— Что случилось? — Голос Дженн был тих; она отложила книгу и смотрела на Финлея, подняв брови.

— Ничего. Я просто гадаю, какая польза от всего этого — если смотреть в будущее. Ты ведь знаешь, как скучают они в Анклаве. — Так же, как и некоторые взрослые, которых он мог бы назвать...

— Пока мы отсутствовали, у них все было хорошо.

— Именно. Но впереди еще одна долгая зима, когда возможности покинуть Анклав практически не будет. Я предвижу неприятности.

— Два последних года дались Финлею особенно трудно. Бывали дни, когда он тратил все силы на то, чтобы уследить за своими подопечными, чтобы просто не дать им попасть в беду. По правде сказать, он устал от ответственности, от попыток подготовить молодежь к жизни, которую они, возможно, никогда не смогут вести.

Устал от сознания того, в каком тупике находится сам.

Очнувшись от задумчивости, Финлей заметил, что Дженн наблюдает за ним. Некоторое время она молчала. Ее взгляд скользил по занятым делом подросткам, по расседланным и стреноженным коням. Лицо ее было задумчивым, как будто ей приходилось принимать в расчет многое, о чем не знал даже Финлей. Она продолжала молчать, пока собирала свои книги и бумаги и складывала в старую кожаную сумку, потом тихо спросила:

— Ты можешь предложить что-то другое?

Финлей хмыкнул.

— Предложить? Мы лечим симптомы болезни, от которой не знаем лекарства. Считается, что Калике открыл бы нам, как можно жить на свободе, не прячась в Анклаве, — но ты не можешь заставить Ключ открыть нам, где искать Калике. Дела будут идти все хуже, если только ты не найдешь какой-то способ избавиться от Нэша и Кенрика. — Когда-то именно об этом мечтал он сам — найти Калике и принять участие в битве, которая освободит Люсару от зла, принесенного Нэшем, зла, которое тот привил и молодому королю.

— Неужели дела и правда так плохи?

Финлей посмотрел на Дженн — по-настоящему посмотрел. В свои тридцать два года она все еще была красива — с бездонными синими глазами, густыми черными волосами и выразительным овальным лицом.

Годы мало отразились на ней — в отличие от событий прошлого. Сегодня ему предстоит рассказать молодежи историю великой битвы, не упоминая о том, что эта женщина так и не оправилась от последствий своих поступков, так и не стала прежней. Что ж, с тех пор она держала себя с достоинством, в которое сама, похоже, не верила, и с твердостью, не уступающей решимости человека, которого она предала, его брата, Роберта.

Как все они, она жила год за годом, зная о том, что надежда существует, но не рассчитывая, что она сбудется.

Финлей вздохнул.

— Нет, пожалуй, кризис еще не наступил, но когда-нибудь он неминуем. В течение пяти столетий колдуны салти находили убежище в Анклаве. Мы обучали их, они возвращались в мир и вели обычную жизнь, лишь иногда посещая Анклав, хотя некоторые и оставались там навсегда. Теперь же слишком опасно покидать Анклав. Дети, рождающиеся там, не имеют шанса выйти на свободу. И, — Финлей поднял руку, подчеркивая свои слова, — единственная возможность для нас хотя бы изредка выбираться сюда — это твое присутствие и защита Ключа, благодаря которой ни один искатель не в силах нас выследить.

— Финлей, — тихо, чтобы ее не услышали на другом конце поляны, сказала Дженн, — я знаю, что они становятся беспокойны. Знаю, что они скучают. Но что мы можем поделать?

— Именно. — Раздражение Финлея сменилось просто усталостью. — Действительно, что? — Он поднялся на ноги и потянулся к седельной сумке. — Я пойду к ручью, умоюсь. Но об одном я хочу тебя предупредить: Эндрю желает, чтобы сегодня вечером я снова рассказал им о битве.

Финлей отвернулся и двинулся прочь, не желая видеть выражения ее лица и тени, которая промелькнула в глазах Дженн.

Заледеневшими руками Дженн взяла еще одно полено и осторожно подкинула в костер. Хотя ужин закончился час назад, огонь пылал вовсю; впрочем, Дженн так и не могла избавиться от озноба, как бы близко к костру ни сидела и во сколько бы плащей ни закуталась.

Слишком долго прожила она в пещерах Анклава с их ровным теплом, и теперь ее телу трудно вспомнить, что выросла она в лесу, что с трех лет зимой и летом свободно бегала под деревьями, пока в семнадцать, спасаясь от преследования отряда гильдийцев, не повстречала Финлея с Микой... и Роберта.

Его сообразительность той ночью спасла ее от опасности; окружающая его тайна увлекла ее, увлекла так сильно, что она оказалась не в силах высвободиться. И эта история все еще продолжается... пусть Финлей и рассказывает молодежи лишь одну из ее глав, ту главу, которую Дженн знала гораздо лучше, чем признавалась.

Финлей за прошедшие годы приобрел большой опыт в таких рассказах. Теперь он делал это умело и терпеливо, не возражая, когда его прерывали вопросами, ловко обходя нежелательные подробности — вроде того, что девушка-малахи, захваченная в плен, оказалась возлюбленной Мики. Или того, что сам Финлей поклялся не допустить Дженн на поле битвы, но не сумел этого сделать и, напротив, позволил ей встать между Робертом и Нэшем, чтобы прекратить их единоборство и не дать ни одному из них погибнуть.

И еще Финлей ничего не рассказывал о тех часах после битвы, когда Роберт умирал и Дженн спасла его ценой лжи.

Нет, рассказ Финлея касался только тех аспектов сражения, которые запечатлела история: противостоящих друг другу противников, того, кто был ранен и кто погиб. Финлей говорил о том, как было применено колдовство и как хорошо это сработало. Он описывал стратегию, тактику, уловки, к которым прибегало и то, и другое войско, — и тут ему никак не удавалось избежать упоминаний о своем возлюбленном брате.

Дженн следила за рассказом издали, сохраняя и внутреннюю дистанцию тоже. Молодежь, и Эндрю в том числе, слушали в зачарованном молчании, то улыбаясь, то хмурясь, с широко раскрытыми глазами, как будто слышали эту историю в первый раз. Другое дело, что в этот раз они были на месте событий, в глубине Шан Мосса, хотя и на некотором расстоянии от поля битвы. То, что они выслушивали теперь повествование на месте событий, окруженные теми же деревьями, вдыхая тот самый воздух, воскрешало для них прошлое.

Мечты о славе, о победах, о свободе... Дженн читала их на лицах слушателей; в их возрасте еще трудно было понять, что ни славы, ни победы, ни свободы битва при Шан Моссе не принесла, а была лишь длинной цепью ошибок, и некоторые из них совершила она, Дженн.

Она сделала глубокий вдох. Хелен, хорошенькая дочка Финлея, сидела рядом с отцом, положив голову ему на плечо; рука Финлея обнимала ее. Девочка была молчаливой, задумчивой, мягкой и доброй, и трудно было представить, что Финлей с его горячим нравом, нетерпеливостью, стремлением к немедленным результатам, — ее отец. Никакие два человека не могли бы быть так несходны, и все же они были близки, как только могут быть близки отец и дочь, и на сердце у Дженн всегда теплело, когда она видела их вместе, такими умиротворенными и счастливыми, пусть и всего на несколько часов.

С другой стороны от Финлея сидели шестнадцатилетние близнецы, Зеа и Нейл. Если Нейл, как и Хелен, был спокойным и мягким, то Зеа могла быть такой же требовательной и нетерпеливой, как Финлей. Родители близнецов часто беспокоились о будущем дочери. Позади Нейла, наблюдая за всеми орлиным взором, сидел старший из всей группы, семнадцатилетний Лиам. Финлей не хотел брать его с собой в этот раз, но Дженн настояла на своем. Она знала, что Лиам, пожалуй, больше остальной молодежи тяготится ограничениями жизни в Анклаве, стараниями Гильдии и короля все сильнее напоминающем темницу. Впрочем, у Лиама был ясный ум, и под должным руководством он мог вырасти настоящим предводителем.

Лицом к Финлею сидел Сэйр; его веснушчатое лицо и рыжие кудри слишком часто напоминали Дженн о Мике, хотя не было сомнений в том, что родства между ними нет. Взгляд юноши то и дело обращался к Дамарис, дочери Арли, которая выбрала себе место немного в стороне и рассеянно рисовала что-то в захваченной с собой книге. Рядом с Сэйром расположились Эндрю и его лучший друг, Гай. Эндрю слушал рассказ Финлея с многозначительной улыбкой, которая встревожила бы Дженн, если бы она уже тысячу раз не видела ее на лице сына. Это просто означало, что Эндрю удалось сделать что-то, приятное остальным, и теперь он получает удовольствие, не только слушая Финлея, но и радуясь интересу друзей. Дженн иногда трудно было поверить, что Эндрю уже четырнадцать. Гай просто слушал, смеясь, когда смеялись другие, и отложив свои вопросы на потом, когда он сможет быть вполне откровенным, никого этим не смутив. Эндрю как-то сказал Дженн, что ему в друге больше всего нравится то, что тот всегда докапывается до правды, какой бы мрачной она ни была.