— В гроб хочет меня свести! — крикнула Богданова-мама.
— Ну, не совсем чтобы бросил, — дипломатично уточнил папа. — Скажем так — перешёл в другую школу. Это будет верно.
— Никуда он не перешёл! — крикнула Богданова-мама.
Она рано пришла с работы. Отпросилась, чтоб с сыном вечер побыть. У неё работа сейчас сверхурочная! Надо сдавать проект! Но она специально отпросилась. Его нет дома! Она сидит, нервничает. Вдруг приходит какая-то женщина. С печёным лицом. Абсолютно неинтеллигентная. «Можно с вами поговорить?» Пожалуйста! Опять небось этот ирод стекло у кого-то разбил. Вечно по всем дворам носится с палкой. А мать плати, объясняйся. Так хорошо бы — стекло! Богданова-мама просто подпрыгнула бы до потолка от счастья, если бы её дорогой Богданов разбил очередное стекло!
Так — нет. Вдруг эта женщина заявляет: «Я думаю, будет лучше, если ваш Вадик будет учиться в моём классе». Она, видите ли, думает! Да с какой стати? Она, видите ли, учительница! По душам пришла поговорить!
— Это Нина Максимовна, Асина учительница, — сказала мама. — Она, кстати, чудесный, даже необыкновенный человек.
Богданова-мама не запомнила, как её звать. Её это не интересовало! И не интересует! Она вся трясётся. С таким трудом устроила его в английскую школу, и он будет в этой школе учиться, вот и весь разговор. Она с него шкуру спустит, но он будет туда ходить!
Мария-Антуанетта вдруг соскочила с батареи, подошла к Богдановой-маме, легонько ухватила её зубами за щиколотку. И сразу же отпустила.
— Что это? — испугалась Богданова-мама.
— Она не любит, когда кричат, — объяснила мама.
— Сиамские кошки вообще загрызть могут, — нервно сказала Богданова-мама и убрала свои ноги подальше. — Как вы не боитесь?!
— Она у нас, наоборот, самая добрая в семье, — объяснила мама.
— Не знаю, не знаю, — засомневалась Богданова-мама.
Но дальше уже говорила тише и всё время оглядывалась на Марию-Антуанетту, что она делает.
— По-моему, вы не правы, — осторожно сказал папа. — Я тоже думаю, что у Нины Максимовны в классе Вадим будет счастливее…
— Он нигде не будет счастливее, — отрезала Богданова-мама.
Она со своим Богдановым целое лето сидела, чтобы он перешёл в третий класс. Уже нанимала ему педагогов! Извела кучу денег! Теперь сама с ним сидит каждый вечер. Вот в это время она с ним как раз сидит, с семи до девяти. Поэтому он и прячется! Она его в это время тычет носом в книгу. Где он будет счастливый? Он ничего не читает! Ни одной книжки сам не прочёл. Он не умеет читать! Не любит! Но она его заставит любить.
Мама вдруг засмеялась. Она всегда не вовремя смеётся. Папа и Мария-Антуанетта посмотрели на неё с осуждением.
— Что вы смеётесь? — насторожилась Богданова-мама.
— Да так, — сказала мама. — Просто вспомнилось ни к селу ни к городу. У меня есть подруга, ей семьдесят один год. Её отец до двенадцати лет колотил головой об унитаз за чтение русских книг, представляете?
— Как? — удивилась Богданова-мама. — А какие же книги она читала?
— На разных других языках, — пожала плечами мама. — На французском. На немецком. Она много языков знает. Она переводчица.
— Ну и что же? — нервно спросила Богданова-мама.
Она не совсем поняла — может, мама её оскорбила? Или, может, — нет? Может, мама — наоборот — ей подсказывает какой-то новый педагогический путь?
— Это я к тому, — объяснила мама, — что есть разные методы. И у вас, по-моему, не самый лучший.
— А какой с ним лучший? — вздохнула Богданова-мама. — Я одна за него отвечаю, у меня помощников нет.
Когда она вздохнула, лицо у неё вдруг сделалось доброе. Только лицо Богдановой-мамы было какое-то расплывчатое в чертах, будто её недодержали в проявителе. Это папа сейчас подумал. Свойство таких лиц — обретать четкость именно в состоянии аффекта. Но тогда они делаются почти уродливыми.
Вслух же папа сказал совсем другое:
— Мне кажется, вам не нужно сейчас забирать Вадима домой…
— Как это? — не поняла Богданова-мама.
— Пусть он бы у нас несколько дней пожил. Он успокоится. Вы немножко успокоитесь. Потом можно будет что-то решать…
— И уроки им вдвоём веселее делать, — поддержала мама. — В школу — вместе и домой — вместе.
Это она зря сказала. Напомнила Богдановой-маме про школу, наступила на больную мозоль. Папа с Марией-Антуанеттой посмотрели на маму с осуждением.
Нет, своего Богданова она нигде не оставит. С какой стати он будет тут жить? У него есть дом. А завтра утром она сама его поведёт в английскую школу. За ручку! Она уже своему начальнику позвонила, чтобы дали отгул. И на это идти приходится! Сказала, что у неё высокая температура. Хорошо, что эта учительница явилась сегодня. Хоть так, но Богданова-мама узнала правду. Она сразу же побежала в спецшколу. А там уже документы собирались пересылать, затребовало роно. На коленях пришлось валяться, чтоб этого ирода оставили в школе! Они бы рады, конечно, избавиться! Но Богданова-мама им такого удовольствия не доставит…
— Жаль… — задумчиво сказал папа.
И сразу пошёл к Асе в комнату.
— Вадик, — объявил папа, будто он был добрый вестник из греческой мифологии, которую они с Асей читали. — Тебя мама ждёт.
— Слышу, — сказал Богданов.
И неохотно поднялся с дивана.
Богданова-мама шла одеваться в коридор. Но тут, прямо у неё под ногами, прошмыгнул уж Константин и спрятался за тумбу для обуви.
— Кто это? — вскрикнула Богданова-мама.
— Константин, — объяснила мама. — Мне его на день рождения подарили.
— Странные вам дарят подарки, — поёжилась Богданова-мама. — Я бы со страху с ума сошла.
— Дарёному коню в зубы не смотрят, — это мама такую пословицу ей напомнила, народную мудрость.
— Коню — конечно. Но это же змей!
— Очень покладистый господин, — успокоила её мама. — Немножко холоднокровный, но это в доме даже приятно как исключение.
Но Богданова-мама не могла успокоиться и пугливо оглядывалась. Когда ещё Дези свистнула, она вздрогнула. И как-то уже торопливо и даже радостно она увела своего Богданова за руку. Наверное, она рада была, наконец, с ним остаться наедине после этой квартиры и даже не так уже, кажется, на него сердилась…
Между прочим, после их ухода мама с папой почему-то не погнали Асю спать, как она справедливо опасалась, ибо время для неё было критическое. Она уже готовилась поканючить, что только дочитает страничку. А сама за эти минуты хотела вычесать Фингала. Сегодня некогда было его чесать, столько было уборки!
Но мама сама предложила:
— Давайте, что ли, грузить пароход?
— Чур, на букву «эл»! — закричала Ася, поскольку на букву «эл» слов, как известно, множество и грузить можно долго.
Но этот номер у Аси не прошёл.
— Будем грузить на «ща», — решил папа, для которого в алфавите нет трудных букв.
Грузить пароход, сидя в тёплой кухне у себя дома, — упоительное занятие, так как можно сваливать в его бездонный трюм решительно что угодно: пространство, подштанники, помаду, призраков, паранджу, петухов, подноготную и просто пустоту, полную пыли. И пароход всё это выдержит, не давая ни крена, ни течи.
— Щенятами! — начала Ася.
— Щеками, — сказала мама.
— Щастьем, — попытался смошенничать хитрый папа. Но был тут же пойман своей образованной дочерью. И поправился. — Ладно. Щедростью.
— Щеглами, — сказала Ася.
— Жаль все-таки, что отпустили человека, — невпопад сказал папа.
— Щекоткой, — это мамина очередь.
— Щилотами, — сказал папа.
— Это что еще за «щилоты»? — удивилась мама. — Есть щи. И, кажется, есть пилоты?
— Нет никакого щилота! — закричала Ася.
— Не знаете? — возмутился папа. — Медицинский термин! Это специальный такой зажим — щилот. Применяется в хирургии при операциях на тонком кишечнике.
Никто никогда не слыхал. Но папе поверили. Он, между прочим, три года в медицинском институте учился, пока из него ушёл. Папа вообще знает невероятное количество слов, о которых Ася и мама слыхом не слышали. У него же такая память! На даты. На термины. На всё на свете. Проверять его по Большой Советской Энциклопедии — это даром терять драгоценное время.
