Сумерки прекратили сражение. Несмотря на одержанную победу, в шведском лагере не без опасения ждали возобновления сражения: по самым приблизительным подсчетам, у русских сохранились еще силы, вдвое превышающие армию Карла. Поэтому готовность русских генералов, князя Якова Долгорукова, Автомона Головина и Ивана Бутурлина, капитулировать на правом фланге, была признана лучшим выходом из положения. Условия были тяжелые. Весь «большой наряд» и припасы доставались победителю. Русские полки с оружием и знаменами уходили восвояси. Карл утвердил условия договора, о чем и было объявлено в девятом часу приехавшим в шведский лагерь русским генералам. При этом было сделано все, чтобы рано утром поскорее вывести семеновцев и преображенцев на другой берег Наровы. Для этого к мосту даже прислали саперов. Поспешность была вполне объяснима: победители опасались, что Вейде, который отказывался капитулировать, перейдет в наступление и прижмет их к шести батальонам гвардии.
Но появившиеся русские генералы уговорили Вейде прекратить сопротивление. Однако, в отличие от преображенцев и семеновнев. его «генеральство» не было пропущено на правый берег Наровы. Полки были окружены и разоружены.
Пленение дивизии Вейде в отечественной литературе обычно представляют как вероломное нарушение шведами договора. Шведы находили свое объяснение: о свободном проходе договаривались лишь относительно войск, воюющих на правом фланге. Найден был предлог, чтобы пленить также весь генералитет и высшее офицерство. Было объявлено, что русские пытались тайно вывести казну и тем самым первые нарушили условия капитуляции. С.М. Соловьев считает, что в договоре ничего об этом не было сказано. Разночтение, видимо, в трактовке – входит ли казна в понятие имущество, которое должны были оставить русские победителям, или нет? Во всяком случае, шведы без всяких оговорок посчитали, что входит. Зато ясно, что прежде всего двигало Карлом, приказавшим задержать офицеров: Россия с ее людскими ресурсами могла достаточно быстро восполнить потери в солдатах. Но где быстро найти грамотных офицеров, тем более старших?
Утро 20 ноября стало для шведов утром оглушительной победы. Она сделалась еще более весомой, когда стало ясно, во что обошлось сражение победителям и побежденным. Дисциплинированные шведы точно исчислили свои потери, пленных и трофеи. Они потеряли убитыми 31 офицера и 646 солдат. 1205 человек были ранены. В плен к ним попали 79 генералов и офицеров. 145 орудий, доставшихся победителю, ставили перед ним приятную, но хлопотную проблему – как перевезти и содержать столь огромный трофейный артиллерийский парк. Потери русских войск исчислялись приблизительно так: 6-8 тысяч человек убитыми и ранеными. Около 23 тысяч вырвались к своим.
Нарвская катастрофа сильно повредила престижу Петра и России. В центральной Европе, особенно в протестантских странах, Нарва была воспринята как должное: шведы показали варварам-московитам их истинное место. Шум стоял такой, что Карл XII превращался в миф, в образ непобедимого «короля- героя», нового Александра Македонского.
После Нарвы особенно доставалось русским послам-министрам, затесненным и осмеянным. Неудивительно, что молили царя поскорее добыть хоть какую-то победу: «Хотя и вечный мир учиним, а вечный стыд чем загладить? Непременно нужна нашему государю хотя малая виктория». Эти победы очень скоро пришли, но впечатление от Нарвы, по сути, до самой Полтавы перевешивало их. Удачи Петра воспринимались как досадное недоразумение.
Случайность или закономерность?
Нарвское поражение в книгах, в учебниках преподносится очень своеобразно. Оно вроде бы было неизбежно, имея в виду отсталость Московского государства в начале Северной войны, и в то же время – случайно, коша перечисляются конкретные причины катастрофы. Здесь и злая ноябрьская погода, хлеставшая мокрым снегом в лицо, и несвоевременный отъезд Петра из-под Нарвы; и поголовное предательство иностранных офицеров. Бесспорно, многое можно отнести к случайностям. Но в том-то и беда, что, сложившись вместе, они лишь усугубили общую слабость и неподготовленность русской армии, в частности, и всей страны в целом к войне с таким противником.
Победа шведов закономерна. Хотя бы потому, что тоже сложилась… из мелочей, но таких, которые оттачивались и пригонялись друг к другу очень долгое время; «мелочей», требовавших образованности и опытности офицеров, обученных до автоматизма солдат, умеющих неудержимо и энергично атаковать. Победа была неизбежной, потому что в такой армии барабаны четко подавали сигналы, посыльные быстро разносили приказы, солдаты не теряли строй, а офицеры в любой ситуации знали, что надо делать. Отлаженная система управления армией превращала ее в совершенный механизм.
Но и этого мало. Нужна была – и была – вера, скрепленная протестантской суровостью и непоколебимой уверенностью в силе шведского штыка и полководческой мудрости короля-мальчишки. Все – от Карла до последнего солдата – верили, что «Господь никому не позволит пасть в бою, покуда не придет его час». Потому могли в ожидании атаки терпеливо стоять в строю под огнем, не страшась кровавых просек от ядер, или решать судьбу сражения в яростной штыковой схватке, на которую из тогдашних европейских армий мало кто был способен. Такое состояние воинского духа и военного дела нельзя было ни купить, ни создать в одночасье. Оно складывалось исподволь, из прошлых побед цементировалось традициями и отношением к армии. Оно обеспечивалось, наконец, общим уровнем развития страны с ее четырьмя университетами, городами, мануфактурами, грамотным и трудолюбивым населением, которое при ничтожной численности в полтора миллиона стало строить империю.
Что могли всему этому противопоставить под Нарвой русские? Необстрелянную армию, в которой лишь три полка успели понюхать порох? Доморощенных офицеров, которые, сколько не меняй и не переставляй, были плохи? Не случайно же появилось горькое признание Петра, отказавшегося менять одного неученого командира полка на другого (даже «немца»): «Князь Никита (Репнин) такой же, как и другие: ничего не знают». Позднее Петр сумел точно охарактеризовать состояние своего войска как «младенческое», а умение воевать и управлять войсками – воинское искусство – «ниже вида». Отсюда не приходилось удивляться, что «такому старому, обученному и практикованному войску над таким неискусным сыскать викторию» было совершенно естественно. Да и силы духа, которая в иные времена помогала даже плохо обученным русским воинам выстоять и победить, 19 ноября 1700 года не было.
Но значение первой Нарвы не только в том, что она засвидетельствовала отсталость страны. Это обшее положение едва ли устраивало самих участников «нарвской конфузии». Куда важнее было понять меру этой отсталости. Оказалось, что она почти безмерна. С известными оговорками можно утверждать, что Нарва перечеркнула почти все прежние реформаторские усилия, продемонстрировав их поверхность и ограниченность. Нарва поставила вопрос о системности реформ. На первый взгляд, это звучит несколько парадоксально: нет ничего более конвульсивного и хаотичного, чем петровские усилия восстановить боеспособность армии после Нарвы. Царь метался по стране, судорожно выискивая денег, людей, вооружение, продовольствие, припасы. Но сделать это прежними способами, к каким прибегали его отец или старший брат, уже не мог. Ставить новые заплаты на старое обветшавшее платье не было никакой возможности. Именно с этого времени реформы стали приобретать всеохватный характер. Разумеется, в границах двух неизменяемых величин – крепостничества и самодержавия.
Если, по определению С.М. Соловьева, «неудача – проба гения», то Петр оказался гением самой высшей пробы. Оказалось, что для него – чем хуже, тем лучше. Широко известна оценка Петром Нарвы: «Когда мы сие несчастие (или, лучше сказать, счастие) под Нарвой получили, то неволя леность отогнала и к трудолюбию и искусству день и ночь прилежать принудила и войну с опасением и искусством велела». Можно, конечно, несколько усомниться в соответствии этой оценки истинному самочувствию Петра в ноябре 1700 года – сделана она после Полтавы и Гангута, в обстановке победоносного завершения войны. Но вот письмо, вышедшее из-под его руки десять дней спустя после страшной катастрофы. Оно адресовано Б.П. Шереметеву, единственному более или менее опытному генералу, оставшемуся в окружении царя. Остальные были, как мы помним, под крепким караулом у Карла XII. Царь пишет: «Не годится при несчастий всего лишаться» и далее приказывает идти воевать у неприятеля «дальний места». Исследователи обычно обрашают внимание именно на это петровское стремление разорить базы противника. Но между тем интереснее начало. Петру важнее всего «при несчастии» не потерять волю к борьбе и силу духа, ведь это и значит – «всего лишаться». Остальное – следствие.
