Бетти пришла в себя во время этого монолога, прикинув со свойственной ей сообразительностью, где лейтенант Лоджо заливает, а где говорит правду.

— Неужто капитан встретил вас как родного брата?..

— Пожалуй, лучше. Обещал повысить в должности, — важно напыжился Лоджо.

— Что вам даст повышение? Вот если бы нам раскрыть преступление! Вы ведь послали донесение о убийцах Паулины?

— Конечно, Бетти. Только исключил Банни.

— Того самого, что выиграл сотенную с дыркой?

— Именно, Бетти. Если наши материалы подтвердятся, то…

— Ах, Никколо! Как мне хочется верить в вашу удачу! Тогда я буду вас так любить, так любить…

Тесно прижавшись друг к другу в одном кресле, они стали (в который раз!) обсуждать свое будущее после того, как заполучат награду за поимку убийц Паулины Браун.

— У нас с вами, Ник, будет трое ребят, — зардевшись, шепнула Бетти.

— Сколько угодно! Я же с твоего согласия, моя радость, открою контору частного сыска и буду специализироваться по раскрытию преступлений века — убийств, крупных хищений, утайке боссами федеральных налогов…

— Но тогда мы так редко будем видеться!

— Напротив, Бетти, напротив!

Эдуардо Антиноми тяжело переживал неудачу. Никогда еще в его блестящей карьере организатора «несчастий» не случалось таких провалов. Он расхаживал по своей каюте, запахнувшись в голубой шелковый халат, с хорошо выбритыми щеками, благоухающий одеколоном, его угольно-черные волосы лоснились от изрядной дозы бриллиантина. Антиноми всегда тщательно следил за своей внешностью, стараясь походить на портрет Великого инквизитора — полотно побывало в его руках еще в молодые годы, когда он сплавлял в Америку предметы искусства, так плохо охраняемые в церквах и музеях Италии.

На среднем пальце правой руки Антиноми сиял перстень с изумрудом в пять каратов.

Поглядывая на успокаивающие блики света в камне, он мысленно снова проигрывал всю операцию. С его стороны, как всегда, были учтены все мелочи, все случайности, тщательно подготовлена катастрофа — и в ней гибнет не жертва, а лучший его помощник.

Все это могло случиться только из-за головотяпства Клема.

«Проклятый святоша, опять нагрязнил! Ни словом не обмолвился о собаке негра и погубил Дика-Мадонну. Потом сам влип по маковку».

Антиноми нисколько не беспокоила судьба неудачливых сообщников, они могли совсем исчезнуть с лица земли, но прежде обязаны были закончить порученную им работу, а этого они не сделали, теперь он сам должен искать пути для выполнения контракта. О том, что дело можно отложить, он и не смел думать. Сегодня утром ему принесли телеграмму. Прочтя, он с ожесточением скомкал ее в кармане халата.

«Сообщи здоровье. Токио прибудет брат Энрико. Целую. Мэри». Это значило, что если не будет выполнен контракт, то прилетит Пауль со своими ассистентами, а с ними шутки плохи. Они разделаются с клиентами, а заодно и с самим Антиноми. Он отправил ответ с уверением, «чтобы не беспокоились о здоровье и что он не сможет встретить брата». До прихода в Иокогаму все должно быть закончено.

«Но у меня нет людей! Нет больше бомб. Из каюты Фрэнка и Дика-Мадонны полиция унесла целый чемодан этих адских зарядов…»

Лицо Эдуардо Антиноми потемнело, он действительно стал похож на тот древний портрет Великого инквизитора, отягощенного непосильной борьбой с еретиками.

Без звонка вошел Малютка Банни в новом костюме песочного цвета, лицо его сияло от довольства собой и всем светом, во рту дымила длинная «манила».

— Добрый день, Эдуардо! Вижу по твоей физии, что оплакиваешь безвременную потерю святого отца? Не горюй. Этот прохвост в два счета догонит нас на самолете.

— Ты думаешь?

— Что здесь особенно голову ломать? Мне сказал мой приятель — третий помощник, что его схватили пьяного по подозрению в покушении на убийство. Но у вашего Минотти ловкие адвокаты, живо выцарапают кого хочешь. Еще поднимут дело против негра и его белого дружка за нанесение слуге божьему морального ущерба. А также возбудят процесс из-за увечья Мадонны. Видел я эту собаку. Не пожалел бы за нее и полтыщи долларов, с таким сторожем не страшно оставлять машину.

— Меня радуют твои слова, Банни. Все-таки жалко терять истинных друзей. Да ты садись. Выпьем за упокой души моего парня Фрэнка. Вздумал прогуляться по склону вулкана и угодил в пропасть.

Банни уже сел без приглашения и вытянул ноги на середину салона.

— Выпить всегда неплохо, а по такой причине просто грешно не выпить. Говоришь, несчастный случай?

— Да, Банни.

— Я слыхал, что его спустили туда мальчики Барреры.

— Все-то ты знаешь, Банни. Может, ты и прав.

— Рассчитались со старыми долгами. Лихо работают!

— Ты, Банни, тоже едешь неспроста?

— Я отдыхаю, Эдуардо. Впервые в жизни сел в шикарную лохань и плыву неизвестно куда.

— Все известно, Банни, у нас жесткое расписание. Через три дня будем в Японии, потом зарулим на Филиппины, после — в Сингапур, в Индонезию, в Австралию…

— Мне все эти дальние страны, Эдуардо, до фонаря, хоть бы их совсем не было. Мне интересно вот так спокойно посидеть, ну поглазеть на морскую пустыню, а главное — зайти на берегу в неизвестный салун, с ненашенскими девчонками перемигнуться. Все это как-то оживляет, Эдуардо. Начинаешь понимать, что и тебя не обошла судьба. Ну так за удачу! — Выпив, продолжил: — Мне здорово фартило в последний год. Выигрывал я и на скачках, и на собачьих бегах…

— Ломанул сейф в одном из банков?

— Не пойманный — не вор, Эдуардо. Словом, я оказался при деньгах, и пришла мне мысль бросить все и зажить по-людски. Решил я, Эдуардо, выкупить отцовскую ферму. Больше двухсот лет владел этой фермой, землей, конечно, скотом всяким, наш род. Думаю — выкуплю, отстрою. Приехал. Посмотрел. Послушал, как шуршит на ветру кукуруза. И так у меня заныло сердце! Веришь ли, Эдуардо, слеза навернулась. Вспомнил мать и отца. Как бегал на танцульки за восемь миль и к рассвету возвращался домой. Только родных уже никого не осталось. Младшая сестра Кэт умерла прошлой зимой. Понял я, что не смогу жить один среди могил, среди воспоминаний… Вернулся с тоской за пазухой во Фриско, и первое, что мне бросилось в глаза, — реклама — приглашение прокатиться вокруг шарика на этой самой посудине. И вот еду. Не раскаиваюсь. О тебе не спрашиваю, Эдуардо. Плесни-ка еще… Достаточно… Ты, как всегда, на работе?

— Приходится, Банни. Надо отрабатывать свой хлеб.

— Хлеб твой, Эдуардо, больно пакостный. Отдохнул бы. А лучше бы совсем завязал. Сколько можно? Денег у тебя навалом. Отдохни, Эдуардо. Давай выпьем за будущую голубую жизнь.

Малютка Банни выпил до дна, Эдуардо чуть пригубил, что не укрылось от проницательного гостя.

«Что-то ему от меня надо», — подумал Малютка Банни и продолжал:

— Главное, чтобы никаких забот не осталось. Никто в тебя не стреляет, и ты ни в кого не должен стрелять, потому начинаешь ценить и свою и чужую жизнь, Эдуардо.

— Слякотня, Банни. Пустая философия. Все люди — потенциальные мишени для стрельбы.

— Плохо, Эдуардо, так думать. С такими мыслями и сам становишься мишенью. Вот так рассуждал твой Фрэнк и сам загремел с вулкана. Нет, Эдуардо, выкинь из головы, что только тебе все дозволено. У всех на земле равные шансы. Так что забрось все, кроме карт. Здесь ты — факир. Как ты ловко передергиваешь, не то что святой отец! — Он захохотал, вспомнив последнюю игру с Клемом.

Антиноми ответил вкрадчивым тоном:

— В чем-то ты прав, Банни. Всякому хочется пожить без тревог, в свое удовольствие. Только не получается…

— Нынче у тебя контракт на переселение в другой мир негра с собакой и его приятелей?

— От кого ты узнал?

— Слепым надо быть, чтобы не догадаться. Пройдоха Клем все время возле них вился. Прямо духовный отец. А он у тебя вроде ангела смерти.

— Грязно работал, оставлял следы?

— Ну не скажи. Может, где-то переигрывал, а так, на доверчивый глаз, не отличишь от монаха. Ну, потом и по тебе можно определить, на кого вы нацелены. Я давно сообразил.