Никогда не думала, что умею так быстро бегать.

– А я даже не задыхался, – сказал Глеб, – но тоже не откажусь принять душ.

Ирина лукаво взглянула на него:

– Давай вместе.

– Вместе? Нам не будет там тесно? – так же лукаво спросил Глеб.

– Проверим. Раздевайся, раздевайся, – Ирина принялась расстегивать пуговицы на рубашке Глеба.

А он стоял, опустив руки, покорный, и смотрел ей в глаза, где видел свое отражение.

Они вошли в ванную комнату, шлепая босыми ногами по полу.

Они стояли в обнимку под теплыми, упругими струями, тела поблескивали в потоках воды. Глеб целовал запрокинутое лицо Ирины. Она иногда вздрагивала и все сильнее и сильнее прижималась к мужчине.

Минут через двадцать они, закутанные во влажные махровые халаты, уже сидели в мягких креслах, держа в руках бокалы с коньяком.

– Так от кого тебе передали письмо? – поинтересовалась Ирина.

– Честно говоря, не знаю.

– Что в нем пишут?

– Поздравляют с будущим днем рождения, – Не валяй дурака, Федор.

– Я сам не совсем понимаю. В общем, меня просят о встрече.

– Где? – насторожилась Ирина. – Мы собираемся уезжать отсюда?

– Не беспокойся, нет повода.

– Ты всегда мне так говоришь…

– А ты всегда не слушаешься.

– Я всегда беспокоюсь, – призналась Ирина, – когда тебе кто-то звонит, когда тебя кто-то спрашивает. У меня всегда ощущение от этих звонков, будто ты тут же исчезнешь. Может быть, все произойдет так же, как уже не раз происходило у меня дома. Спим, спим, я тебя обнимаю, слышу рядом твое дыхание… А когда просыпаюсь – тебя рядом со мной нет, хотя постель еще хранит твое тепло.

Вспомнив это, Ирина чуть не расплакалась, но сдержала себя. И Глеб это понял.

– Ну давай же выпьем за вас, за то, что нам так хорошо в Париже.

– Да, хорошо, пока хорошо, – с грустью произнесла женщина, – если бы не эти мерзавцы, то все было бы прекрасно.

Она хотела добавить, что если бы еще не это чертово письмо… Но опять сдержалась, смирившись с тем, что сколько она ни говорит, ничего изменить словами, да и слезами, невозможно. Каким Глеб Сиверов был, таким и останется. И у него всегда будет своя жизнь та, в которую она никогда не будет допущена, как бы этого ни хотела.

Подавшись немного вперед, Ирина почти умоляюще попросила:

– Пожалуйста, рассказывай мне оба всем.

– Что ты имеешь в виду, Ирина? Я и так всегда говорю с тобой обо всем.

– Нет, о своей работе.

– Зачем тебе это?

– Я хочу знать. Мы же вместе.

– Вот этого, дорогая, тебе лучше не знать.

– Почему лучше?

– Мы же хотим быть вместе? .

– Я должна знать, что у тебя на. душе.

– Это грязно, страшно. Зачем тебе лишние волнения, лишняя нервотрепка?

Быстрицкая чуть-чуть обиделась, уголки губ опустились. Глеб улыбнулся.

– Лучше допей коньяк, он тебя согреет, взбодрит. Хоть румянец появится, – Эта ночь будет нашей, Федор? спросила женщина, жадно глотая остатки коньяка.

– И эта, и много следующих. И мы всегда будем с тобой вместе.

– Глеб! – воскликнула Ирина, ставя выпуклый бокал на низкий столик и бросаясь в объятия Глеба. – Только не уходи! Пожалуйста, не уходи сегодня, когда я буду спать! Я не вынесу…

– Успокойся, – нежно проведя ладонью по волосам женщины, сказал Глеб. – Сегодня уж точно никуда я не пойду, останусь с тобой.

– Ну и слава Богу. И завтра тоже не уходи. Может быть, впервые нам так хорошо. Мы вместе, никто не мешает, за окнами прекрасный город.

– А бандиты? – пошутил Глеб.

– Да ну их к черту! Я уже о них и думать забыла.

– Вот и молодец.

Глеб держал Ирину в своих объятиях, вдыхал прохладный вечерний воздух, смотрел на яркие всполохи света, пробегающие по потолку. Затем перевел взгляд на окно. За окнами сверкали огни рекламы, с улицы, даже на третий этаж, в распахнутые окна долетал смех, веселые голоса разноязычных туристов. Из ближайшего ресторана слышалась музыка, опять аккордеон, опять нехитрая мелодия и прокуренный голос певицы, немного усиленный микрофоном. Раздавались сирены проносящихся машин, хлопанье дверей, и еще тысячи разных звуков. Город жил, не умолкая даже на ночь. И все это вместе – этот ночной воздух, темное небо," тронутое заревом огромного города, уличный шум, запах цветущих каштанов, смешанный с едким запахом бензина, запах волос Ирины Быстрицкой – все это было его Парижем. Все это было их Францией.

Глеб откинулся на спинку кресла, прижал к своей груди голову Ирины.

– Ирина, мне с тобой очень хорошо. Так хорошо мне никогда не было.

– И мне, милый.

Возбуждение охватило мужчину и женщину, халаты упали на ковер, и Глеб, подхватив Ирину на руки, понес в спальню. Он чувствовал, что, возможно, эта ночь станет последней, проведенной ими в Париже, в уютном отеле. Ирина чувствовала то же, но боялась признаться в этом даже самой себе. Ей хотелось верить, что счастье продлится бесконечно, что они изо дня в день будут засыпать и просыпаться обнявшись – вместе, а утром будут вместе завтракать, затем, взявшись за руки, побредут по улицам Парижа, никуда не спеша, будут разглядывать витрины, улыбаться встречным прохожим. И так будет вечно, или хотя бы на протяжении еще нескольких дней, которые она сможет назвать счастливыми.

"Мы имеем право на счастье? – целуя Глеба в шею, думала Ирина. – Имеем, имеем. И должны быть счастливы, и никто не должен нам в этом мешать. Мы заслужили свою толику безмятежного счастья. И еще я очень хочу, чтобы у меня был ребенок, был ребенок от него. Я обязательно рожу ему сына, маленького Глеба, такого же сильного и бесстрашного, который всегда сможет меня защитить. Конечно, когда вырастет…

Глупые мечты, ты же знаешь – не будет так… Никогда не бывает Так, как задумываешь…"

Где-то под самое утро, когда с улицы уже доносился шум деловой жизни, Глеб тихо поднялся, поправил простыню, укутал одеялом обнаженные плечи Ирины; и вышел в гостиную. Он взял в руки пульт и принялся переключать телевизор с одной программы на другую. «Что же могло произойти, если они мне назначают встречу?»

Он просмотрел один канал, другой, еще несколько, но, просидев около часа перед телевизором, так и не смог прийти хоть к какому-нибудь выводу.

«Да, скорее всего, случилось что-то из ряда вон, если меня находят в Париже. Но что? Неужели опять какой-нибудь псих или террористы? Как все это надоело! Не дают спокойно пожить. Сколько мы уже здесь?» Глеб задумался, и перед его внутренним взором – как на ускоренном просмотре кинопленки – пролетели счастливые дни, проведенные с Ириной в Париже, – до обидного короткие.

Так и не найдя объяснения предложению о встрече, Глеб вернулся в спальню, забрался под одеяло. Ирина что-то промурлыкала во сне и уткнулась влажными губами в плечо Глеба. Ее рука мягко легла ему на грудь, и он понял, что даже если бы сейчас грохотали выстрелы, он не смог бы оставить эту женщину, не хватило бы сил освободиться от ее нежных объятий. Он смотрел на Ирину. Узкая полоска света, утреннего, нежно-золотистого, падала на ее волосы, пересекала тонкую морщинку на лбу, ложилась на веки. Ресницы едва заметно подрагивали, и Глеб определил: Ирина не спит.

– О чем ты думаешь? негромко спросил он, поглаживая шелковистую кожу ее плеча.

– Я думаю о том, – не открывая глаз, сказала Ирина, – что мы с тобой очень мало были вместе. Может быть, только сейчас мы по-настоящему узнаем друг друга.

Вернее, это я по-настоящему узнала тебя здесь, в Париже, когда нам никто не мешал, когда нам некуда было спешить. Хотя я все время чувствовала, что долго счастье длиться не может, что обязательно кто-то его разрушит.

– Не переживай, возможно, еще ничего и не произошло, возможно, еще на пару недель мы останемся здесь.

– Хорошо бы. Но мне уже в это не верится. Хорошее кончается быстро. Плохое – никогда. Глеб посмотрел на часы. Стрелки показывали без нескольких минут семь. Снова уснуть не удастся. Будто крепкого кофе глотнул.