“Жизнь нам дана для того, чтобы жить, — говорила Джиллиан. — Жизнь такова, какой ты сама ее делаешь. Ну же, послушайся меня! Просто послушайся! Пожалуйста!”

Вешая трубку, Салли всякий раз задумывалась, глубоко и надолго. Она думала о девушке из аптеки и о топоте Антонии, поднимающейся по лестнице, чтобы снова лечь спать, так и не услышав от мамы “спокойной ночи!” Она думала о жизни Майкла и о его смерти; она перебирала в памяти все мгновения, что они провели вместе. Она вспоминала каждый его поцелуй; она заново обдумывала все слова, что он успел сказать ей. Все оставалось серым — и рисунки, которые Антония приносила из школы и просовывала ей под дверь, и фланелевая пижамка, которую Кайли надевала, когда утром было прохладно, и бархатные шторы, так надежно защищавшие от всего мира. Но постепенно Салли начала раскладывать все по порядку — горе и радость, доллары и центы, детский плач и выражение лица, с которым малышка встречает воздушный поцелуй, долетевший до нее в порыве ветра. Быть может, такие вещи чего-то стоили. Быть может, стоило взглянуть мимоходом... заметить... присмотреться повнимательнее...»

Примечательно, что Салли возвращается обратно к жизни тогда, когда замечает хрупкость и трогательность свежей зелени (это признаки и атрибуты Коры, «девушки весны»). Мы уже говорили о том, что Деметра становится вновь благостной матерью, когда к ней возвращается Кора: она вновь обретает восприимчивость и юную радость жизни.

«Снова стояла весна, и небо было таким голубым, что просто дух захватывало. И Салли видела этот цвет — цвет его глаз, цвет жилки, бьющейся под кожей, цвет надежды, цвет рубашек, сохнущих во дворе на веревке. Она вновь различала почти все цвета и оттенки, которых лишилась на целый год. Только оранжевого она не видела по-прежнему — и не увидит уже никогда: оранжевым был тот выцветший дорожный знак, которого не заметили подростки в день гибели Майкла. Впрочем, этот цвет Салли никогда не жаловала, так что невелика потеря — в сравнении с прочими. <...> Салли казалось, что она была мертва, а теперь, воскреснув, чувствовала весь мир живых с новой остротой: и касание ветерка, и тонкий звон мошкары, и запах грязи и молодой листвы, и сладостные оттенки синевы и зелени. Впервые за целую вечность Салли подумала, как хорошо будет вновь заговорить, почитать дочкам на ночь стихи или сказки, назвать по именам все весенние цветы — и ландыш, и аризему, и пурпурный гиацинт»[27].

Критянина Пандарея Деметра щедро наградила за то, что он убил любимую золотую собаку Зевса. Это была ее месть Зевсу за позволение похитить ее дочь — Кору. Некоторые женщины вполне способны поощрять детские шалости, которые наносят вред неприятным для них родственникам. Бабушка подначивает внучку спрятать расческу невестки, мачеха провоцирует ребенка на непослушание отцу, мама спокойно одобряет истерики дочери, закатываемые ее мужу. Все это — чтобы досадить за какие-то свои обиды. Так ребенка делают громоотводом, виноватым или провокатором.

Задача матери — охрана и защита своих детей. Когда речь идет об опасности для них (даже воображаемой), то сама мать становится угрозой для окружающих и при этом не чурается вербальной или даже физической агрессии. При этом угрозой она может считать всех тех, кто способен нарушить неразрывную ее связь с ребенком (пусть даже достаточно взрослым). Тогда она способна «натравить на врагов» мужа или других членов семьи, подчас самого ребенка. Материнская роль для такой женщины станет «архетипическим щитом», которым она прикроется и от суждений окружающих людей, и от себя самой. И тогда любые доводы против, сомнения и упреки совести будут отброшены. Так продолжалась кровная месть в родовом обществе. Например, в древнеисландской «Саге о Ньяле» в какой-то момент именно женщины начинают настаивать на мести за своих детей и даже за детей мужа от другой женщины. У Ньяля была жена Бергтора и наложница Хродню. Вот что они говорят после убийства сына Хродню:

«Хродню сказала:

— Я поручаю тебе, Скарпхедин, отомстить за своего брата, и я жду, что ты поступишь как должно и отдашь этому все силы, хотя он и не рожден в браке.

Бергтора сказала:

— Странные вы люди! Вы убиваете людей, когда на то у вас нет причин, а сейчас будете жевать жвачку, пока дело так ничем и не кончится: ведь эта весть сейчас же дойдет до Хаскульда Хвитанесгоди, и он предложит заплатить вам виру[28] и помириться, и вы должны будете согласиться. Надо действовать сейчас же, если вы вообще хотите действовать.

Скарпхедин сказал:

— Вот и мать подстрекает нас законным подстрекательством»[29].

Точно так же мать может быть инициатором насилия по отношению не только к окружающим («не своим»), но и к собственным реальным детям, если они не соответствуют ее воображаемому, идеальному представлению о ребенке.

Гневная, разрушающая Деметра — это сверхопекающая, подавляющая своих детей мать. Такая женщина временами может приходить в ярость от того, что ее заботу «не принимают». Она может лупить свою дочь за то, что «ребенок плохо ест». Ей, матери, отказывают в исполнении важнейшей задачи — кормления. И яростная мать насильно впихивает в несчастного ребенка всю невкусную для него еду. Этим же часто занимаются воспитательницы в детском саду. Эта профессия требует сильно развитых качеств Деметры. Но и гнев этих всемогущих «хозяек дня в детском саду» может стать для ребенка ужасным, разрушающим.

Впрочем, право матери инициировать и осуществлять насилие также можно назвать традиционным. Жену в русской деревне дозволялось бить до появления у нее детей, когда же она становилась матерью, это запрещалось. Зато у нее самой появлялось право возбуждать насилие или наказывать.

Роль свекрови — это тоже проявление «материнского сценария». Так, свекровь может стать «второй матерью» (со своими правилами), а в некоторых семьях даже принято, чтобы невестка величала ее «мамой», но может и оказаться «злобной мегерой», изводящей сноху, а иногда вместе с ней и сына. То же, конечно, относится и к тещам, матерям дочерей. Чем менее женщина способна «отпустить» свое чадо в самостоятельную жизнь, тем ужаснее ее отношение к разлучнику/разлучнице. При этом свекрови зачастую особенно напирают на то, что невестки не умеют правильно кормить их сыновей.

Женщина-Деметра может демонстрировать домочадцам свою крайнюю эффективность. Она лучше мужа сумеет договориться с сантехником и директором школы, разумнее распорядится деньгами и оставит за собой решающее слово в семейном споре. Мужчина иногда перестает чем-либо заниматься вообще, садится на плечи жены и начинает потихоньку (а иногда и «по полной») выпивать. Женщину материнского типа это подчас даже устраивает: у нее появился еще один объект для заботы. В отношениях с детьми подобный тип поведения также воспитывает в дочерях и сыновьях несамостоятельность, неуверенность в своих силах, пассивность и паразитизм.

«Традиция отводит матери роль хранительницы нравственного закона, определяющего единство семейного коллектива: “Весь мир в семье — от матери”. На матери лежала основная ответственность за нравственные качества и судьбы детей, что в еще большей степени проявляется в наши дни»[30]. Мать нередко предстает как олицетворение Закона, нарушение которого ведет к ужасным, непоправимым последствиям. Иногда матери сами себя ощущают таковыми, пытаясь внушить это чувство и своим чадам.