенки, расположившись перпедикулярно своему предстартовому положению.

Это возбуждало. Я вспомнил слова Хесуса на стартовой площадке о том, как идеально подходят люди с искусственными телами для исследований космоса. Возможно, он прав, и…

Тут я почувствовал, как мне в лицо попало что-то мягкое и скомканное.

— Что за…?

Мне понадобилась секунда, чтобы разглядеть, что это, в тусклом зелёном свете, тем более что световая палочка сейчас была позади Карен, то есть её тело отбрасывало на меня причудливую тень. Предмет, что попал мне в лицо, был блузкой Карен.

Я поглядел вниз… в сторону… вверх… в общем, на неё.