Когда они заявили отцу, что воспитывать девочку не в силах, он растерялся. Яков Борисович не имел времени заниматься дочерью, был поглощен делом, работы было много, у людей, переживших революцию и гражданскую войну, разрушались зубы. От пациентов не было отбоя — доктор Фогель был хорошим дантистом.

Яков Борисович после заявления своячениц взглянул на Лору более внимательно и увидел совсем новое существо: длинноногий подросток с шапкой коротко остриженных вьющихся волос, не то мальчик, не то девочка, резкая в движениях, угловатая, неловкая и шумная, во всем несогласная с родными и непрерывно готовая спорить.

Отец попробовал общаться с ней, оторвался от работы на несколько вечеров, но обнаружил, что они не понимают друг друга и не согласны во всем, начиная с разумного ухода за полостью рта и кончая развитием мирового революционного движения.

— Зачем ты отрезала косу? — спросил отец. Лора рассмеялась — она остриглась полгода назад, а он не замечал.

— Коса мешает работать в “Синей блузе”.

— Что значит “Синяя блуза”? Пожалуйста, просвети своего отца.

— Агитколлектив школьников и студентов.

— И что же делает эта “блуза”?

— Мы выступаем на предприятиях, в школах, ездили в деревню. Готовим композиции на актуальные темы, читаем стихи Маяковского, других поэтов, берем информацию из газет, ну и разное, в общем... Поем, даже пляшем.

— Хотелось бы взглянуть — можно?

— Ну, папа, это трудно сделать. Попробую, но вряд ли.

“Вот она какая, моя дочь,— думал Яков Борисович,— ничего общего с Лилей”. И он вспомнил со вздохом свою жену — женственную, изящную, разумно-спокойную.

— Что ее воспитывать? — сказал отец теткам.— Пусть делает что хочет. Воспитывать надо было раньше.

Лора с подружкой играли в сквере возле Музея изящных искусств, неподалеку от дома, куда Лорина мама зашла по делу. Потом девочки побежали через улицу в Купеческий сад.

Лоре не позволяли гулять одной, без взрослых. Уговорила подружка, за которой смотрели не так строго. Время было неспокойное, Киев брали то белые, то красные, несколько дней назад красные отбили город у белых.

В саду было пусто — ни детей, ни взрослых. Девочки играли в мяч без увлечения, Лора все время помнила, что нарушила запрет, вдруг мама вернется не через час, а раньше? Лора прозевала мяч, он залетел в кусты. Она побежала искать. За кустами на траве лежал мужчина. Белая рубашка, на груди большое бурое пятно, открытые глаза неподвижны. Лора остановилась на бегу, будто споткнулась о что-то невидимое, непроходимое. Первый раз в жизни видела она мертвого человека, убитого. Постояла, попятилась — шаг, еще шаг, потом повернулась к мертвецу спиной и выбежала на дорожку (“Убитый! Там убитый!”), и девочки кинулись со всех ног из сада.

Тут же пришла мама. “Что с тобой?” — спросила она. “Ничего, я потеряла мячик”.— “Потеряла? Ну поищи, он же здесь где-нибудь”.— “Нет, я закинула высоко, его не найти”.

— Лора, ложись на пол! Под окно, к стене, скорей!

— Что это щелкает, мама?

— Стреляют. Прижмись к стенке.

— Кто стреляет?

— Боже мой, что за ребенок! Не все ли равно кто? Стреляют, значит, могут убить. Помолчи, будем слушать. Ближе. Совсем близко.

Зазвенело стекло, упало несколько осколков.

— Лорочка, тебя не порезало?

— Нет, в меня не попало. Мама, а это больно, когда убивают?

...Петлюра? Красные? Белые? Лора Яковлевна не помнит. Киев, девятнадцатый или двадцатый год, ей семь-восемь лет.

Стены домов тогда были толще, прочнее, а оружие слабее. Дом мог защитить человека.

Содержать частный кабинет доктору Фогелю становилось все труднее. Доставать хорошие медикаменты было нелегко, вести расчеты с настороженным фининспектором — непросто, следить за жуликоватыми техниками-протезистами — утомительно. А зарабатывать надо было: две свояченицы, сестры покойной Лили, дочь, прислуга, без которой невозможно обойтись, а при теперешних нравах не успеешь оглянуться, появится и зять.

Яков Борисович угадал: зять появился рано, Лоре только исполнилось восемнадцать. Собственно, зять или не зять этот лохматый парень, долго не понимали в квартире Фогелей. Левка проводил там много вечеров, иногда оставался ночевать, к ужасу теток.

Лора уверяла теток, что Лева “просто товарищ и нечего разводить панику”, у них есть общие дела, они вместе готовят текст композиций для выступления “Синей блузы”.

— Но он старше тебя, он выглядит настоящим мужчиной,— волновалась тетя Сара.— Ночует у тебя, спит в твоей комнате.— У тети Сони набегали слезы.

— Ну и что? Что, я вас спрашиваю? Нет, вы безнадежные мещане. Если товарищ ночует у меня в комнате, то это непременно должно кончиться половой связью?

Тетки ужасались Лориной прямоте, грубости выражений. Но они оказались правы. Кончилось именно так. Однако это была любовь.

Как только Лева и Лора поженились, молодой муж пожелал поселиться отдельно. Они нашли себе комнату. Платил за нее Яков Борисович — у молодых не было денег. Они были студентами пединститута; Лева на филологическом, Лора на историческом факультетах. Стипендия была только у Левы, Лора была на иждивении отца. Сначала Яков Борисович обижался, было неприятно, что дочь ушла из дому, ворчал на “дурацкие принципы”, потом принял отселение, даже радовался,— Лева его раздражал.

Через год после Лориного замужества с отцом случилось несчастье. Якова Борисовича арестовали, обвинили в махинациях с золотом и вредительстве. Тетушки уверяли, что “посадил” отца один из техников.

Отношение к случившемуся у Лоры и Левы было разное. Лева возмущался, кричал, размахивал руками, убеждал жену, что дыма без огня не бывает, и хвалил себя — недаром он считал нужным отделиться. Лора плакала, жалела отца, в душе верила в его честность и чистоту, ждала, когда недоразумение выяснится, но все же колебалась: может ли быть дым без огня?

Ничего не выяснилось, Якова Борисовича не освободили, так он и сгинул где-то на Севере. Теток уплотнили, оставили им одну комнату, прислуга ушла, зубоврачебное оборудование было конфисковано в счет налоговой задолженности. Жизнь стала трудной, денег не было, надо было зарабатывать. Лева ушел с третьего курса, его тянула газетная работа, активное вмешательство в жизнь, разъезды по деревням и стройкам. Он присылал корреспонденции с мест, писал очерки, все ему удавалось, Лев Левин приобретал имя, его материал шел часто на третьей полосе подвалом.

Лора тоже ушла из института. Все чаще приходилось брать справку у врача, она пропускала много занятий. Декретный отпуск, роды, кормление ребенка — все это спасло ее от возможного исключения. Отец испортил ее анкету, вероятно, ее вычистили бы из института, помогла Лилька. Нужно было работать, Лора пошла нянечкой в ясли, чтобы устроить дочку. Девочка, худенькая, бледная, росла плохо. Лева называл ее жестоко Лилькой-килькой. К счастью, болела она нечасто. Так тянулось два года. Больше выдержать Лора не могла, она была согласна на любые условия, лишь бы делать любимое дело, работать, как Левка, продолжать учение. Пошла в газету, где муж работал в штате, тайно от него, к заместителю главного редактора Редобобу, она его знала. Поговорила откровенно и горячо, просила хоть какой-нибудь внештатной работы, отдельных поручений. Ее посылали несколько раз в глубинку сделать материал о соцсоревновании и ударниках труда. Лора была довольна, она горела святым огнем, и этот огонь счастливо для нее освещал только положительное и героическое. Остальное ее не интересовало, она его просто не замечала.

Лора упросила тетю Соню взять на время Лилю, чтобы поступить заочно в Москве в экономический институт им. Плеханова. Тетя Сара устроилась на работу в библиотеку, где много лет помогала как общественница. Софья Марковна зарабатывала вязаньем. Раньше она вязала для родных, теперь брала заказы,— в моду входили береты с помпонами и шарфы