Даже Нобунага смутился, столкнувшись со столь откровенным и весомым проявлением самурайской гордости. Чувств, однако, он скрыть не мог.

— Городза, ты решительно отказываешь в моей просьбе?

— Вынужден отказать, мой господин.

— По-моему, конь не соответствует той скромной должности, которую ты занимаешь. Будь ты могущественным человеком, как, например, твой отец, ты по праву владел бы Новакэ. Ты слишком молод для такого скакуна.

— При всем глубочайшем уважении к вам не могу не возразить. Неужели этот конь рожден для того, чтобы на нем разъезжали по окрестностям с дыней или хурмой в руках? Призвание Новакэ — принадлежать мне, воину.

Как ни сдерживался Городза, но он высказал все, что накопилось у него на душе. И эти хлесткие слова он произнес не в защиту любимого коня, а от гнева, который вызывал в нем его господин.

Хиратэ Накацукаса наглухо запер ворота и уединился в своем доме почти на месяц. Более сорока лет он верой и правдой служил клану Ода. С той поры, как Нобухидэ на смертном одре доверил ему судьбу своего сына, он опекал Нобунагу, оберегая его, и управлял всей провинцией от его имени.

Однажды вечером, взглянув в зеркало, он поразился тому, как поседел за эти годы. Причин было немало. Накацукасе шел седьмой десяток, но он прежде не задумывался о старости. Он занавесил зеркало.

— Кагэю, гонец уже отбыл? — спросил он у своего слуги Амэмию Кагэю.

— Да.

— Как ты думаешь, они прибудут?

— Полагаю, что все приедут.

— Сакэ готово?

— Да, господин. Угощения тоже.

Был конец зимы. Зима выдалась суровой, и толстый слой льда все еще сковывал озеро. Гостями, которых Накацукаса ждал сегодня, были его трое сыновей, живших своими домами. По обычаю, и старшему сыну, и особенно младшим надлежало жить с отцом, но Накацукаса распорядился иначе. Он предпочел одиночество, сославшись на то, что забота о сыновьях и внуках может помешать его государственным делам. Он заботился о Нобунаге как о родном сыне, но в последнее время тот относился к нему холодно, выказывая раздражение. Накацукаса расспросил оруженосцев Нобунаги о происшествии на поле для верховой езды. Именно с того дня он почувствовал отчужденность князя.

Городза, навлекший на себя гнев Нобунаги, не появлялся в крепости и вел уединенный образ жизни. Сибата Кацуиэ и Хаяси Мимасака, вассалы клана Ода и вечно на пару интриговавшие против Накацукасы, почувствовали, что наступал их час. Они вкрадчиво льстили молодому князю и постоянно клеветали на его опекуна, углубляя их разлад. Сила интриганов заключалась в их сравнительно молодом возрасте, позволявшем укреплять их власть.

За месяц, проведенный в добровольном заточении, Накацукаса осознал, насколько он стар. Чувствуя непомерную усталость, он не находил в себе сил для борьбы с недругами. Он знал, что у князя великое множество врагов, и тревожился за судьбу клана. Накануне он составил важный и обстоятельный документ, а сегодня переписал его набело.

От холода вода в тушечнице застывала.

— Городзаэмон и Кэммоцу прибыли, — доложил Кагэю.

Они сидели в ожидании отца, не зная, зачем их позвали.

— Так неожиданно! Я испугался, подумав, не заболел ли отец, — сказал Кэммоцу.

— По-моему, он узнал о том, что у меня произошло с князем. Сейчас он меня отчитает.

— Он бы вызвал тебя раньше. Нет, дело в чем-то другом.

Братья по-прежнему побаивались отца. Третий брат, Дзиндзаэмон, был в отъезде.

— Холодно! — С этими словами отец вошел в комнату.

Сыновья с горечью смотрели на его седину и изнуренное лицо.

— Ты здоров?

— Конечно. Просто захотел повидаться с вами. Возраст дает о себе знать, порой я чувствую себя одиноким.

— Так, значит, ничего не случилось?

— Нет, нет. Давно мы с вами не ужинали вместе, засиживаясь до утра в застольных беседах. Садитесь поудобнее.

Он вел себя как всегда. На дворе бушевала непогода, по карнизам что-то стучало, может, град. В доме становилось холодно, но общение с отцом заставило сыновей забыть об этом. Отец был в таком добром расположении духа, что Городзаэмон никак не мог улучить подходящую минуту, чтобы извиниться за непочтительность. После ужина Накацукаса распорядился подать зеленый чай, который он очень любил.

И невзначай, словно потому, что в руках у него оказался чайник, Накацукаса сказал:

— Городза, я слышал, что ты отдал Новакэ в чужие руки. Это правда?

Городза не стал лукавить.

— Да. Я знаю, что этот чайник — фамильная реликвия, но я увидел замечательного скакуна и продал твой подарок, чтобы купить его.

— Вот как? Хорошо! Если ты так ревностно относишься к жеребцам, я не сомневаюсь, что ты достойно послужишь князю и после моего ухода. — Тон его резко переменился. — Продать чайник ради боевого коня — замечательный поступок. Правильно ли мне доложили, что на этом коне ты обогнал Удзуки, а когда князь потребовал твоего рысака, ты отказал?

— Поэтому я впал в немилость. К сожалению, мой поступок скажется, возможно, и на тебе, отец.

— Дело не во мне сейчас. Как ты посмел отказаться? Это неблагородно!

Городзаэмон растерялся:

— Я огорчил тебя. Мне очень стыдно.

— Почему ты не отдал князю Нобунаге коня?

— Я состою на службе у князя и готов пожертвовать за него жизнью. Скупым меня не назовешь. Коня я купил не для собственной утехи, а для того, чтобы послужить моему господину на поле брани.

— Понимаю.

— Уступи я Новакэ, князь не прогневался бы на меня. Мне отвратительно его себялюбие. Увидев коня получше Удзуки, он тут же потребовал его. Разве это справедливо? Я не единственный, кто опасается за будущее клана. Ты, отец, знаешь это лучше меня. Порой молодой князь проявляет выдающиеся качества и способности, но его тщеславие и вспыльчивость в столь юном возрасте вызывают сожаление, даже если он таким уродился. Он постоянно досаждает нам своим высокомерием. Потакать его вздорному нраву — значит притворяться преданным своему господину. Вот я и решил настоять на своем.

— Ты ошибся.

— Неужели?

— Ты хотел урезонить его, а в результате разгневал. Когда он был маленьким, я носил его на руках чаще, чем вас. Я знаю, каков он в гневе. Незаурядные способности у него есть, но и недостатков предостаточно. Ты оскорбил его, князь тебе этого не простит.

— Вероятно. Боюсь задеть тебя за живое, но Кэммоцу и мне, как и большинству служивых людей Нобунаги, противно подчиняться такому самураю. Людишки вроде Сибаты Кацуиэ и Хаяси Мимасаки в восторге от своенравного господина.

— Ты заблуждаешься. Я не верю молве. Вы обязаны служить князю и, если понадобится, сложить за него головы, плох он или хорош. И это ваш долг, независимо от того, жив ваш отец или умер.

— Не беспокойся. Я не изменю самурайской чести даже попав в опалу.

— Приятно слышать. Я скоро умру, как старое дерево. А вы, молодая поросль, замените меня.

Позже, обдумывая эту беседу, Городзаэмон и Кэммоцу поняли, что отец давал им намеки, но этим вечером по дороге домой они еще не осознали, что Накацукаса решил умереть.

Труп Хиратэ Накацукасы обнаружили на следующее утро. Он покончил с собой, сделав сэппуку. Сыновья не увидели на смертном лике отца следов горечи или раскаяния. Он не оставил ни завещания, ни письма сыновьям, а лишь пространное послание Нобунаге. Каждое слово в нем свидетельствовало о верности и глубочайшем почтении покойного к князю.

Весть о смерти наставника повергла Нобунагу в ужас. Гримаса исказила его лицо. Своим уходом из жизни старый Накацукаса пристыдил молодого князя. Ему были известны и выдающиеся способности, и чудовищные черты в характере Нобунаги, и сейчас, читая предсмертное письмо, князь не сдержал слез. Грудь ему полоснула нестерпимая боль, словно от удара хлыста.

— Прости меня, старик! Прости меня, — шептал Нобунага.

Он жестоко обидел Накацукасу, который был ему не только верным союзником, но и человеком более близким, чем родной отец. После происшествия с конем Городзы он рассердился и на опекуна.