Дальше следовали три густо замазанные чернилами строчки.

Ни малейшего намека на суть лаврухинского открытия в письмах из Германии не обнаружилось. Глеб даже рад был этому — ведь противник прочел их раньше. Но все-таки развязка назревала. На это указывали и датчики, и прибытие в Севастополь нового лица.

Человека с эспаньолкой нужно спровоцировать. Вызвать огонь на себя — и способ для этого один.

Для полного правдоподобия Глеб взял тот же самый комплект инструментов, хотя поиски на «Лазареве» собирался вести только для виду. Прибавился только один предмет. Но именно его Сиверов постарался замаскировать до поры до времени.

Он знал, какое изображение поступает с датчиков, это и продиктовало способ маскировки. Подводная съемка или взгляд другого ныряльщика моментально бы разоблачили нехитрый прием Слепого.

Мутная вода, одинокие грустные медузы, веселые стайки фосфоресцирующих рыбок. Чем ниже, тем холодней, тем меньше живности. Главный термоклин — даже сквозь костюм ощущаешь резкую перемену «климата». Если загробный мир существует, он должен быть именно таким: вечный холод, вечная тьма, состояние, подобное невесомости. И покойники с неустанно шевелящимися волосами…

Сейчас кто-то наверняка наблюдает за его уверенными движениями в воде. Люди возле монитора уже не сомневаются в очередном визите на «рэк» главного противника. Но спешить они не станут. Они хотят извлечь пользу. Пусть аквалангист еще раз попотеет. Вдруг ему повезет? А если он выяснил что-то новенькое и точно знает где искать? Пусть только найдет восьмиконечный крест, и вот тогда можно будет «спустить собак».

Глеб не пытался осмотреть как можно больше помещений судна. Сразу приступил к тщательному исследованию двух соседних переборок, разгоняя крабов, соскребая ракушки. Ни на секунду он не забывал, где находится ближайший датчик и каким выглядит движущийся силуэт.

Еще мгновение — и крест, закрепленный на груди, окажется в торжествующе воздетой руке. Движение должно быть естественным, чтобы наблюдатель не почуял подвоха.

Поиски и опросы престарелых участников рейса продолжались своим чередом, хотя никто в корпорации уже не верил в успех мероприятия. Наконец список пассажиров, еще не переселившихся к месту вечного покоя, был исчерпан. Ответственные лица приняли нулевой итог как должное, можно сказать стоически.

И тут вдруг обнаружился еще один неучтенный господин. В документах судоходной компании удалось разыскать строгий выговор от августа сорок первого года одному из старших матросов «Фридриха» и последующий приказ об увольнении. Поводом для наказания послужила попытка провоза безбилетного пассажира — матрос взял с собой восьмилетнего мальчугана, чтобы высадить его в шведском порту.

В те времена вряд ли хоть один рейс огромных океанских лайнеров обходился без неучтенных пассажиров. В плавучем «городе» можно было найти достаточно укромных мест. Низшие по рангу члены команды иногда подрабатывали, предлагая дешевый транзит или переправляя контрабанду. Обычно это сходило с рук, но в обстановке взаимных доносов случилось по-другому.

Один из матросов стукнул капитану судна. Как порядочный человек, тот не стал немедленно реагировать и дал делу ход тогда, когда ребенка удалось переправить на берег.

Родители мальчика были активистами левого движения. В конце тридцатых, спасаясь от ареста, им пришлось срочно бежать в нейтральную Швецию. Ребенок остался жить с двоюродной теткой. Чем дальше, тем больше они опасались за его судьбу и, наконец, решили рискнуть.

В документах пароходства ничего не говорилось о дальнейшей судьбе матроса. Вряд ли возмездие за его проступок ограничилось увольнением. Но сейчас оружейную корпорацию мало интересовала судьба самоотверженного моряка. Мальчишка Отто из далекого сорок первого превратился в старика Отто, но, к счастью, еще не умер. Нужно было и его охватить опросом.

Он единственный из бывших пассажиров доживал своей век неустроенно и бедно. Кто-то состарился в кругу семьи, кого-то потомки определили в комфортабельный дом престарелых, а Отто обнаружился в неопрятной комнатушке на франкфуртской улице, облюбованной эмигрантами-курдами.

Перещеголяв родителей, он стал крайним леваком. Стены комнаты украшали портреты Мао Цзэ-дуна, Че Гевары, Троцкого и «отца анархизма» Бакунина. Старик, обросший седой щетиной, сидел на матраце голый по пояс, но в берете. Бренчал на расстроенной гитаре, распевая слабым дребезжащим голосом песни протеста шестидесятых годов.

Гости заранее знали, что к нему нужен особый подход, и представились антиглобалистами из Восточной Европы. К движению антиглобалистов Отто имел самое прямое отношение, как, впрочем, и ко всем другим движениям протеста и сопротивления — от Курдской рабочей партии до баскских сепаратистов. Насильственные методы он, правда, осуждал.

Разговорить его не составило труда, гораздо сложнее было вставить слово в непрерывный поток красноречия, переправить этот поток в нужное русло. Отто сообщил, что не признает готовой пищи и напитков. Покупает у курдов хлеб, который пекут их женщины, и кислое молоко, собственноручно ими приготовленное. Возможно, именно такая диета сохранила ему бодрость души и тела. Отто сразу же вручил гостям целую кипу листовок и десяток маек с разнообразной символикой.

Часа через два его энергию удалось переключить на воспоминания детства. Конечно, путешествие по морю осталось одним из ярких впечатлений. Отто признался, что с тех пор ни разу еще не брал билет ни на один вид транспорта.

— Если сесть без билета слишком сложно, я добираюсь до места другим способом. Например, самолетами я не летаю с конца пятидесятых. Еще пять лет назад всю Европу можно было исколесить автостопом. Но теперь люди за рулем всего боятся. Даже водители трейлеров отводят глаза и делают вид, будто не замечают голосующих на обочине.

Собеседники не позволили Отто перескочить на другую тему, снова вернули его к давнему круизу «Фридриха». Старик гордо сообщил, что еще мальчишкой ничего не боялся, не желал подчиняться диктатуре взрослых.

— Матрос пугал меня корабельными крысами, гестаповцами и еще черт знает чем. А я все равно не желал сидеть на месте, шнырял повсюду. Ради спортивного интереса стянул ананас с ресторанной кухни. Есть не стал, иначе почувствовал бы себя вором.

Старик рассказывал, как подглядывал за танцующими парами и восхищался игрой оркестрантов. Как следил, потея от трюмной жары, за работой кочегаров, подкидывающих уголь в топку. И даже видел через щелку мужчину, который прятал какой-то неизвестный предмет.

Оба гостя буквально дыхание затаили. Когда Отто, размахивая руками, стал описывать дым из труб и яркие спасательные крути, они в два голоса прервали его, проявив особый интерес к последнему эпизоду. Интерес этот не вызвал у рассказчика ни тени беспокойства. Маленький мальчик словно так и не повзрослел: под морщинистой кожей и неопрятной седой щетиной жила все та же детски наивная душа.

Человека он рассмотрел плохо, предмет вообще не увидел. Вначале собирался дождаться ухода незнакомца, потом его самого отвлек низкий корабельный гудок. Отто подумал, что они прибывают в порт или встретили на море другое судно. Он решил вылезть на палубу, узнать, в чем дело, а потом вернуться назад.

— Я не нашел обратной дороги. Корабль был огромным, я так до конца и не научился ориентироваться среди этих палуб, коридоров, кают.

Гости гораздо лучше знали планировку судна, хотя и не бывали там ни разу. Мелких подробностей хватило им, чтобы достаточно точно определить «адрес». Один из гостей буквально через пару минут вспомнил о неотложной проблеме. Попрощался с Отто, сжав правую руку в кулак — традиционным жестом всех леваков. Второй визитер еще задержался, чтобы снять возможные подозрения. Престарелый ребенок так и не разглядел скрытой цели визита, не почувствовал короткого взлета и быстрого падения интереса гостей.