Мой друг «Знание – сила» великолепно владел языком, хорошим литературным стилем. Теперь, когда я перечитываю, я уже понимаю, что это просто молодежная проза, что тогда был такой московский стиль, но откуда мне, пацану из Жданова, маленького приазовского городка, тогда было это знать? Я получал это в чистом виде – вот он, текст, смотри.

Думаю, тогда журнал можно было купить. Не помню, чтобы у нас в семье его выписывали, отец выписывал другие веши. А я ежемесячно покупал журнал в киосках, каждый месяц, неукоснительно, никогда не пропуская – я ждал этой ежемесячной встречи.

В 13-14-15 лет меня больше всего интересовал естественный и технический мир, мир земли, мир физики, мир химии. И вот то, что все это рассказывалось великолепным языком, и эта интонация -захлебывающейся жажды рассказать – еще и про это, и еще про это, и про это, и вот сделали еще такое открытие, и смотри, как это интересно, – это порождало ощущения Алисы в Стране чудес. Передо мной разворачивались какие-то бесконечные секреты, которые прямо на моих глазах раскрывались. И на моих глазах, от номера к номеру, этот мир становился все интереснее, красочнее, человек, который его мне преподносил, становился все умнее и сильнее, и было четкое ощущение, что я расту вместе с ним. Это ощущение роста, которое поддерживалось еще моими гормонами, я вот сейчас просто явственно ощутил; полистал журнал тех лет – и вдруг вспомнил мои 15 лет…

Конечно, даже близко все остальное нельзя было ставить. Все остальные журналы были информационными. Функциональными. И только этот журнал был журналом нового мира. Я сформировался, желая быть для других таким же журналом. Я хотел бы быть «Знанием – сила». Так оно и получилось. В моей компании я был всегда человеком исключительно эрудированным. Человеком, который всегда мог перескочить с одного на другое и назад, с очень яркими, образными рассуждениями – фактически это и был журнал «Знание – сила». (Я говорю это в первый раз, я открываю тайну моей жизни, но сейчас мне уже за пятьдесят, и что уже теперь значат эти разоблачения моей юности, чего, вообще-то, бояться – поздно бояться…)

Помню, 1965 год был, по-моему, какой-то совершенно ошеломительный. Потом я уже привык, я уже знал, что мы еще встретимся, через месяц встретимся непременно. Я перечитывал его снова и снова. Я не понимал, зачем это делаю, я и так знал все статьи наизусть. Просто я хотел, чтобы со мной снова так говорили, я хотел снова услышать этот голос. Он меня подкреплял для того, чтобы мне самому так говорить.

«Знание – сила» срывал у меня все защитные механизмы: настолько были симпатичны эта интонации и это ощущение целостности, что у меня не было никакой критики, таким голосом в меня можно было впихнуть все, что угодно, я бы всему поверил сразу и навсегда. Такой открытости, такого доверия безоглядного никакой другой журнал не вызывал.

Можно было рассматривать каждый крошечный текст, три на четыре сантиметра, набранный супермелким шрифтом, в который вбито было очень много, и рядом картинка, ее тоже можно было рассматривать. И вместе они составляли уже не информацию, а знание. Не знание, а понятия. Не понятия, а мировоззрение. Все время шла игра на повышение. Я не получал того, зачем я приходил, я все время получал больше. В этом полная уникальность журнала, не знаю, как в мире, но у нас – точно. И среди современных ему журналов тридцать лет назад, и за все эти тридцать лет такого журнала больше не было. Все остальные в лучшем случае давали то, зачем ты к ним пришел. Это была их честность. А «Знание – сила» не то что обманывал – он всегда был больше меня. Это был удивительный старший товарищ.

Исключительную роль играло, как я сейчас понимаю, художественное оформление журнала. Исключительную! Такое тогда не было принято. Я жил в стороне от культурных течений, не знал, что у вас окопались отовсюду выгнанные художники, я воспринимал, как оно было.

Его невозможно было дочитать до конца, поэтому нельзя выбросить, как можно было выбросить прочитанный другой журнал. А это же картинка, верно? – ну как ее выкинешь?! На нее можно было снова и снова смотреть…

Я тогда научился у журнала, что лучше доверять миру, это очень методологически правильно.

Есть очень сильная связь между моим развитием, изменением и журналом. Четко обозначить эту связь невозможно, потому что я жил – и журнал жил, я менялся – и он менялся. Теперь я не могу сказать, то ли я менялся со временем и по-другому смотрел на журнал, то ли журнал менялся быстрее меня и менял меня. Наверное, одновременно происходило и то, и другое.

Потом я поступил в Ростовский университет, на мехмат. Пошла какая- то другая жизнь, в том числе и культурная, и я, студент, был ее активным участником. Уменьшалось значение информации, но увеличивалась роль высоких этажей: знаний – понятий – мировоззрения.

Сначала меня прежде всего притягивали в журнале математика, кибернетика, физика и химия. Позже заинтересовался психологией: у вас это был тогда Владимир Леви, с которым потом я имел счастье познакомиться, молодой Вадим Ольшанский.

У меня на факультете была кличка «Философ». Философия для математика – смежная наука, не знать ее было просто моветоном, Я не вылезал из университетской библиотеки, там было жутко интересно. Потребовалась выучка журнала, который давал невероятную мощность: можно делать и сделать все, никаких границ не существует. А поскольку я был очень здоровый, я мог работать на форсаже, даже не понимая, что это форсаж. Журнал давал мне пример такой мощности – он ведь оставался для меня одним человеком.

А в конце 60-х годов начался мой переход к социальным наукам – наукам, которые связывают людей, не рассматривают их изолированно, как, например, психология. Социальная психология, социология, история. Страшно интересным оказалось все, что касалось отражения одних людей в других.

Я был редактором факультетской скандальной газеты «Сигма». Все, кто учился тогда на ростовском мехмате, вспоминают ее с содроганием. Нас регулярно выгоняли из комсомола, потом брали назад; мы публиковали, например, Бродского, который тогда уже был в эмиграции. Газету я пытался делать так, как сделан журнал «Знание – сила». И не стеснялся исключительным варварством: мы оформляли газету, вырезая рисунки из журнала. Мы делали маленькие тексты на больших листах, соединяли их с журнальными иллюстрациями и добивались удивительного эффекта. Очень в этом преуспели. Я думаю, нас не выгнали окончательно из университета потому, что преподавателям тоже было страшно интересно, что мы выдумаем в следующий раз. То есть видно, что ребята – дураки последние, в политике ничего не понимают, способны только квартального искупать, к тому же Ростов всегда был веселым городом. Ну, в конце концов из комсомола совсем уж собрались выгнать, но я к тому времени кончал университет и интересы у меня появились другие: самиздат, серьезное. Вот Ростов и был моим переходом к социальной сфере.

Когда же началось мое сознательное гражданское существование, я стал ловить в журнале нотку, которую раньше не ловил: свободу. Раньше я ее не видел, не выделял, она была как бы заплавлена, разлита в текстах, а я воспринимал все целиком. Теперь я стал выделять и искать эту свободу, независимость. сознательное противопоставление вещам либо общепринятым, либо общедиктуемым. И вот тут я увидел авторов – на месте одного человека многих, каждый из которых действовал чуть по-своему.