Ты очень добр.
ДАВИД. Правда?
МАРТИН. Да, это так… Помню, когда ты был маленьким… ты никогда не хотел спать… я ходил с тобой целыми ночами, туда-сюда, туда-сюда… Помнишь?
ДАВИД. Может, поднимешься к себе, отдохнешь немного? Попробуй поспать часок, сразу станет лучше. А потом еще часок-другой.
МАРТИН (закуривает сигарету, бросает пачку ДАВИДУ). Бери.
ДАВИД. Спасибо. А потом пойдешь ляжешь?
МАРТИН. Да, да… вы так просто меня не оставите.
Слышатся громовые раскаты, сверкает молния, через несколько секунд грохочет гром.
Что толку?
Пауза.
Стоит мне к чему-нибудь прикоснуться, как все превращается в пепел. Почему? (Смотрит на свою руку.)
ДАВИД. Прими свои таблетки и ляг.
МАРТИН. Я все равно не засну.
ДАВИД. Иди к себе и не ругайся с ними.
МАРТИН. Больше я не издам ни звука. Я уже все сказал. (Встает, проверяет, все ли при нем: таблетки, сигареты, зажигалка, и т. д.)
ДАВИД. Папа…
МАРТИН. Что?
ДАВИД. Можно мне вечером посмотреть датский канал? Сегодня показывают финал шестидневного пробега на велодроме.
МАРТИН. Что это?
ДАВИД. Начнется не раньше начала одиннадцатого и до упора, это финал… Я убавлю звук… Можно?
МАРТИН. Мне все равно, спроси у мамы.
ДАВИД. А ты что скажешь?
МАРТИН. Я разрешаю… Ты ведь все равно наверху будешь.
ДАВИД. А теперь иди ложись.
МАРТИН уходит, топает по ступенькам, наверху хлопает дверь, спустя некоторое время сверху доносятся ругань и крики, шум, слышно, как наверху двое расходятся в разные стороны. Тишина.
ДАВИД занимается своими делами. Берет себе еще несколько сигарет. Смотрится в зеркало и т. п. Включает катушечный магнитофон, ставит бобину, слушает запись собственного голоса и голоса матери. На пленке ему лет пять-шесть, он собирается петь и т. д. Они играют и разговаривают друг с другом.
Это же мамин голос… разве она не размагнитилась? (Слушает голоса — грустные, неприветливые, счастливые — другое место, другое время.) Ее нить тянется сквозь мою грудь… Исправить! Исправить! Исправить!
ЭЛИН (спускается в кухню. На ней другая юбка, в складочку). С кем ты разговаривал?
ДАВИД. Он спит?
ЭЛИН. Лежит наверху с открытыми глазами.
ДАВИД. Бутылок больше не нашли? (Молчание.) Вот, значит, как.
ЭЛИН. Куда ты?
ДАВИД. Почему ты спрашиваешь?
ЭЛИН. Ты ведь никуда не уходишь?
ДАВИД. Я как раз хотел прокатиться на велосипеде.
ЭЛИН. Он что, уже вернулся?
Молчание.
ДАВИД. Я туда не собирался. Ты что-то хотела? (Вкрадчивый шелест дождя проникает в комнату.)
ЭЛИН. Дождь пошел.
За окном смеркается.
ДАВИД. Ты слышала, как недавно ударил гром?
ЭЛИН. Нет. (Закрывает окно.) Уже так поздно?
ДАВИД. Почему ты не подложила снотворное ему в кофе? Как они отнесутся к тому, что он снова начал пить?
ЭЛИН. Кто?
ДАВИД. Официантки.
ЭЛИН. Жду, когда они подадут заявления об уходе.
ДАВИД. Я слушал магнитофонную запись… Это мы с тобой там поем или ты с Георгом? Слышно какого-то ребенка.
ЭЛИН. Значит, это был ты.
Молчание.
ДАВИД. Невозможно здесь находиться.
ЭЛИН. Не уходи. Я хочу поговорить с тобой. Зачем & все время швыряешь велосипед в саду? Ну почему нельзя спокойно сойти и прислонить его к стене? В один прекрасный день ты кого-нибудь задавишь.
ДАВИД. Вы разведетесь?
ЭЛИН. Мы?
ДАВИД. Вы уже решили?
ЭЛИН. А с вами что тогда будет?
ДАВИД. Все было так хорошо… Он был таким добрым последние несколько месяцев.
ЭЛИН стонет, словно от боли.
Мама, тебе больно?
ЭЛИН. Ну вот, эта рука больше не поднимается.
ДАВИД. Можно я налью кока-колы? (Берет бутылку.) Пойду в свою комнату, отдохну немного, пока он не проснулся.
ЭЛИН. Я хотела поговорить с тобой. Сядь.
ДАВИД. Так-так, и о чем же? (Откупоривает бутылку.) Надоело мне собирать крышки. На кой черт они мне нужны? Что ты хотела? Сначала он собирался поговорить со мной, теперь ты. У меня времени нет. Давай говори скорей! (Стоит спиной к стене, разбегается и взбирается ногами по стене, опираясь руками о противоположную стену. Тело висит между стенами.) Смотри, мам! Смотри! Вот это да! Не может быть!
ЭЛИН. Осторожно, не ушибись.
ДАВИД. Ты что, не видишь? (Отпивает из бутылки.) Я могу перекувырнуться и встать на руки! Ты знаешь, что в школе я быстрее всех бегал стометровку? За десять целых девять десятых.
ЭЛИН. Это сколько?
ДАВИД (спрыгивает). Этого вполне достаточно, мам. (Прыгает в ее сторону и бьет кулаками по воздуху.)
ЭЛИН вдруг гладит его по голове, проводит по волосам.
Ой! Больно!
ЭЛИН. Больно? Не может быть.
ДАВИД. Правда! Ты же знаешь, что у меня на голове очень нежная кожа. Ты же помнишь, когда я сменил прическу, я не знал куда деваться… Куда идти. Нет, конечно, не помнишь. Вы не разведетесь? Правда? Отвечай, я хочу знать.
ЭЛИН. Не знаю.
Пауза.
Не волнуйся.
ДАВИД. Ну-ну.
Пауза.
Вообще-то это жестоко. Если ты не знаешь, то кто будет знать? Он был таким же до моего рождения?
ЭЛИН. Он так не пил.
ДАВИД. Мне не нравится отрывать крылья у бабочек. Но мне не хочется быть бабочкой, у которой оторвут крылья. Субъект в этом предложении отсутствует.
ЭЛИН. О чем ты?
ДАВИД. Да, о чем это я? А?
ЭЛИН. Почему ты сегодня такой странный?
ДАВИД. Я не странный. Просто меня здесь нет. И никогда не было. Не хочу быть похожим на него.
ЭЛИН. Ты становишься неотличимым от своего отца.
ДАВИД. Да, точно. Ты ведь туда хотела меня послать. С таким же успехом я мог бы быть Кэрилом Чессманом. Мог бы сидеть в камере смертников номер двадцать четыре пятьдесят пять и ждать, пока за мной придут, уведут в газовую камеру и свяжут… Ты бы стояла снаружи и смотрела в замочную скважину, как шарики цианида катаются по миске с серной кислотой и разрываются, а я сижу и пытаюсь дышать до тех пор, пока в камере не остается никакого воздуха, только хлор, который проникает в мои легкие — так, что меня тошнит, я сползаю по стулу. Газ выветрился, теперь ты можешь войти и расстегнуть кожаные ремни. Ты, должно быть, глупа.
ЭЛИН. Да, наверное, я ведь верила ему всякий раз, когда он обещал бросить пить.
