Оглядываю гудящую, веселящуюся толпу под навесом. Тоже все рассчитано и продумано. Утром и днём религиозные дела, а к вечеру, чтоб молодёжь не скисла, на заскучала, дают возможность развлечься… А вон и наши, те, на кого снизошёл Святой Дух. Миша играет на гитаре, Лена поёт. Вокруг любопытные слушатели. Полный кайф.

Люлю снова трогает меня за рукав. Такая у неё манера. Спрашивает, почему я не пью. На самом деле ей хочется внимания к себе. Как, впрочем, каждому.

— Люлю, почему у вас такое имя?

Не понимает. Вопросительно смотрит снизу вверх. Такое впечатление, что её английский ещё хуже, беднее моего.

— Салют, Люлю! — поднимаю стаканчик, чокаюсь с ней. — Бон шанс!

— Бон шанс, — как эхо, повторяет она.

Вино сухое, слабенькое. Запиваю его глотком кофе.

— У вас тут свободно? Можно я как бы присоединюсь? — с вазочкой мороженного в руке подходит Игорь.

Переоделся. Черная распахнутая куртка, вся в молниях. Золотой крест. Белые брюки. Коса. Серьга.

Не дожидаясь ответа, пристраивается рядом, знакомится с Люлю. Она тотчас вскакивает, убегает к стойке, приносит третий стаканчик, разливает всем вино.

— Неужели вы француженка? Можно потрогать? Первая в жизни живая француженка, с которой я сижу рядом! Давайте отметим это, выпьем!

— Он неплохо говорит по–английски, напорист. — Какая у вас профессия? Дегустатор? Интересно. А я — кинорежиссёр. Клипмейкер. Если б вы жили в Москве, дал бы вам некую роль. Не понимаете? Синема! Люлю, хочешь сняться в кино?

Она с напряжённым вниманием ловит каждое слово. Я для них уже не существую. Так сказать, любовь с первого взгляда. Профессионал и невинная козочка. Вот сейчас они встанут, он поведёт её в гостиницу.

— Идем, идём, — Игорь нетерпеливо поднимает Люлю из‑за столика.

— Покажу тебе сувенир из России.

Люлю оглядывается на меня, смущённо разводит руками. И они уходят.

Так все просто.

По навесу начинают барабанить капли дождя. Зажигаются цветные фонарики. Расталкивая танцующих, бегом возвращается Игорь. Один.

— Вы как бы поняли — ближайшие час–полтора не приходите в номер, — он нагибается к моему лицу, выговаривает по слогам. — По–жа–луй–ста!

Киваю.

Игорь убегает к ожидающей его под дождём женщине.

И все‑таки грустно. Тяжело на душе. Приехала, если можно ей верить, искать Бога.

Не совершаю ли я непоправимую ошибку?

Вспомнилось известное изречение «Париж стоит мессы», давно превратившееся в общее место. Есть время ещё раз попробовать проникнуться этим роскошным богослужением. Неужели я такой уж бесчувственный урод, хуже всех?

Огромное скопление людей в полутьме храма внимает песнопениям- молитвам, устремив взор на трепещущие огни свечей.

Хочу быть честным перед собой, а значит и перед тобой. Ты видишь, я здесь, я силюсь открыться тому, что должно совершиться.

Но и в этот раз не чувствую ничего, кроме искусственно созданной атмосферы внешнего благочестия.

Сейчас сижу совсем близко к сцене. Вон справа виден силуэт Игоря с его косой. Вчера, когда в двенадцатом часу ночи я постучал в номер гостиницы, он был уже один. Лежал, сыто позёвывая, произнёс: «Могли вернуться и раньше. Только разбудили. Выгнал её через полчаса. Как бы невинная особа, а на деле — задрипанная шлюшка».

Я понимаю, экуменический центр не виноват, что люди такие. Монахи не виноваты. Никто не виноват. Но почему я чувствую вину перед этой самой Люлю? Выгнанная, опозоренная, где она сейчас?

Утром, до завтрака, я тоже приходил сюда, пытался подключиться к действу. Завтракать не стал, поскольку, объявив о своём отъезде, сообразил, что потерял право кормиться здесь за счёт монахов.

Теперь идёт предобеденная служба, и у меня остаётся всего 25 минут до рейсового автобуса. Пора идти в гостиницу, забирать сумку.

Встаю. Осторожно ступаю между людей, направляюсь к выходу.

А на воле гроза!

Бегу под ливнем, под раскатами грома. Весь мокрый подбегаю к гостинице. Дверь заперта. Ни на стук, ни на звонок никто не отзывается. Стучу в окна. Обегаю гостиницу. Колочу в дверь кухни. Заперто. Догадываюсь — все ушли в храм, все на молитве.

Автобус через десять минут. Нужно ещё добежать до остановки. Как же моя сумка? Деньги, билеты на автобус и на поезд, паспорт — все при мне в бумажнике. Ничего страшного. Игорь сумку прихватит, привезёт. Не зверь же он, в самом деле, крест на груди…

Молния. Оглушительный удар грома.

Бегу к остановке. Пробиваю собой низвергающиеся потоки воды.

А пистолет?!

Ведь в сумке подарок Фрица! Этот самый супермен с косой, этот Игорь, несомненно, полюбопытствует, залезает в сумку, произведёт ревизию… Скажи, что же делать? Нужно немедленно принять решение.

Вон за пеленой дождя щит у дороги, надпись «Stop bus».

Внезапно дождь прерывается. Вокруг льёт. А надо мной нет. Это — зонт. Это — бегущая рядом Катя.

— Катенька, откуда вы взялись?

— Помогала в столовой, пошла в храм, увидела вас. Вы совсем промокли!

— Катенька, смываюсь отсюда в Париж.

— Знаю. Отец Василий сказал. Все вам завидуют…

— Катя, сейчас подойдёт автобус. Просьба: пожалуйста, скажите Игорю, что я поручил вам забрать мою сумку, сегодня же заберите. Когда поедете отсюда на север, держите её при себе, хорошо?

— Да. Конечно. Она удивлена, не понимает, отчего я не взял сумку с собой.

В одиночестве стоим под зонтом. Катя всячески старается уберечь меня от ливня. Автобус опаздывает на пять минут. На десять. Порыв ветра выворачивает зонт наизнанку. Худенькими руками Катя суетливо пытается выправить спицы.

— Не стойте со мной, бегите в храм, простудитесь!

Катя отрицательно мотает головой, её длинные чёрные волосы липнут к лицу.

За серой завесой дождя возникает автобус.

— Спасибо, Катенька!

Она целует меня в щеку. Вскакиваю в переднюю дверь. И вот уже за окном уменьшается, исчезает тоненькая фигурка девушки со сломанным зонтом.

В автобусе, кроме меня, лишь двое — пожилая пара в прозрачных дождевиках с откинутыми капюшонами. Сочувственно смотрят, как я сдираю с себя промокшую куртку. Рубаха тоже намокла. Даже бумажник мокрый. Хоть его содержимое осталось сухим.

Переодеться в Париже будет не во что. Даже побриться, даже зубы почистить нечем. Всё осталось в сумке.

Вместе с пистолетом.

Никогда не думал, что при таких обстоятельствах буду ехать в Париж. Как мокрая курица.

Ох и смешон я тебе, наверное… Кто‑нибудь скажет — «Бог наказал», кто‑нибудь злорадно поддакнет — «Так тебе и надо, отщепенец!».

А мне, несмотря ни на что, весело.

Только бы автобус не опоздал к поезду. Слишком силён, слишком напорист дождь. Трудно водителю вести машину по залитому водой шоссе.

Проезжаем то ли посёлки, то ли городки. Вымершие. Десяток–другой старинных зданий, площадь, мэрия с обвисшим французским флагом, отель.

Пожить бы в таком отеле, в номере с письменным столом… Никого не знаешь, никто не знаком. Писать, работать сколько хочешь, а после гулять по этой чистенькой улице, вдоль этих виноградников, вдоль кряжистых тополей у дороги, словно сошедших с картины Ван–Гога…

Пожилая пара, цепляясь за поручни, пробирается к шофёру, указывает на циферблаты своих часов, скандалит.

Шофер виноватым голосом что‑то объясняет, успокаивает:

На пустынном вокзальчике, куда мы, наконец, приезжаем, кассир объясняет мне и двум попутчикам — следующий поезд прибудет через сорок минут. Правда, это уже не экспресс из Марселя, а обычный рейс из Лиона, останавливающийся на каждой станции. Наши билеты сохраняют свою силу.

Пожилая пара обескуражена, чуть ли не убита горем. Втолковывают, объясняют мне на пальцах, что в Париж попадём на полтора часа позже.

На полтора, так на полтора. Я — гражданин российский, закалённый.

Покупаю в киоске пачку дешёвых сигарет «Житан», выхожу под навес платформы, закуриваю. Ливень сменился тихим дождиком. Гроза уходит.