— Что вы сказали? — удивился Жемчугов. — Какая Эрминия? Разве молодую девушку зовут Эрминией?

Пани Мария спохватилась, но уже было поздно. Явное смущение отразилось на ее лице.

— Почем вы знаете, как зовут молодую девушку? — продолжал между тем расспрашивать Жемчугов.

Ставрошевская волей-неволей должна была ответить.

— Она очнулась, — сказала она, — и назвала себя.

— У нее прошел ее обморок?

— Это был вовсе не обморок, а летаргический сон.

— Все равно!

— Нет, не все равно. От обморока может избавить так называемая официальная медицина, а от этого летаргического сна — нет… Тут нужны другие познания… надо знать причину сна.

— А вы знаете? Пани Мария молчала.

— Говорите все! Нам нельзя терять время, если не хотите, чтобы девушка была возвращена Роджиери.

— Нет, не хочу!.. Я уже сказала вам это.

— Ну, тогда будьте откровенны со мной, чтобы я мог разобраться, как следует нам действовать. Что же происходит с этой девушкой?

— Она находится в совершенно особом сне, который зависит от внушения чужой, посторонней ей воли.

— Не понимаю!

— Вы знаете, что такое сон?

— А это вот когда человек заснет.

— Ну конечно, но что в это время происходит с человеком?

— Да ничего не происходит!.. Он лежит и как будто перестает жить и чувствовать, только его дышащее тело остается.

— Ну, вот именно только «дышащее» тело. А отчего он перестает жить, чувствовать, мыслить и выражать свою волю?..

— Да так уж, от природы, ради отдыха.

— Ради отдыха, но не тела, а души. Во время сна душа человека отделяется и уносится в иные пространства, чем то, в котором живем мы…

— Так это ведь когда наступает смерть, — возразил Митька.

— Смерть наступает, если душа, отделившись от тела, потеряет свою связь с ним, а если эта связь не порвана, тогда человек только спит. Это отделение души от тела совершается при отдыхе нормально само собою, но может быть сделано и искусственно, то есть вызвано волею другого человека, и тогда заснувший находится всецело во власти этого человека и делает все, что тот ему прикажет.

— Значит, молодая девушка находилась в чьей-нибудь власти?

— Доктора Роджиери. Он — доктор, знакомый с оккультной медициной.

— Это что же за медицина? — спросил Жемчугов.

— Ну, уж все я объяснять вам не могу; довольно сказать, что она совсем иная, чем официальная, и что к ней близко подходит так называемое знахарство, которое действует бессознательно и наугад, а оккультная медицина знает тайны природы, а также причины явлений. То, что проделал доктор Роджиери с Эрминией, на языке знахарок называется «напустить порчу». Мы имеем дело с порченой.

— Но ведь вы, по-видимому, умеете снимать эту порчу?

— Да, я умею «будить» от этого сна, наведенного другим человеком.

— И вы разбудили эту девушку?

— Да.

— Она рассказывала что-нибудь?

— Очень мало! Она заснула почти сейчас же опять, но уже нормальным сном, который был необходим ей для отдыха. Искусственное состояние подчиненного сна истомило ее. Нужно было дать ей восстановить свои силы, прежде чем расспрашивать, — сказала Ставрошевская.

— Ну, а когда она не спит, она выказывает желание подчиняться доктору Роджиери?

— Я уверена, что нет.

— А он может делать свои внушения и на расстоянии?

— Безусловно!

— Так что если бы она ушла, положим, от него, то он мог бы вернуть ее откуда ему угодно, внушив ей на расстоянии, чтобы она шла обратно?

— Конечно.

«Теперь понятно, — подумал Жемчугов, — почему она вдруг повернулась, когда шла вместе с Соболевым, встретившись с ним».

— Но скажите мне вот что, — спросил он, — если Роджиери может вернуть ее, дав приказание на расстоянии, то отчего же он не делает этого теперь, когда она находится у вас?

— Он и хотел бы сделать, да, вероятно, не может. Для этого он и сам приезжал ко мне. Но я была осторожна.

— Отчего же он не может и теперь?

— Оттого, что я разбудила ее и теперь она спит естественным сном. Для того, чтобы она послушалась внушений Роджиери, ему нужно приказать ей сначала проснуться от естественного сна, затем заснуть по его внушению, а тогда уже она будет исполнять все его приказания. Но он, вероятно, не догадывается сделать все это и приказывает ей непосредственно.

В этот момент в дверях показалась голова Груньки, взволнованной и растерянной.

— Барыня, — почти крикнула Грунька, — с барышней что-то неладное делается, совсем неладное… Они вдруг вскочили и побежали. Вот они…

Жемчугов увидел молодую девушку, которая была спасена им во время пожара. Она с неимоверной силой оттолкнула от двери Груньку и направилась к выходу на лестницу решительным, торопливым шагом.

— Роджиери догадался! — быстро произнесла пани Мария Жемчугову. — Ради Бога, остановите ее силой!.. Не бойтесь!.. Смелее!.. Это надо сделать ради нее же самой! Удержите ее, говорят вам!

Так как другого средства не было, чтобы удержать молодую девушку, то Жемчугов догнал ее и схватил за руки.

— Пустите меня!.. Ведь он же зовет! — произнесла Эрминия.

Пани Мария подоспела к ней и сказала:

— Сейчас вас отпустят! Где он, который зовет вас?

— Разве вы не видите? Он тут, на улице… возле дома!..

Ставрошевская переглянулась с Жемчуговым и опять спросила девушку:

— Он один?..

— Их двое… Пустите меня!.. — и девушка стала вырываться.

Однако Ставрошевская несколько раз провела над ее головою руками, дунула ей в лицо и взмахнула над нею руками опять, словно взяла с нее что-то и сбросила. Девушка ровно задышала, ее голова мирно склонилась, она опять спала естественным сном.

Жемчугов положил ее на диван, на тот же самый, на котором лежала она, когда ее принесли сюда после пожара.

— Теперь одно средство, — сказала пани Мария, — надо отвлечь внимание этого доктора Роджиери, который стоит тут, на улице, словом, сделать так, чтобы отвлечь его волю от внушения приказаний Эрминии.

— Если его избить, этого будет достаточно?

— Да, я думаю, это отвлечет его!

— Я отвлеку его! — прошипел сквозь зубы Жемчугов, заранее сжимая кулаки и направляясь к двери.

— Погодите! — остановила его Ставрошевская. — Ведь их там двое!

— И с двоими справлюсь!

— Да, но вот в чем дело: выйдет скандал, будет потом разбирательство, и тогда все узнают, что вы ночью были у меня. Вообще все это может только запутать дело, а не помочь ему!.. Не выслать ли мне просто гайдука?

В это время Эрминия поднялась с дивана и снова рванулась к двери.

Жемчугову снова пришлось схватить ее, но она выбивалась с громадной силой, почти сверхъестественной для такой молоденькой девушки, как она, и, выбиваясь, беспокойно повторяла:

— Пустите же меня!.. Мне невыносимо… я должна идти… я страдаю!.. Он зовет… Умоляю вас, пустите… он терзает меня…

И она вновь рвалась из рук Жемчугова и кричала. Грунька в испуге смотрела на нее и бессмысленно повторяла:

— Порченая!..

Ставрошевская опять сделала над головой Эрминии пассы, и та на минуту как будто успокоилась, но сейчас же стала рваться снова, по-видимому, ужасно мучаясь и совершенно изнемогая в этой муке.

— Боже мой… что он делает… он убьет ее!.. — воскликнула пани Мария, делая со своей стороны усилия помешать влиянию Роджиери, которое проявлялось так ощутительно.

И между ними как бы началась борьба, которая должна была вырешить: заставит ли доктор Роджиери на расстоянии послушаться Эрминию, или Ставрошевской удастся отстоять ее.

А молодая девушка билась как истязуемая жертва этой борьбы, и казалось, что она уже не выдержит больше.

По крайней мере, Жемчугов начинал изнемогать, главным образом от нравственного напряжения, которое он испытывал при всей этой сцене.

— Уж и впрямь не отпустить ли ее? — сказал он пани Марии. — Ведь она не выдержит!..

Но вдруг совершенно неожиданно Эрминия затихла, а на улице раздался крик.