Хидэёси обратился к ним:

— Настал день, равного которому не было и не будет. Великая удача для вас в том, что сегодняшнее задание будет поручено именно вам.

В продолжение речи он принялся раздавать приказы каждому из явившихся.

— Двадцать из вас отправятся на дорогу между Таруи и Нагахамой и велят жителям тамошних деревень с наступлением тьмы зажечь факелы вдоль всей дороги. Необходимо также проследить, чтобы на дорогах не было ничего, препятствующего продвижению, — тележек, бревен и прочего хлама. Мосты надо проверить и укрепить. Детей не выпускать из дому.

Двадцать гонцов, стоявшие по правую руку, одновременно кивнули. Оставшимся тридцати Хидэёси отдал следующее распоряжение:

— А вы все как можно быстрее спешите в Нагахаму. Передайте воинам крепости, что необходима полная боевая готовность. Объявите старейшинам городков и деревень, чтобы они приготовили продовольствие и сложили его вдоль дорог, по которым мы пойдем.

Пятьдесят гонцов умчались прочь.

Хидэёси дал дополнительные указания толпившимся возле него людям, а затем взгромоздился на своего черного коня.

Как раз в это мгновение к нему подбежал Удзииэ:

— Мой господин! Погодите!

Припав к луке седла Хидэёси, самурай беззвучно заплакал.

Если бы Хидэёси оставил Удзииэ одного здесь, в Гифу, то не исключалось, что он сговорится с Нобутакой и поднимет восстание вместе с ним, — такая возможность тревожила Хидэёси. Во избежание помыслов об измене он приказал Хорио Москэ остаться и надзирать за Удзииэ.

Удзииэ был раздавлен двумя обстоятельствами: тем, что ему открыто не доверяли, и тем, что из-за него Хорио Москэ не мог принять участия в главной битве, которая суждена была выпасть этому отважному воину.

Охваченный подобными чувствами, Удзииэ припал к седлу, в котором восседал Хидэёси.

— Если мне нельзя отправиться в поход вместе с вами, я прошу вас позволить Москэ принять участие в этом походе. Для того чтобы доказать, как это для меня важно, я готов совершить сэппуку прямо сейчас, у вас на глазах! — И он взялся за рукоять малого меча.

— Не вешайте голову, Удзииэ! — воскликнул Хидэёси, прикасаясь плетью к его руке, сжимающей малый меч. — Если Москэ так хочется отправиться вместе со мною, пусть едет. Но только после того, как выступит основное войско. И не следует оставлять вас здесь одного. Вы тоже поедете с нами.

Обезумев от радости, Удзииэ бросился в сторону ставки, крича на бегу:

— Москэ! Москэ! Нам разрешено выступить вместе со всеми! Благодарите князя Хидэёси!

Москэ и Удзииэ простерлись ниц, но перед ними уже никого не было. Издали слышался свист плети, которой Хидэёси нахлестывал своего коня.

Хидэёси тронулся с места так внезапно, что оруженосцам пришлось попотеть, чтобы нагнать его.

Пешие воины и те, кто наспех взобрался на коней, устремились вслед за своим предводителем, не соблюдая порядка и строя.

Был час Барана. Не прошло и двух часов с тех пор, как к Хидэёси с тревожным донесением прибыл первый гонец. За это время Хидэёси удалось превратить неизбежное, казалось бы, поражение в северном Оми в основу грядущей великой победы. На ходу он вооружил свое войско, измыслив совершенно новый и невиданный доселе план. Он отдал распоряжения гонцам и разослал их по всей тянущейся на тринадцать ри дороге на Киномото — по той самой дороге, на которой ему было суждено одержать окончательную победу или погибнуть.

Он искал решительной схватки и стремился к ней всеми своими помыслами.

Словно заразившиеся неистовым рвением князя, пятнадцать тысяч воинов под началом главнокомандующего бесстрашно устремились вперед. Пятитысячный корпус был оставлен на месте.

Хидэёси с передовыми частями вступил в Нагахаму вскоре после полудня, в час Обезьяны. Войско шло отряд за отрядом — к тому времени, когда головной отряд входил в Нагахаму, замыкающий только покидал Огаки.

Хидэёси и думать не хотел об обороне. Едва прибыв в Нагахаму, он сразу начал подготовку к наступательным действиям, стремясь в этом опередить врага. Он даже не сошел с коня — подкрепившись рисовыми колобками и выпив воды, сразу же выехал из Нагахамы и устремился на Сонэ и Хаями. В Киномото он появился в час Собаки.

Весь путь в тринадцать ри был проделан всего за пять часов, ибо войско двигалось, не останавливаясь ни на мгновение.

Пятнадцатитысячное войско под началом Хидэнаги находилось сейчас в крепости на горе Тагами. Киномото представлял собой почтовую станцию на дороге, вьющейся по восточному склону гор. На вершине горы сосредоточились значительные силы, а неподалеку от селения Дзидзо воины воздвигли наблюдательную башню.

— Где мы? Как называется это место? — спросил Хидэёси, резким рывком поводьев останавливая бешено мчащегося коня и не без труда удерживая его на месте.

— Дзидзо.

— Выходит, мы почти добрались до лагеря в Киномото.

На вопросы Хидэёси отвечали окружавшие его приверженцы — сам он так и не потрудился спешиться.

— Дайте мне воды, — распорядился он.

Взяв флягу, он осушил ее одним глотком, затем первый раз за поездку позволил себе сесть прямо и потянуться, разминая уставшее тело. Затем, спешившись, быстрым шагом пошел к подножию наблюдательной башни. Дойдя до нее, закинул голову и посмотрел вверх. У наблюдательной башни не было ни крыши, ни лестницы. Взбираясь на нее, воины просто карабкались по выступающим концам бревен.

Похоже, Хидэёси внезапно вспомнил дни молодости, когда был всего лишь обыкновенным пешим воином. Прикрепив веер к поясу рядом с мячом, он начал карабкаться на вершину башни. Оруженосцы бросились помогать ему: прыгая на плечи друг другу, они образовали для главнокомандующего нечто вроде живой лестницы.

— Это опасно, мой господин!

— Не лучше ли подождать, пока подадут лестницу?

Так остерегали его толпящиеся внизу, но Хидэёси взобрался уже на высоту примерно двадцати сяку от земли.

Сильные бури, бушевавшие на равнинах Мино и Овари, миновали. Небо было чистым, на нем сверкали бесчисленные звезды, а озера Бива и Ёго казались двумя зеркалами, невидимой рукою опущенными на землю.

Когда Хидэёси, порядочно уставший от стремительной скачки, поднялся на башню и его фигура ясно обрисовалась на фоне темного ночного неба, он испытал не утомление, а блаженство. Чем опаснее становилось положение, чем с более суровыми испытаниями ему приходилось сталкиваться, тем большее счастье он ощущал. Это было счастье противостояния достойным противникам, счастье умения превзойти, перехитрить и победить их. Ощущение именно такого счастья не покидало Хидэёси с времен юности. Он сам не раз говорил: наивысшее счастье в том, чтобы находиться на гребне, по одну сторону которого лежит поражение, а по другую — победа.

Сейчас, озирая с вершины башни громады Сидзугатакэ и горы Оива, он выглядел человеком, нисколько не сомневающимся в неизбежности собственной победы.

Однако при этом Хидэёси был куда предусмотрительней и осторожней большинства людей. Сейчас он, по своему обыкновению, закрыл глаза и предался размышлениям, удалившись в мир, где не было и не могло быть ни врагов, ни союзников. Вырвавшись из круга земной жизни, он ощутил себя сердцем вселенной и всмотрелся в его глубину, чтобы прочесть там волю Небес.

— Дело почти свершилось, — пробормотал он наконец, широко улыбнувшись. — Этот Сакума Гэмба по сравнению со мною — желторотый птенец. Интересно, на что он надеется?

Спустившись с башни, он двинулся вверх на гору Тагами и, дойдя до середины, был встречен приветствовавшим его Хидэнагой. Отдав Хидэнаге необходимые распоряжения, Хидэёси сразу вновь выступил в путь, спустился с горы Тагами, миновал Куроду, пересек Каннондзаку, проследовал по правому берегу озера Ёго и прибыл на гору Тяусу, где впервые с тех пор, как выступил из Огаки, позволил себе немного отдохнуть.

С ним было двухтысячное войско. Шелковый плащ персикового цвета, который он носил поверх доспехов, покрылся пылью и пропитался потом. В грязном плаще, усталый, Хидэёси уверенными взмахами веера давал все новые распоряжения перед предстоящей битвой.