На дороге показался одинокий путник. Воинам дозора, насторожившимся при его появлении, удалось захватить его и допросить. Под угрозой пыток и казни у незнакомца быстро развязался язык; от услышанного пришли в замешательство сами мучители.
— Если вы спрашиваете меня, видел ли я на дороге людей князя Хидэёси, то отвечаю: да, видел. Сегодня рано утром в окрестностях Фувы, а потом еще раз, проходя через деревню Таруи.
— Сколько там было воинов?
— Точно сказать не могу, наверняка — несколько сотен.
— Несколько сотен?
Лазутчики переглянулись. Отпустив путника, они поспешили с донесением к Кацуиэ.
Полученные новости были неожиданны. Вражеский отряд оказался настолько малочисленным, что Кацуиэ и его люди почуяли подвох. Так или иначе, был отдан приказ продолжать движение вперед, и войско тронулось. Как раз в это мгновение доложили, что к ним скачет посланец от Хидэёси. Когда гонец прибыл, Кацуиэ со своими вассалами с изумлением увидели перед собой не тяжеловооруженного воина, а юношу, почти мальчика, в шелковом плаще и ярком цветастом кимоно. Даже поводья его лошади были украшены какими-то искусственными цветочками.
— Меня зовут Ики Ханситиро, — заявил юноша. — Я младший оруженосец господина Хидэкацу. Я прибыл, чтобы предложить князю Кацуиэ услуги в качестве проводника.
С такими словами Ханситиро проехал мимо лазутчиков, немало удивившихся его появлению. Лишь пропустив юношу, командир лазутчиков спохватился, окликнул его, затем погнался за ним в такой растерянности, что чуть не свалился с лошади.
Кацуиэ и его приближенные недоверчиво и подозрительно уставились на юношу. Они были настроены на решительную схватку, а сейчас их воля к борьбе таяла на глазах. Конечно, копья и стволы ружей сверкали на солнце по-прежнему грозно. Посреди этого великолепия изящно одетый юноша с достоинством спешился и почтительно поклонился.
— Оруженосец господина Хидэкацу? Понятия не имею, кто он такой и что бы это могло значить, однако приведите его сюда. Я с ним потолкую, — сказал Кацуиэ.
Кацуиэ стоял под деревом на обочине, нетерпеливо пританцовывая на траве. Затем он распорядился принести походный стул. Изо всех сил стараясь скрыть волнение, владеющее им и его приближенными, он предложил юноше сесть.
— У тебя ко мне послание?
— Вы, должно быть, устали, возвращаясь домой по такой жаре, — ответил Ханситиро, показывая тем, как хорошо он воспитан.
Как ни странно, он говорил словами, которыми приветствуют путника в мирное время. Достав письмо из корзины, перекинутой на алой ленте через плечо, юноша продолжил:
— Князь Хидэёси посылает вам приветствие. — И он передал письмо Кацуиэ.
Кацуиэ, по-прежнему настороженный, взял письмо, но не стал сразу распечатывать. Щурясь на ярком солнце, он уставился на Ханситиро:
— Так ты утверждаешь, будто ты оруженосец господина Хидэкацу?
— Да, мой господин.
— А что, господин Хидэкацу в добром здравии?
— Да, мой господин.
— Должно быть, он уже совсем взрослый.
— В этом году ему исполняется семнадцать лет, мой господин.
— Как быстро летит время! Давненько я его не видел.
— Сегодня отец велел ему доехать до деревни Таруи, чтобы приветствовать вас.
— Неужели?
Кацуиэ был изрядно озадачен. Он грузно откинулся на сиденье, и камешек, оказавшийся под одной из ножек, раскололся на кусочки под тяжестью его тела. Хидэкацу был сыном Нобунаги, усыновленным Хидэёси.
— Приветствовать — кого? — на всякий случай переспросил Кацуиэ.
— Вас, ваша светлость, кого же еще!
Прикрыв лицо веером, Ханситиро позволил себе рассмеяться. Он был еще совсем подростком, поэтому оказался не в силах совладать со своими чувствами.
— Меня? Он приехал сюда приветствовать меня? — Кацуиэ все еще не мог поверить.
— Сперва прочитайте письмо, мой господин, — учтиво посоветовал Ханситиро.
Кацуиэ пребывал в таком смятении, что успел начисто забыть о письме, которое по-прежнему держал в руке. Пока он, рассеянно кивая, вчитывался в строчки, на его лице отражалось множество сменяющих друг друга чувств. Автором письма был вовсе не Хидэкацу. Судя по почерку, его собственноручно начертал Хидэёси. Тон был весьма дружествен и чистосердечен.
«Дорога из северного Оми в Этидзэн, несомненно, хорошо вам знакома, потому что вам не раз доводилось проезжать по ней в обе стороны. Тем не менее я посылаю своего приемного сына Хидэкацу, чтобы он проводил вас. Кое-кто, не имея на то оснований, поговаривает, будто Нагахама представляет собой превосходное укрепленное место, чтобы воспрепятствовать вашему возвращению. Однако не будем придавать значения вздорной молве. Чтобы окончательно опровергнуть и развеять ее, я посылаю вам в проводники своего приемного сына, и вы можете оставить его в заложниках до тех пор, пока не почувствуете себя в полной безопасности. Мне хотелось бы самому встретить вас в Нагахаме и дать пир в вашу честь, но после возвращения из Киёсу я так и не сумел полностью выздороветь…»
Слова гонца и содержание письма поневоле вызвали у Кацуиэ раскаяние. Он не мог не сравнивать собственную подозрительность с великодушием, проявленным Хидэёси. До сих пор он страшился всевозможных хитростей и козней со стороны Обезьяны, а сейчас почувствовал сильнейшее облегчение. Давным-давно за ним закрепилась слава непревзойденного полководца, а что касается его умения плести интриги, то оно было общепризнанно; стоило Кацуиэ что-либо затеять, как люди говорили: он опять взялся за свое. Сейчас он даже не потрудился скрыть подлинные чувства за обычной маской. Он умел признавать свои ошибки — именно за это его в последние годы жизни ценил Нобунага — наряду с отвагой, преданностью и умением мыслить масштабно. Все шло на пользу великому делу клана Ода. Поэтому Нобунага облек Кацуиэ высоким доверием, назначив его главнокомандующим в северной войне, одарил большим уделом, подчинил множество самураев и целиком и полностью доверял. Сейчас, когда князя Оды не стало, Кацуиэ тосковал по нему, знавшему и понимавшему его лучше, чем кто другой, и полагал, что на свете не осталось никого, кому можно было служить, на кого можно было опереться в своих сомнениях.
Внезапно тронутый полученным от Хидэёси письмом, он в мгновение ока переменил отношение к былому заклятому сопернику на противоположное. Внезапно он осознал, что их взаимная враждебность исходит от его собственной подозрительности и недоверчивости.
За минуту Кацуиэ полностью переменился:
— Теперь, когда нашего Нобунаги не стало, Хидэёси является тем человеком, которому мы можем во всем довериться.
Тем же вечером он самым дружественным образом коротал время с Хидэкацу. На следующий день в сопровождении высокородного юноши он проследовал через Фуву и вошел в Нагахаму. По-прежнему он был полон новым чувством преданности по отношению к Хидэёси.
Но уже прибыв в Нагахаму и вместе со своими старшими соратниками проводив Хидэкацу до крепостных ворот, он испытал еще одно сильное потрясение, обнаружив, что самого Хидэёси давным-давно нет в Нагахаме. Он уехал в Киото и занимался там какими-то важными государственными делами!
— Хидэёси снова обвел меня вокруг пальца! — в ярости вскричал Кацуиэ.
Прежняя подозрительность овладела им, и он спешно выступил вместе с войском в родной Этидзэн.
Наступил конец седьмого месяца. Во исполнение собственного обещания Хидэёси передал крепость, город и край Нагахама Кацуиэ, который в свою очередь отдал их своему приемному сыну Кацутоё.
Кацуиэ все еще не мог понять, почему на большом совете Хидэёси настоял на передаче крепости именно Кацутоё. И никто из участников тогдашнего совета, не говоря о простом народе, не насторожился, узнав об этом условии, и не задумался, что бы оно могло значить.
У Кацуиэ был еще один приемный сын, Кацутоси, в этом году ему исполнялось пятнадцать лет. Приверженцы клана Сибата, небезразличные к собственному будущему, постоянно жаловались на то, что если отношения между Кацуиэ и Кацутоё со временем не улучшатся, то это угрожает существованию клана.
