Я покачала головой и вздохнула, жалея Марину.

— Но ведь рыба все равно умрет, — с сожалением сказала я.

— Неужели ты думаешь, что мы Ксюше этого не говорили? Она ее потом хоронить собирается. С почестями.

— Вот, беда. Поехали ко мне, помоешься спокойно в моей ванной.

— Издеваешься? Она у тебя дырявая!

— Уже нет. Я ее пластилином замазала и краской закрасила. И еще под ванной тазик стоит, на всякий случай.

— Нет, спасибо, я уж как-нибудь дома с рыбой.

Мы еще немного полюбовались рыбой и пошли пить чай.

— Свекровь, гнида, сейчас, наверно, у Олега требует норковую шубу. — Не могла успокоиться Марина. — Хочу, говорит, шубу «черный бриллиант»! Олег ей что, родит эту шубу?! У нас ребенку на зиму сапоги нужны, Ксюша растет, как на дрожжах, вся одежда ей мала, никаких денег не хватает. Так свекровь не о внучке единственной, а о себе думает. Какая шуба на нашу зарплату? Олег мне говорит, она же мне мать, она меня вырастила, надо ей на шубу денег накопить. Слушаешь? Она его вырастила! Да он рос, как сорняк под забором! Если бы я за него замуж не вышла, не знаю, где бы он сейчас был! Хочешь, покажу его альбом с детскими фотографиями? Он там или голый, или в драных портянках! А она теперь шубу с него требует!

Мне пришлось посмотреть семейный альбом, сравнить фотографии Олега в детстве и сейчас. Марина еще долго рассказывала про ненужную рыбу в ванной, дочь, мужа и свекровь. Мне было не очень интересно, я уже половину из этого слышала раз восемь или больше. И еще столько же раз выслушаю, если мы не поссоримся, а это вряд ли.

Через три дня хоронили профессора Леонида Борисовича Кросова. На кладбище толпился народ. Вся наша кафедра прибыла в полном составе, отложив все дела, перенеся консультации и экзамены на другое время, или проведя все это в быстром темпе и нарушив тем самым учебный процесс. Но студенты были на нас не в обиде, потому что им поставили хорошие оценки, чтобы не жаловались в ректорат.

Группе студентов, у которых должен был принимать экзамен профессор, но не успел по причине своей смерти, наш декан лично поставил отличные оценки, они все радовались, а остальные студенты завидовали и мрачно разглядывали в коридорах пока еще живых преподавателей. Когда студенты стали интересоваться, не помрет ли еще кто-нибудь из преподов на этой сессии, студенческий совет провел массовую воспитательную беседу о вежливости и уважении к старшим. Представители студенческого совета, кстати, тоже были на похоронах, стояли в отдалении с красными гвоздиками. Приехали люди и из других университетов, ведь профессор работал у нас всего два года, а до этого преподавал в других вузах.

Рядом с деканом нашего факультета стоял и делал грустное лицо заведующий окружным архивом Сыченюк, без которого последние полтора года (а именно столько времени он занимал свой пост) не обходилось ни одно мероприятие в университете. Многие преподаватели с факультета ходили в архив порыться в документах, но я там ни разу не была. Сыченюка на кафедре хвалили, он всегда рад был помочь профессорам найти нужную бумажку и поговорить по душам. Внешность у него была самая добродушная и располагающая к себе, весь такой простой и доступный для общения.

Из родственников Кросова на похоронах находился его единственный племянник, ради такого случая в срочном порядке прилетевший из Мурманска. По его радостному виду всем было понятно, что его потрясла не смерть дяди, а полученная в наследство квартира. Несмотря на это он с несуществующими слезами на глазах, которые изо всех сил пытался изобразить, взывал к небу и к правоохранительным органам, с просьбой бросить все силы на поиски убийцы. По нашему общему мнению, скорбь племяннику не удалась. Актерских курсов он, сразу видно, не кончал. Я их тоже не окончила, меня хватило всего на год, но инструкции режиссера о том, что надо сделать, чтобы заплакать на сцене, я помнила четко. Для этого надо было начать себя жалеть. Жалеть себя у племянника, видимо не получалось, и думать он мог только об одном лишь наследстве, а тут не жалеть себя, а радоваться надо, что он и делал. Свою речь он умудрился составить из одних банальных выражений, типа: «Даже погода скорбит о нашей потере», хотя дождя не было уже недели две.

Вернувшись после похорон в университет, мы закрылись на кафедре, накрыли столы и устроили поминки. В ресторан нас не позвали, туда отвезли только избранных, в число которых вошел только декан. Но мы и сами отлично отметили, ой, то есть скорбно помянули.

— А сейчас Миля Николаевна расскажет нам кошмарную историю о том, как она нашла трупы! — объявил мое выступление заведующий кафедрой. Именно так объявляют в цирке: сегодня, почтенная публика, весь вечер на манеже…

Я за эти три дня несколько раз повторила всем желающим душераздирающую историю о том, как пришла к профессору за книгой и увидела трупы. С каждым выступлением рассказывать у меня получалось все лучше и лучше, кровавых подробностей все больше, и я уже не упоминала свой обморок, а намекала, что еще чуть-чуть, и я бы сама поймала убийцу, да жаль немного опоздала. Послушать приходили даже с других факультетов, моя дешевая популярность возросла, и я чувствовала себя в эти дни как девушка месяца из глянцевого журнала.

Мой исправленный и дополненный вариант событий убийства кафедра восприняла с энтузиазмом, за это и выпили, то есть за упокой.

— Бандиты совсем обнаглели, — произнес замдекана, закусывая соленым огурцом вчерашний салат из университетской столовой.

Надеюсь, у него крепкий желудок, потому что студенты, как я заметила, этот салат никогда не едят, а уж они-то, вечно голодные, сметают еду не глядя. Сказать, чтобы не ел салат, или не надо? Промолчу. Он меня в прошлом семестре заставил писать план, самому лень было, вот и нашел крайнюю. Злая я делаюсь к старости.

— Точно! В собственной квартире находиться страшно, — поддержал его кто-то.

На салат больше никто не покушался. Другие преподаватели, как и я, оказались наблюдательными. Замдекана поедал салат, все с любопытством на него косились и молчали, мстители. Не одной мне он насолил.

— Торжественно все прошло.

— Видели, сколько людей пришло на кладбище? Даже Сыченюк был. Он простой хороший мужик, всегда поможет, если что-нибудь надо, я у него в архиве диссертацию сделал, — добавил один из преподавателей.

— Это Сыченюк — то хороший?! — взвилась Марина Караваева.

— Чем он тебе не угодил?

— Расскажу, чем. Помните, он этой весной сидел на нашей научной конференции?

— Ну и что?

— Он тогда обещал дать Кросову денег на издание какой-то монографии, я сама слышала, они вот на этой самой кафедре договаривались. И где же, позвольте спросить, эти деньги? — поинтересовалась злопамятная Марина. Я сразу насторожилась. — Он так хотел издать книгу! А теперь Кросова уже живого нет!

— Царствие небесное Леониду Борисовичу.

— Светлая память.

Все выпили, и Сыченюк был забыт.

Я грустно сидела за общим столом, делала вид, что пью и обдумывала, кому мог помешать тихий пожилой профессор. Племянник Кросова сказал кому-то на кладбище, что из квартиры ничего не пропало, хотя в вещах и рылись, а я со своим музыкальным слухом услышала, хоть и стояла далеко от него. Что искали? Возможно, профессора убили или случайно, или потому, что он что-то знал. Случайно вряд ли. Сомнений у меня почти не оставалось: все это произошло из-за монографии о сокровищах Серапиты.

Одного не могу понять: зачем убивать человека из-за неизданной книги? Тем более что книгами об исчезнувших сокровищах можно завалить всю Москву. Если убивать каждого автора, никаких кладбищ не хватит. Я читала статьи и о более реальных гробницах, которые, в конце концов, находили. Гробница Серапиты всегда относилась к области легенд. В научном мире считается, что с тем же успехом можно искать домик, в котором жила бабушка Красной Шапочки.

Надо мной долго потешались после последней конференции, а я в своем докладе всего лишь в нескольких словах упомянула о захоронении. Именно тогда на конференцию случайно забрел заведующий окружным архивом Сыченюк. Я как раз спускалась с трибуны под дружное улюлюканье народа, как вдруг все подскочили, пропуская дорогого гостя и освобождая ему почетное место. На него не обратили внимания только три человека: профессора Никитин, Чебоксаров и Кожухов.