Зимой 1786 года Шиллер встретил вдову саксонского офицера госпожу Арним с двумя дочерьми. Шиллер обратил внимание на старшую, Марию-Генриетту, красивую, изящную девушку. Шиллер познакомился с ней и даже получил приглашение посещать ее дом. Госпожа Арним была очень любезна с поэтом и даже потворствовала его встречам с дочерью, но в то же время не только не подавала ему надежд на ее руку, но и запрещала дочери думать об этом. Впоследствии выяснилось: г-жа Арним не считала Шиллера подходящей партией для ее дочери, однако надеялась, что любовь знаменитого поэта поможет поднять престиж девушки в глазах общества. Поэт не терял надежду смилостивить практичную женщину, тратил и время, и последние деньги. Наконец, по совету друзей, Шиллер уехал, чтобы разлукой с любимой девушкой заглушить свои чувства. Шарлотта Кальб помогала ему в этом. Впрочем, поэт вскоре забыл и свою мимолетную страсть, и Шарлотту: он увлекся девушкой, с которой он был знаком давно, но чьи достоинства стали очевидны только после долгих бесплодных поисков истинной женской любви и истинного счастья.
Несмотря на свой идеализм, Шиллер в глубине души был рассудительным человеком и трезво смотрел на брак. «В союзе, заключенном на всю жизнь, – писал он Кернеру в 1787 году, – не должна существовать страсть; если жена моя женщина необыкновенная, то она не даст мне счастья или я не узнаю самого себя. Мне нужно существо послушное, которое я мог бы сделать счастливым и которое освежило бы и обновило мою жизнь». Такой именно женой и могла стать Шарлотта фон Ленгефельд.
Шиллер познакомился с ней еще в 1784 году, когда она вместе со старшей сестрой, Каролиной, и матерью приехала в Мангейм. Первая встреча была коротка и не оставила никакого следа в душе молодых людей. Знакомство завязалось только через три года, когда поэт приехал к семье Ленгефельд вместе с другом Вольногеном, к которому была неравнодушна старшая сестра Каролина. Дружное, образованное семейство понравилось Шиллеру, и он тотчас же решил, что Шарлотта будет его женой. «Мне, – писал он Кернеру, – необходим медиум, посредством которого я мог бы наслаждаться другими радостями. Дружба, истина и красота еще сильнее подействуют на меня, когда семейная спокойная жизнь осчастливит меня и согреет. До сих пор я скитался по свету, чуждый всем, все, к кому я был привязан, имели создания, более меня для них дорогие, а этим я не могу удовлетвориться – я жажду спокойной семейной жизни».
Шарлотта в то время находилась под впечатлением несчастной любви к молодому человеку, за которого обстоятельства не позволили ей выйти замуж. Это была тихая, милая девушка, вполне походившая на портрет, нарисованный позже ее старшей сестрой: «У нее была прелестная фигура и приятное лицо. Душевная доброта оживляла ее черты, а в глазах светились правда и невинность. Натура ее, восприимчивая ко всему прекрасному и благородному как в жизни, так и в искусстве, дышала гармонией. Она умела отлично рисовать и глубоко понимала природу. При более счастливых условиях она могла бы развить свой талант; свои возвышенные чувства она изливала в стихотворениях, из которых одно, написанное под влиянием нежной страсти, не лишено грации». Шиллер был ненавязчив, заметив ее печаль по поводу невозвратного прошлого, но частые встречи с ней в доме общей знакомой привели все же к тому, что между молодыми людьми завязалась дружба.
Когда Шарлотте пришлось уехать, она дала ему альбом, чтобы он вписал в него стихи, и просила навестить их летом в Рудольштадте.
А через некоторое время, отвечая на письмо своего нового друга, она писала ему простые, но трогательные слова: «Надежда видеть вас облегчает разлуку; приезжайте скорее, будьте здоровы и думайте обо мне». Шиллер исполнил свое обещание и приехал в Рудольштадт, где и поселился недалеко от дома любимой девушки. Он проводил с сестрами вечера.
«Когда мы, – рассказывала Каролина, – видели его, приближавшегося к нам, освещенного вечерней зарей, перед нами раскрывалась как бы светлая идеальная жизнь. Разговор Шиллера был серьезен, полон ума, в нем отражалась вся его открытая, чистая душа; слушая его, казалось, будто ходишь между небесными звездами и земными цветами. Мы воображали себя счастливыми существами, отрешившимися от всех земных уз и в свободной эфирной стихии наслаждающимися полнейшим блаженством». Шиллер читал вместе с сестрами греческих поэтов, Каролина об этом писала: «Шиллер читал нам вечером "Одиссею", и нам казалось, что около нас журчал новый жизненный источник». Сестры просили его перевести любимые отрывки на немецкий язык, и Шиллер исполнял их просьбу, начиная с Еврипида, родственного ему по поэтической восторженности. Следствием этого явилась его «Ифигения в Авлиде». В доме же сестер Ленгефельд Шиллер впервые познакомился с Гёте, что считается одним из знаменательных исторических моментов в истории литературы. Словом, время, проведенное рядом с будущей женой, было для Шиллера лучшими днями в жизни.
В это же время поэт влюбился в старшую сестру – Каролину, девушку с пылким темпераментом и неуемной жаждой деятельности. Любовь поэта носила противоречивый характер, так как Шиллер не отделял одной сестры от другой, выражая им обеим свои чувства в одинаковой форме. Вот, например, его письмо от 10 сентября 1789 года: «О моя дорогая Каролина! Моя дорогая Лотта! Все изменилось вокруг меня с тех пор, как образ ваш сопровождает каждый шаг моей жизни. Как ореол сияет ваша любовь надо мной. Каким чудным благоуханием наполнила она для меня всю природу! Никогда еще мысль моя не была так смела и свободна, как теперь, потому что моя душа приобрела сокровище и я не опасаюсь утратить его. Я теперь знаю, где мне отыскать верный путь… душа моя занята будущностью: наша жизнь началась, я пишу и чувствую, что вы со мной в комнате; ты, Каролина, сидишь за фортепиано, Лотта работает подле тебя, а в зеркале, висящем напротив меня, я вижу вас обеих. Я кладу перо, чтобы увериться по биению вашего сердца, что вы подле меня, и ничто не может разлучить нас. Я просыпаюсь с сознанием, что вы здесь, и засыпаю с сознанием, что увижу вас завтра. За блаженством последует надежда на новое блаженство, за надеждой – осуществление, таким образом промчится наша золотая жизнь».
Удивительно, что Лотта не ревновала: до того были чисты отношения сестры и Шиллера, и если ее что-либо мучило, то мысль, что Каролина была бы лучше для него. Шиллер писал ей и по этому поводу: «Если ты боишься, что перестанешь быть для меня, чем ты есть теперь, то это равносильно тому, если бы ты перестала меня любить. Твоя любовь составляет для меня все. Величайшее счастье нашей любви заключается в ней самой; поэтому я для вас никогда не утрачу значения, как не утратите вы его в моих глазах. В нашей любви нет ни боязни, ни недоверия; я радовался, живя между вами обеими, я верил, что моя привязанность к одной не уменьшит ко мне привязанности другой. Моей душе светло и покойно между вами; ее, полную любви, привлекает один и тог же луч, одна и та же звезда. Каролина мне ближе по возрасту и родственна мне по чувствам и мыслям, но я ни в коем случае не желал бы, чтобы ты была другой. Чем Каролина превосходит тебя, тем я вознагражу тебя; твоя душа развернется под влиянием моей любви, и ты сделаешься моим созданием!» Ко всему этому нужно только добавить, что дело кончилось благополучно не столько благодаря Шиллеру, сколько благодаря Каролине, которая сама уступила сестре, выйдя замуж за нелюбимого человека. Она понимала, что сестра ее будет лучшей женой для Шиллера, натура которого требовала тихой созерцательности, и принесла себя в жертву.
Между молодыми людьми произошло объяснение. Каролина рассказывала об этом: «Объяснение последовало в момент желания облегчить сердце, навеянного каким-то добрым гением. Моя сестра призналась ему в любви и обещала ему руку. Мы надеялись, что добрая мать, спокойствие которой было для нас свято, будет не против этого предложения, хотя внешняя обстановка и возбудит в ней раздумье. Но, чтобы не вводить ее в бесполезные заботы, мы решили держать дело в тайне до тех пор, пока Шиллеру не будет назначено хотя бы маленькое содержание, которым бы он мог упрочить свою жизнь в Йене».
