Мурасигэ, узнав о случившемся, кипел от возмущения, однако ему не удалось настоять на казни заложников, потому что среди его сторонников было слишком много людей, связанных с кланом Такаяма родственными или дружескими узами.

В конце концов военачальник махнул рукой и смирился с поражением. Теперь двое малолетних сыновей Укона стали для него обузой, и он передал их на попечение деду. Прознав о благоприятном повороте событий, отец Гнеччи вместе с Уконом отправился на гору Амано и попросил аудиенцию у Нобунаги.

— Вы хорошо потрудились, — похвалил святого отца князь, обрадованный удачным исходом дела.

Он одарил Укона уделом в провинции Харима, вручил ему шелковые кимоно и коня.

— Мне хотелось бы принять обет и посвятить мою жизнь Господу, — промолвил Укон.

Но Нобунага и слышать не хотел об этом:

— Ты, мужчина в расцвете лет, собираешься стать монахом? Да это просто смешно!

Итак, события складывались в соответствии с замыслами Нобунаги.

Размышляя о делах минувших, трудно сравнивать их с нынешними, потому что все меняется едва ли не ежеминутно. Не следует из последних сил цепляться за однажды избранную линию поведения, памятуя о том, что причин, по которым человек впадает в непомерное тщеславие, а в итоге прощается с жизнью, больше, чем грибов после дождя.

Уже подходил к концу одиннадцатый месяц, когда Накагава Сэбэй — человек, которого Мурасигэ считал своей правой рукой, — внезапно покинул его крепость и покорился Нобунаге. Князь, вопреки всем ожиданиям, заявил:

— Сейчас страна переживает воистину судьбоносное время, и нам не следует наказывать людей за небольшие провинности, — и не только покарал Сэбэя, но и одарил его тридцатью золотыми.

Золото и богатые наряды достались и трем приверженцам, бежавшим к Нобунаге вместе с Сэбэем, которого Укон убедил сдаться на милость Нобунаги.

Военачальники клана Ода роптали по поводу того, что перебежчиков принимают с непомерной добротой и щедростью. Нобунага прекрасно понимал их чувства, но не мог поступить иначе, желая добиться благоприятного перелома в ходе войны.

Его и самого раздражали бесконечные поиски примирения, дипломатические инициативы, терпимость и выдержка, и Нобунага отводил душу в яростных налетах на мятежные крепости. Неподчинившихся его воле князь карал с особой жестокостью. Взяв приступом крепость Ханакума в Хёго, он сжег все окрестные храмы и прилегающие деревни, наказывая без разбору стариков и юнцов, мужчин и женщин. Постепенно его тактика — предельная терпимость к одним и зловещая беспощадность к другим — начала приносить плоды.

Араки Мурасигэ оказался отрезанным от мира в крепости Итами — в твердыне, лишившейся сразу обеих фланговых опор.

— Если мы сейчас нанесем удар, он повалится наземь, как огородное пугало, — довольно заявил Нобунага.

Он не сомневался, что Итами его войско возьмет чуть ли не с первой атаки. Штурм объединенными силами был назначен на начало двенадцатого месяца. Однако сопротивление оказалось неожиданно яростным. В первый день штурм продолжался с утра до глубокой ночи. На поле боя остались сотни убитых и раненых воинов. Во второй день потерям утратили счет, но ни одна пядь вражеской земли так и не была взята. Самураи Мурасигэ старались не отставать от своего господина, славившегося отчаянной смелостью. Более того, когда сам Мурасигэ собрался было спустить знамя восстания и покориться, его родственники и командиры воспротивились такому решению, утверждая, будто Нобунага непременно отрубит головы всем добровольно сдавшимся мятежникам.

Известие о начале кровопролития в Итами быстро разнеслось по всей Хариме и повергло в дрожь власти в Осаке. Последствия войны чувствовались даже в таких отдаленных местах, как Тамба и Санъин.

Хидэёси в западных провинциях первым делом обрушился на крепость Мики, тогда как вспомогательные войска под командованием Нобумори и Цуцуи оттеснили армию Мори к границе Бидзэна. Хидэёси опасался того, что в ответ на призывы из столицы клан Мори двинет свое войско на Киото. В Тамбе клан Хатано, решив воспользоваться благоприятным моментом, поднял восстание. Акэти Мицухидэ и Хосокава Фудзитака, назначенные наместниками здешних мест, устремились к ним на подмогу.

Хонгандзи и основные силы клана Мори поддерживали между собой постоянную связь морем, под их дудку плясали сейчас все, кто противостоял Нобунаге и Хидэёси.

— Здесь мы вроде бы управились, — сказал Нобунага, глядя на крепость Итами. Взятие крепости он считал делом решенным.

Однако мятежная крепость, пусть и отрезанная от союзников, не сдавалась. И все-таки, по мнению князя, она была обречена. Оставив войско продолжать осаду и штурм, сам он возвратился в Адзути.

Через несколько дней кончался двенадцатый месяц, и Нобунага собирался отпраздновать наступление Нового года в Адзути. Прошедший год принес ему непредвиденные трудности и многочисленные сражения, но сейчас, глядя на улицы крепостного города, князь убеждался в том, что здесь зарождается и крепнет воистину новая культура. Полки больших и малых лавок ломились от товаров, удивляя посетителей изобилием. В чайных и на постоялых дворах было полным-полно приезжих, в порту на берегу озера высился лес мачт причаливших судов.

Близилось к концу строительство жилых кварталов для самураев, отделенных друг от друга узкими ровными улицами, и великолепных дворцов знати. Возводились храмы, а отец Гнеччи не мешкая принялся строить христианскую церковь.

Новый подъем переживала культура. В музыке, живописи, литературе, религии, чайных церемониях и архитектуре — да буквально во всем образе жизни — прежние традиции и стили уступали место новым. Совсем другими стали даже кимоно, которыми местные красавицы теперь стремились перещеголять одна другую.

«Нового года я ждал, и это воистину Новый год для всего народа. Что и говорить: строить куда приятнее, чем разрушать», — думал Нобунага, и ему верилось, что привносимые им в жизнь перемены нахлынут приливной волной на всю страну, охватив и восточные провинции, и столицу, и даже запад, и далекий остров Кюсю, не оставив нетронутой ни одной точки на карте.

Князь улыбнулся своим мыслям, и в это время в покои вошел Сакума Нобумори. Увидев своего вассала, Нобунага внезапно о чем-то вспомнил.

— Да, кстати, а как то дело, что я тебе поручил? — спросил он, передавая оруженосцу чашечку с сакэ, предназначенную для Нобумори.

Нобумори благоговейно коснулся чашечкой лба и уточнил:

— Какое дело?

— Я ведь давал тебе распоряжения относительно Сёдзюмару, не так ли? Ну, сына Камбэя, что находится заложником в доме Такэнаки Хамбэя.

— А, так вы об этом заложнике…

— Я велел тебе передать Хамбэю, чтобы он обезглавил Сёдзюмару и послал его голову в Итами. Мой приказ выполнен? Ты что-нибудь об этом слышал?

— Нет. — Нобумори покачал головой с таким видом, будто это дело интересует его ничуть не больше, чем прошлогодний снег. Он передал княжеское распоряжение, но Сёдзюмару находился в крепости Хамбэя в Мино, поэтому казнь едва ли могла произойти так быстро.

«Приказ его светлости будет выполнен, но для этого потребуется некоторое время», — сказал ему тогда Хамбэй, на что Нобумори ответил: «Что ж, я передал вам приказ князя».

Выполнив поручение своего господина, Нобумори сразу же о нем забыл и, естественно, не подумал проследить за его выполнением. К тому же он был уверен, что Хамбэй, казнив Сёдзюмару, непременно сообщит об этом князю.

— Выходит, вы ничего не слышали об этом ни от Хидэёси, ни от Хамбэя?

— Ни слова.

— Это довольно странно.

— А ты и в самом деле передал приказ Хамбэю?

— Не извольте сомневаться. Правда, он в последнее время стал довольно рассеян, — поспешил отвести от себя подозрение Нобумори, а затем добавил: — Если Хамбэй не выполнил приказания вашей светлости, то его непослушание не должно остаться безнаказанным. Возвращаясь на войну, я непременно заеду в Киото и потребую у него однозначного ответа.