Я замолчала, не закончив фразы. Что теперь распинаться? Однако картина преступления вырисовывается все четче. Итак. Некто, назовем его (ее?) Х задумал убить Катерину (зачем – это другой вопрос, сейчас не об этом), для этого он выбрал удачное время, когда в корпусе и вокруг него минимум народа (либо назначил ей свидание именно на этот час и именно в ее люксе), затем Х, откуда-то знавший про черный ход, открыл дверь внизу, освободил дверь вверху и пошел «на дело». Что между ними произошло в номере, можно только догадываться, но что Х явился туда с определенным намерением – убить, не вызывает сомнений (значится, предумышленное убийство, так и запишем!), так как пути к отступлению он подготовил конкретные. Х столкнул Катю, при этом очень удачно спрятавшись за висевшее на веревке полотенцем. И не смотря на то, что Катя пыталась задержаться руками за поручни, убийца ее все-таки столкнул. Катя упала. Х вышел из ее номера, быстро прошмыгнул в потайную дверь, сбежал вниз и вышел на задний двор. Как мне думается, в его планы входило тут же вернуться, спрятать дверь за щитом (не думаю, что это бы помогло – менты все же не дураки), потом спуститься на лифте вниз и смешаться с толпой. Однако вышло все не совсем по плану, а всему виной заезжая выскочка Леля Володарская…

– Леля Володарская! – донесся до меня голос Эммы. – Очнись…

Я очнулась. Оказалось, что Эмма продолжает утирать нос панамой, а Сонька отсиживаться в кустах.

– А нам можно в номер идти, как думаешь? – обеспокоено спросила Эмма.

– Понятия не имею.

– А обедать?

– Почему нет? Идите…

– А ты? – И только тут она заметила, в каком я виде, и ахнула. – Леля! Что с тобой?

– Не успела переодеться, – буркнула я. – И обуться…

– Это ладно! Но где ты нашла коровьи лепешки?

– Какие еще лепешки?

– Твои ноги! Они, прости, в коровьих фекалиях…

Я задрала ногу, глянула.

– Эмма Петровна, это не какашки, это гнилая слива, я наступила…

– Где ты ее нашла? – взволновалась Сонька – страстная любительница всех ягод без исключения, а халявных в частности. – Тут слива не растет, тут только пальмы да репьи…

– Иди на задний двор, там полно.

– А что ты делала на заднем дворе? – подозрительно спросила Сонька, приподнимая одну бровь. – Ты же должна была быть в номере…

Меня как прострелило. Номер! Он же так и остался незапертым. А там, между прочим, масса ценного: деньги, тряпки, косметика, телефон с камерой, не говоря уже о Сонькином лифчике-сейфе, за который она меня на ремни порежет.

– Вы тут посидите, – выпалила я, срываясь с места. – А я мигом.

Я ласточкой взлетела на крыльцо, распахнула тяжелую дверь, ворвалась в фойе. Включив сразу третью скорость, ломанулась к лифту. Но когда до заветного механизма оставалось каких-то несколько скачков, путь мне преградил уже знакомый паренек в голубой форме.

– К сожалению, – строго проговорил он. – Пока в корпус вход запрещен.

– Как это? – не врубилась я.

– Очень просто.

– Но мне на минуточку… У меня номер не заперт!

– Нельзя! – прикрикнул он, потом смилостивился и почти ласково объяснил. – Идет опрос свидетелей. Скоро закончат, подождите полчасика.

Я не могла ждать, мне казалось, что если я протяну еще несколько минут, номер точно обчистят, причем, если не вороватые отдыхающие или наглые горничные, то нечистые на руку милиционеры. На мое счастье, голос у меня громкий, по этому мои вопли услышала проходящая мимо сестра хозяйка, она вошла в мое положение и пообещала закрыть наш номер своим универсальным ключом. С чувством исполненного долга я вернулась на улицу.

Сонька сидела под той же акацией. Эммы же видно не было, скорее всего, верная режиму дня, она не смогла пропустить обед.

– Сонь, – протянула я, подсаживаясь к подруге. – У тебя деньги с собой?

– Есть маленько, – осторожно ответила она. – А что?

– Маленько, это сколько?

– Сотенка.

– Точно? – переспросила я, зная, как Сонька любит прибедняться.

– Ну… Может, две.

– Мне надо рублей пятьсот. Где бы занять?

– Зачем? – ахнула она.

– Купить самые дешевые сланцы и шорты с майкой. Хоть секонд-хэнд… – Я надвинула Сонькину шляпу на ее удивленные глаза. – Менты в корпусе до вечера шуровать будут, в номер не попадешь, не оденешься, а я хочу свалить отсюда. Прямо сейчас и на весь день. – Я передернула плечами и добавила. – И желательно на всю ночь.

– Ты что-то натворила? – ужаснулась подруга, вцепившись мне в предплечья. – Тебя подозревают в убийстве?

– Просто мне хочется убраться подальше отсюда. Не хочу тут оставаться! – Плаксиво пропищала я – похоже, нервишки начали сдавать. А-то уж забеспокоилась: где бурная бабья истерика, вечная спутница происшествий, смертей и преступлений. – Особенно сегодня! Сейчас же все будут мусолить Катину смерть. Болтать глупости! Я не хочу этого слышать…

Я сбилась на неразборчивый шепот. Я не могла объяснить своего состояния ни себе, ни ей. На меня словно навалилось что-то. Мне было плохо, тошно, противно. Только недавно я была бодра, сдержана, относительно спокойна, и вдруг… Тоска. Боль. Усталость. Дурное предчувствие. И желание бежать без оглядки. Почему-то казалось, что за стенами санатория все будет по-другому. Все уйдет, забудется… Забудется Катино лицо с пустыми от ужаса глазами, страшный хруст ее костей, и глухой удар ее тела о землю.

– Я не усну этой ночью, – прошептала я, прижимаясь к Сонькиному хрупкому плечу. – Не смогу…

– Давай сегодня пустимся во все тяжкие! – возбужденно воскликнула Сонька, стряхивая меня со своего плеча. – Обожремся шашлыками и нарежемся, как поросята!

– Споем под караоке! Я всегда мечтала, только стеснялась, у меня же слуха нет.

– Прыгнем с тарзанки!

– А потом пойдем купаться голышом!

– Чего мы тут рассиживаемся? – вскочила она. – Побежали деньги занимать.

Уже через пять минут мы заняли у безотказного Юры Блохина тысячу рублей. Рассудив, что на сланцы мне хватит Сонькиных двух сотен, на гардероб нечего тратиться, если его можно у кого-нибудь позаимствовать (мы позаимствовали у Тани – просто сорвали с балконной веревки сохнувший на ней сарафан), а на кутеж двум красивым женщинам штуки хватит за глаза.

В три часа по полудни мы покинули территорию санатория.

Я проснулась от холода и боли в голове. Вообще-то болела не только она, ныло все тело, включая ноги, поясницу, живот и грудину, но голова трещала просто нестерпимо, поэтому я со стоном приподняла ее, и с трудом разлепила глаза. Мой невидящий взгляд несколько мгновений блуждал по нечетким очертаниям окружающих предметов и вещей, потом остановился на каком-то ориентире (наверное, телевизоре), сфокусировался, разглядел и обалдел… Оказалось, что лежу я не на своей кровати, как мне представлялось, даже не в чужой, как я опасалась, и на кушетке, и не кресле, и не на полу…

Я лежала на деревянном топчане посреди пляжа. В двух метрах от меня плескалось море, лаская сонную гальку своими тихими волнами. По его кромке носились крикливые чайки, они беспрестанно ругались и дрались из-за добычи, обгаживая своими гортанными криками благостную тишину окружающего мира. Пахло тиной и перегаром. Тиной от моря, перегаром от Соньки, которая храпела на соседнем лежаке, подложив под голову вместо подушки плюшевого зверя неизвестной породы. У изголовья ее… кхм… кровати валялась целая груда пустых бутылок от ненавистной «Балтики № 9», куча одноразовых тарелок с остатками шашлыком и целая вязанка роз.

Значит, мы все-таки вчера нарезались! Какие дуры!

Я поднялась с лежака, кряхтя и охая, вместе со мной кряхтели и охали мои затекшие косточки. И только тут поняла, как мне хреново! Все тело ныло, будто мной всю ночь играли в футбол, голова раскалывалась, во рту стоял стойкий привкус каких-то гнилых ягод… Еще я ничего не помнила. Ну… почти ничего. То есть первую половину вчерашнего дня я могла воссоздать в памяти подетально, но вторую… Вроде, мы пили вино с веселыми белорусами, ели шашлыки с разбитными армянами, пели караоке с заводными чукчами, танцевали сиртаки с бесшабашными греками. Еще купались голышом, но, хочется верить, без компании…