– Знакомьтэсь, дэвочки, – прокричал Вано, стоило нам подойти к его «шестерке». – Это Мартина и Вилли. Ваши попутчики. Так же, как и вы, – он заговорщицки нам подмигнул, – заплатыли за экскурсию сто двадцать баксов. Ванхангри твенти бакс, ес? – Услышав о ста двадцати баксах иностранные Маня-Ваня закивала головами и начали лыбиться еще шире. А Ваня, понизив голос, пояснил. – Они швэды… Лохи еще те…

– Комон, лэди и джэнтэльмены! – прокричал Вано, гостеприимно распахивая перед ними заднюю дверь. – Гоу ту зе Вайт рок! – он подмигнул нам. – Ну и вы заходыте.

Мы влезли в жаркий салон «Жигулей», причем Сонька оказалась умнее меня – она села на переднее сидение, мне же пришлось ютиться на остатках заднего (места, должна казать, осталось только для собаки породы пекинес). Шведы этого даже не заметили, по-прежнему радостно улыбаясь, они достали фотоаппарат, камеру, термос и огромную плетеную корзину с провизией.

– Ням-ням! – громко сказала Мартина и показала на свои запасы провианта.

Мы понимающе закивали. Я даже облизнулась, в надежде, что из этой горы ням-няма и нам достанется что-нибудь вкусненькое. Мы ведь даже не позавтракали, а кушать хотелось. Тем более, в корзинке был – это я точно видела – мой любимый паштет из гусиной печени, моя любимая колбаска солями, мои любимые сдобные круассаны, и еще куча всего любимого.

В конце концов, не будут же они хавать эти деликатесы на глазах у изумленной (считай, голодной, публики)? Тем более, там столько, что можно накормить целый полк.

Не угадала! Оказалось, что шведы не такие хлебосольные, как мы, русские и армяне, – сожрали все под чистую, даже не предложив нам продегустировать. Вот она западная жадность! Зато когда мы купили по дороге гору дымящихся хычинов, они живо поинтересовались, что это такое, и какое оно на вкус. В итоге слопали и наш провиант. Как только не лопнули!

Добрались до Белых скал довольно быстро – шведы только-только успели схавать десерт. Место оказалось удивительным. Лесок меж скал, узкое горное ущелье, поросшее лиственницами, и бурная речка среди светло-голубых, будто покрытых инеем, валунов. Дно у нее такое причудливое (местами серебристое, иногда салатовое или лазурное), а вода настолько прозрачная, что кажется, будто это и не река вовсе, а выложенный мозаикой бассейн. Да и все остальное, не только она, но и эти горы, это ущелье, эти матово-серебристые валуны – все не настоящее, а созданное гениальным дизайнером. Или художником! И просто не вериться, что такую безупречную красоту сотворила природа.

Мы Сонькой тут же ринулись в кристально чистую воду. Я прямо в одежде, так как купальника на мне не было, а доставлять иностранцам бесплатное удовольствие, демонстрирую свои прелести, я не собиралась. Вода оказалась ледяной – градусов тринадцать. Но мы все равно довольно долго бултыхались, пока наши ноги не свело судорогой. Потом, выбравшись на берег, мы засели в уютной деревянной беседке – обсыхать и обедать (откуда-то из зарослей тянулся обалденно пахнущий жаренным мясом дымок). Шведы, не переставая улыбаться и снимать все на видео, потащились с нами.

К счастью именно в этот момент к нам присоединился Вано. Он втиснул свой зад между нашими с Сонькой бедрами, достал из рюкзака красивую бутыль из непрозрачного стекла, запечатанную сургучом, обложенную рогожкой, припудренную палью, и весело проговорил:

– Сэчас развэдем капиталэстов на бабки. – Потом, нацепив на свою хитрющую физиономию самою благостную из улыбок, обратился к шведам. – Каберне! Индестенд? – Шведы закивали головами, видно, поняли. – Зе бест! – Он глянул на меня. – Как сказать, что с собствэнных виноградныков? Нэ знаешь? – Я не знала. – Май грэнд фазе э…

На сим запас английских слов закончился, поэтому Вано перешел на более богатый язык – язык жестов. Он вскочил и стал изображать, как его дед собирал виноград, как давил его ногами, как потом разливал в бочки и как прятал его в погребе. И так у него красноречиво получалось, что поняли не только мы, но шведы.

– Как сказать – пятдэсят лэт назад? – переведя дух, вымолвил Вано.

– Фифти иез эго, – подсказала Сонька.

Шведы замычали, зацокали языками, восхищенно закудахтали, Мартина даже к бутылке потянулась, но прыткий Ваня ее опередил.

– Фифти бакс! – выкрикнул он, прижав бутылку к груди.

Шведы недовольно сморщились, но деньги Вано все же отстегнули, получив взамен зеленой бумажки вожделенную бутыль. Но при нас пить не стали, а, сграбастав со стола два пластиковых стакана, удалились за валун. Чтобы значит с нами не делиться!

Как только они скрылись, Вано достал из своего бездонного рюкзака еще одну бутыль, на этот раз не такую изящную, а самую обычную пластиковую полторашку. Она была под завязку наполнена рубиново-красной жидкостью.

– Вино? – проявила чудеса проницательности Сонька.

– Вино, – подтвердил Ваня. – Домашнэе… Пэйте, дэвочки, на здоровье…

– Его тоже дед мял ногами?

– Какой дед, слущай? Мой дед в войну погиб. Сам дэлал, толко кто его сейчас ногами мнет? Всо машины…

– А то? – Сонька дернула подбородком в сторону валуна, за которым лакали вино шведы.

– Такое же, как это, толко в красывой бутылке… Харошая бутылка от рижского балзама, я ее в подвалэ нашел, валялась там лэт дэсять. Харашо запылилась … – Ваня озорно подмигнул. – Дурак я что ли выдэрженное вино им продавать? Всо равно нэ чэрта нэ смыслят… А вообщэ вино хорошее, толко молодое, пэйте, дэвочки…

Мы не стали ломаться – выпили. Потом поели шашлыков с аджикой, спелых персиков, груш. А когда время перевалило за три дня, начали собираться обратно.

Добрались мы до санатория часам к пяти. Могли бы и раньше, но долго пришлось расталкивать пьяных шведов – они с бутылки вина так окосели, что уснули прямо на жесткой земле. Потом мы их волокли к машине, загружали в нее, размещали на сиденье, когда разместили, оказалось, что места на нем не осталось даже для собаки породы пекинес, только для чей-хуа. В итоге мы с Сонькой вдвоем взгромоздились на переднее сиденье, и от штрафа нас спасло только то, что местные гаишники со своих водил денег не берут

Еле доехали!

Когда стали подходить к корпусу, обнаружили, что у его крыльца опять кто-то кучкуется. Толпа была довольно внушительной, и на сей раз состояла не только из женщин – среди частокола голов я узрела лохматую башку Зорина и ушастую Блохина.

– Неужто опять кто-то с балкона сиганул? – испугалась Сонька.

– Не знаю… – неуверенно протянула я. Мне самой эта толпа у крыльца не понравилась. В последнее время, если народ собирается компанией больше пяти человек – знай, где-то рядом труп.

Пока я над этим размышляла, от толпы отделилась Светочка (ну конечно, как же без нее!) и, взобравшись на лавку, как Ленин на бронепоезд, заблажила:

– Товарищи, нас опять надувают! В который раз администрация показывает, как отвратительно она относится к нам, отдыхающим! А ведь мы заплатили…

Я перестала слушать этот бред и, обернувшись к Соньке, проговорила:

– По крайней мере, все живы, уже хорошо.

– А по какому случаю демонстрация? – заинтересовалась Сонька. – И что на ней делают такие политически пассивные личности, как Зорин?

– А ты у него спроси, – предложила я и, сделав ладони рупором, прокричала. – Юрка! Ком цумир!

Зорин обернулся, увидел нас (по мне едва скользнул взглядом, зато Соньку буквально пронзил) и подошел.

– Где были? – не очень вежливо, и даже не поздоровавшись, буркнул он.

– На Белые скалы ездили.

– Опять с этим полоумным джигитом?

Мы кивнули.

– Я так и знал… – Его глаза сузились, а нос наоборот стал будто больше, и это означало, что Юра сердится. – Пока мы тут мучаемся, они по горам разъезжают…

– А от чего вы мучаетесь? – живо поинтересовалась я.

– А ты еще не в курсе? О! Тогда иди у своей соседки поинтересуйся, у Эммы свет Петровны…

– А ты разве сказать не можешь? – осерчала Сонька. – Подписку о неразглашении что ли дал?