Пробежав глазами бумагу, Ушаков вдруг вскинул голову и, прямо поглядев на Шешковского, спросил:

— Бумагу эту принес сам Иоганн?

— Так точно, ваше превосходительство.

— Знаете ли, в чем тут дело? Его светлость герцог Бирон посылает к нам своего немца для того, чтобы он присутствовал при допросах.

— Как вы изволили сказать? — переспросил Шешковский, думая, что ослышался.

— Чтобы Иоганн присутствовал при допросах в Тайной канцелярии! — повторил Ушаков и, встав, заходил по комнате, заложив руки за спину.

— При всех делах? — снова спросил вконец изумленный Шешковский.

— Пока еще только по делу о пожаре этого дома на Фонтанной.

— Ну что ж, ваше превосходительство, отлично можно и при нем розыск учинить, тем более что сегодня утром нашли и привели поджигателя.

— Поджигателя?

— Да, на которого есть улики, что он поджег этот дом; так его можно будет допросить и при немце.

— А кто поджигатель?

— Какой-то неизвестный человек, я еще не видал его. Одно только неприятно — сидеть рядом с лакеем Бирона!

— Позвольте, сударь! Иоганн в данном случае — не лакей, а доверенное лицо его светлости герцога Курляндского, как бы представитель его персоны. А если его светлости угодно, чтобы его представляло лицо лакейского звания, так в это мы входить не можем.

И они оба рассмеялись.

— Тут есть одно осложнение! — сказал Шешковский. — Иоганн ворвался без доклада, со словами: «по повелению герцога», а у меня в это время сидел Жемчугов.

— Ну, так что ж?

— Иоганн через своих людей давно приглядывается к нему и ко всей его компании и даже поручил двум своим наблюдать за ним.

— Уж не Пуришу ли с Финишевичем?

— Так точно, ваше превосходительство, им!

— Я думал, что они там умнее! Ну, что ж, ведите сюда немца, а Жемчугову скажите, чтобы он подождал у вас, пока я позову его.

Шешковский отворил дверь из кабинета Ушакова в свою комнату и позвал Иоганна, сказав ему, что «генерал его просит».

Иоганн в своих больших синих очках вошел, важно закинув голову, и поклонился Ушакову. Тот в свою очередь ответил ему учтивым поклоном и проговорил по-немецки:

— Честь имею кланяться моему новому сослуживцу.

Иоганн не нашелся сразу, что ответить, и ухмыльнулся только, пробурчав:

— Очень рад!

Ушаков отлично знал этого Иоганна и его недоверие ко всем русским вообще и даже к большинству немцев, когда дело касалось интересов герцога, которому он служил. Кроме того, ему было известно, что Иоганн — ему неприятель, и потому он следил за ним.

— Какая счастливая мысль, — сказал он немцу, — пришла вам в голову присутствовать при розыске по делу об этом пожаре! Вероятно, это дело особенно интересует его светлость?

— Его светлость интересуется тем, что слишком много пожаров! — сказал Иоганн.

— А этой молодой девицей, которая была в якобы заколоченном доме?..

— Но это, кажется, начинается мне допрос? — проговорил немец, не желая сдавать позицию.

— О, нет! Я так только, для пользы дела!.. — сказал Ушаков. — Позвольте же мне познакомить вас с моими служащими, — и с этими словами он вывел Иоганна назад в комнату Шешковского, представил его немцу как своего секретаря и, показав на Митьку Жемчугова, добавил:

— А это — мой агент!..

— А-а! — удивился немец. — Я не знал, что господин Жемчугов — один из агентов вашего превосходительства!

— К сожалению, — ответил Ушаков, — я не могу вас, в свою очередь, титуловать по чину, так как, насколько знаю, вы никакого чина не имеете. Но вот что я вам скажу, мой добрый господин Иоганн: нет ничего мудреного, что вы не знали моих агентов, ну, а теперь как вошедший официально в розыск можете узнать их. Весь этот разговор совершенно не нравился Иоганну, и в особенности не нравилось открытое признание Ушакова, что Жемчугов — его агент.

— Не начнем ли мы сейчас допроса? — спросил Иоганн.

— Отчего же? Мы можем сделать сейчас предварительный беглый допрос здесь! — согласился Ушаков, потянул носом табак из табакерки и сказал Шешковскому: — Распорядитесь!

Пока послали за арестованным, Шешковский сделал краткий доклад о том, как нашли этого арестованного в подвале сгоревшего дома. Наконец, двое часовых ввели «поджигателя» в комнату, и Митька сейчас же узнал в нем Соболева, хотя тот почти вовсе не был похож на самого себя. Его платье превратилось чуть ли не в лохмотья, подбородок оброс щетиной, волосы были спутаны, а глаза разбегались и не могли остановиться. По его взгляду трудно было даже понять, узнал ли он тут кого-нибудь или нет.

Прежде всего положение выходило глупое, потому что Жемчугов разыгрывал в каземате с Соболевым такого же схваченного, как и он, Тайной канцелярией человека, а тут вдруг он, Митька, сидит за столом вместе с чинящими допрос.

Но ведь невозможно было предположить, чтобы именно Соболева нашли в подвале сгоревшего дома и привели к допросу как поджигателя.

Шешковский понял тоже и глупость, и неловкость положения, и главное — опасность его.

Ушаков сидел с равнодушно-бесстрастной улыбкой и, вероятно, ничего особенного не испытывал, потому что едва ли мог запомнить Соболева в лицо, а если и запомнил, то, во всяком случае, отлично скрыл это.

Немец Иоганн пристально вгляделся в Соболева и вдруг проговорил:

— Да ведь это — тот самый молодой человек, который вскакивал ко мне в лодку.

Иоганн был так поражен, что произнес эту фразу даже по-русски и не хуже, чем это сделал бы любой немец, владеющий русским языком.

Митька испытывал такое чувство, которое ближе всего подходило к желанию провалиться сквозь землю.

Главное, не будь тут немца Иоганна, тогда еще можно было бы как-нибудь извернуться, но при нем все, что бы ни сказал Соболев, должно было неминуемо показать его тесную связь с Митькой, который был только что торжественно представлен как агент. Так или иначе, всякий человек должен был бы на месте Соболева проговориться, а сам Иван Иванович был так наивен, что от него можно было ожидать невесть каких промахов. И Жемчугов был уверен, что все потеряно.

Он смутно надеялся еще на изворотливость Шешковского, но не мог не видеть, что и тому очень не по себе.

— О, да! Это — тот самый! — повторил Иоганн.

А Соболев прищурился на него, склонил голову набок, прищелкнул языком и не проговорил, а как-то пропел:

— Как же, немец! И я тебя помню! Мы с тобой вместе в остроге за воровство сидели, за то, что в пекле уголья воровали.

— Что он говорит? — переспросил Иоганн у Ушакова.

Тот перевел слова Соболева по-немецки.

— Бессмыслица! — сказал немец.

«Кажется, парень-то с большим смыслом, чем я думал!» — мелькнуло у Шешковского, и он выразительно кивнул Соболеву головой.

— Как тебя зовут? — спросил Ушаков.

— Раб Божий Иоганн… впрочем, так меня прежде на земле звали.

— Иоганн? — переспросил немец.

— Да, по-немецки Иоганн… — сказал Соболев.

— А как ты попал в подвал, где тебя нашли? — опять предложил вопрос Ушаков.

— Был перенесен туда по щучьему велению…

— Ты мне вранья-то не плети! — мягко протянул Ушаков. — У меня есть чем заставить тебя говорить.

— Погодите, генерал! Дайте я спрошу, — вмешался Иоганн.

Ушакова передернуло.

— Но ведь вы назначены только присутствовать при допросе, а допрашивать должен я! — тихо сказал он по-немецки.

— Нет, буду спрашивать я! — заявил увлекшийся Иоганн.

— Ну, тогда, как угодно! — насупившись, произнес Ушаков, поднял брови и равнодушно стал тянуть носом табак из табакерки.

Казалось, он делал это совсем хладнокровно, но Шешковский знал, что такая повадка служила у него признаком крайнего предела гнева, который он умел сдерживать таким образом.

Однако этот гнев был не во вред Соболеву, и Шешковский несколько успокоительно взглянул на Жемчугова.

— Как ти попадал в подземельный подвал? — со строгим лицом спросил Иоганн, обращаясь к Соболеву.