Военная кампания затягивалась по той простой причине, что за последние годы появилось новое вооружение, да и тактика ведения боя претерпела коренные изменения. К тому же армии Нобунаги еще не доводилось воевать с таким могущественным противником.

В ходе западной кампании против войска клана Ода впервые была применена артиллерия, и порох, которым пользовались воины Мори, оказался куда эффективнее известного ранее. Хидэёси, сообразив, что у теперешнего врага есть чему поучиться, заменил старые маломощные китайские пушки на новую, сделанную южными варварами. Орудие он приказал установить на наблюдательной башне. Увидев это, другие военачальники клана Ода тоже поспешили закупить новейшие орудия, благо проблем с приобретением оружия не было.

Услышав о том, что в западных провинциях идет война, туда понаехало множество торговцев из городов Хирадо и Хаката, что в провинции Кюсю. Рискуя жизнью, они умудрялись миновать принадлежащий клану Мори флот и бросали якоря в портах на побережье Харимы. Хидэёси помог им получить немалую выгоду, убедив других военачальников не торговаться, когда речь заходит о приобретении нового вооружения.

Мощь новых пушек была впервые опробована в ходе штурма крепости Канки. Воины клана Ода насыпали прямо напротив крепости довольно высокий холм, а на его вершине, на наблюдательной вышке, поместили пушку. Эффект превзошел все ожидания: после первого же выстрела глинобитная стена и ворота крепости рухнули.

Однако и у защитников Канки имелась артиллерия, а также новейшие ружья и изрядный запас отменного пороха. Деревянную наблюдательную вышку несколько раз поджигали, сооружение сгорало дотла и его приходилось возводить заново, причем только для того, чтобы его вновь обстреляли и подожгли.

И все-таки в конце концов крепость пала, но военачальники клана Ода призадумались: если такие усилия потребовались, чтобы сломить сопротивление в небольшой крепости, то каким же сложным и кропотливым делом окажется штурм Мики?

На расстоянии около половины ри от крепости Мики находилась невысокая гора Хари. На ней Хидэёси и расположил свою ставку. Его восьмитысячное войско стояло поблизости.

Вскоре на гору Хари прибыл Нобутада, и вдвоем с Хидэёси они осмотрели вражеские позиции. К югу от крепости Мики горы и холмы примыкали к горной гряде западной Харимы. Севернее текла река, по имени которой крепость и получила название. С восточной стороны простирались заросли бамбука, а за ними — луга и пашня. Таким образом, крепость с трех сторон имела прекрасные естественные укрепления. В центре этого надежно защищенного пространства размещались главная цитадель, за ней — вторая цитадель, да вдобавок была еще и третья, внутренняя.

— Не представляю, как мы сможем взять эту крепость без долгой предварительной осады, — уныло заметил Нобутада, осматривая вражеские укрепления.

— Да, дело предстоит не из легких, — согласился Хидэёси. — Зуб хоть и гнилой, но на очень уж здоровом корне.

— Гнилой зуб? — Сравнение Хидэёси заставило Нобутаду улыбнуться. Уже несколько дней молодого князя мучила нестерпимая зубная боль, даже щека у него порядком распухла. Вот и сейчас, рассмеявшись, он невольно схватился за щеку. — Да, действительно точь-в-точь как больной зуб! Чтобы вырвать его, надо запастись изрядным терпением.

— Болит-то всего один зуб, а отзывается во всем теле. Однако если мы сгоряча сразу же ринемся штурмовать крепость, рвать этот гнилой зуб, что не дает нам покоя, то может пострадать и челюсть, а то и сам больной помрет.

— Ну, так что же нам делать, Хидэёси?

— Зуб все равно придется вытаскивать, значит, нужно для начала расшатать его. Что, если мы возьмем крепость в глухую блокаду и станем покачивать этот зуб время от времени?

— Отец велел мне вернуться в Гифу, если быстро взять крепость не удастся. Так что я возвращаюсь, а вы тут поступайте, как сочтете нужным.

— Положитесь на меня, мой господин.

На следующий день Нобутада уехал, а вместе с ним — и все остальные военачальники. Хидэёси со своим восьмитысячным войском взял крепость в кольцо, приказав командирам полков воздвигнуть деревянные заграждения на всех до единого подходах к ней. На дорогах он расположил заставы и выслал конные дозоры. Самое ответственное задание выпало полку, охранявшему южную дорогу к крепости. Отсюда было всего четыре ри до берега, куда флот клана Мори часто подвозил оружие и продовольствие с тем, чтобы переправить их в крепость как раз по этой дороге.

— Восьмой месяц — это уже настоящая осень, — задумчиво произнес Хидэёси, любуясь луной, и позвал: — Итимацу! Эй, Итимацу!

Юные оруженосцы со всех ног бросились к своему господину, отталкивая друг друга локтями. Однако Итимацу среди них не оказалось, и Хидэёси пришлось отдать распоряжение подбежавшим юношам.

— Расстелите-ка циновку на горе Хираи, в том месте, откуда открывается самый лучший вид на крепость, — велел он. — Мы устроим нынче вечером попойку под луной.

— Слушаемся, князь! — хором воскликнули оруженосцы и поспешили выполнять поручение.

— Эй, Тароноскэ, постой!

— Да, мой господин.

— Попроси Хамбэя прийти ко мне, если он, конечно, хорошо себя чувствует.

Тем временем возвратились двое оруженосцев, объявив о том, что уже расстелили циновку неподалеку от вершины горы, на ровной площадке одного из утесов.

— Что ж, отсюда и впрямь превосходный вид, молодцы, — похвалил Хидэёси. И, вновь обратившись к оруженосцам, приказал: — И Камбэя пригласите тоже. Нельзя упускать возможность полюбоваться такой луной.

Юноши помчались выполнять приказание своего господина.

Под высокой раскидистой сосной на циновке были расставлены узкогорлые бутыли с сакэ и кипарисовые подносы с едой. Трапезу вряд ли можно было назвать роскошной, но для походных условий и она казалась хороша — особенно при таком замечательном лунном свете. Трое мужчин опустились на циновку: Хидэёси посередине, Хамбэй и Камбэй — по обе стороны от него.

Все трое сейчас любовались луной, и у каждого ее завораживающее сияние порождало разные мысли. Хидэёси вспоминал поля родной Накамуры, Хамбэй представлял себе гору Бодай при лунном свете, и только Камбэй с тревогой размышлял о том, что ждет их в ближайшие дни.

— Вы не озябли, Хамбэй? — заботливо спросил Камбэй у своего друга; озабоченно поглядел на него и Хидэёси.

— Нет-нет, со мной все в порядке, — заверил Хамбэй, но лицо его было сейчас чуть ли не бледнее самой луны.

«Одаренный человек, но какой болезненный», — с грустью подумал Хидэёси. Слабое здоровье подчиненного беспокоило его куда больше, чем самого Хамбэя.

Однажды, когда Хамбэй катался верхом в Нагахаме, его вырвало кровью, и на протяжении северной кампании он тоже часто болел. Поэтому, отправляясь в поход на запад, Хидэёси попытался уговорить своего друга остаться дома, не рисковать здоровьем.

— О чем вы говорите, мой господин! Я ни за что не останусь! — беззаботно воскликнул Хамбэй и поехал вместе со всеми.

Конечно, Хидэёси радовало присутствие Хамбэя. Этот человек считался его вассалом, но в глубине души Хидэёси называл его не иначе как учителем. И особенно ценна была ему поддержка Хамбэя сейчас, когда предстояло подняться на одну из самых крутых вершин в своей жизни.

Но с тех пор, как они вошли в западные провинции, Хамбэй уже успел дважды захворать. Обеспокоенный Хидэёси велел своему соратнику, которым очень дорожил, немедленно ехать к лекарю в Киото. Тот, однако, войска не покинул, заявив:

— Я болею с младенчества и давно свыкся со своими хворями. Никакие снадобья мне не помогут, единственно подходящее лекарство для воина — поле боя.

Хамбэй продолжал трудиться в ставке с присущим ему усердием, не делая себе ни малейших поблажек. Но сила духа не способна восполнить такой природный недостаток, как слабое здоровье.

В довершение ко всему, выходя из Тадзимы, войско попало под ливень. Основательно вымокнув, Хамбэй почувствовал себя так плохо, что уже не смог скрывать недомогания, и после того, как они обосновались на горе Хираи, два дня не появлялся в шатре у Хидэёси, не желая огорчать князя своим болезненным состоянием. Но поскольку в последние дни Хамбэй как будто пошел на поправку, Хидэёси захотелось скоротать время за приятной беседой с близкими ему людьми, тем более вечер выдался такой погожий. Однако Хамбэй и сейчас, судя по всему, чувствовал себя неважно.