Я продолжал листать протокол.

Подполковник Мительштедт сделал доклад о своей поездке в Соединенные Штаты. В нашей дальнейшей деятельности мы должны были руководствоваться теми материалами, которые он получил на курсах «по психологическим методам ведения войны». Надлежало делать различия между методами «убеждения» и «целенаправленной психологической акцией». Для стимулирования этой работы было предусмотрено создание частей, специализирующихся на использовании листовок и громкоговорителей. Некий господин Гюнтер Хейзинг, известный в прошлом по пропагандистским кампаниям, в пользу вермахта, предложил свои услуги в качестве эксперта-консультанта. Нам было поручено подыскать в своем кругу других специалистов по пропаганде, привлечь их и обещать им получение хорошо оплачиваемой должности.

Поезд медленно приближался к Майнцу. Я откинулся на спинку дивана и попытался привести в порядок свои мысли. Однако нелегко было согласовать накопившиеся противоречия, взгляды и эмоции. Только одно было ясно: что-то неладно во всем этом деле.

К концу совещания я побеседовал с подполковником Зевингом из главного штаба. Он когда-то был пастором, и я спросил, какого он мнения о Нимеллере и атомном вооружении бундесвера.

Зевинг задумался, потом тихо сказал:

— Я и сам не приемлю это страшное оружие. Но только образование мирового правительства может освободить нас от этой дилеммы.

Я был поражен и прервал его:

— Мировое правительство? Но ведь это цель коммунистов?

— Нет, дорогой господин Винцер, я не это имею в виду. Скорей нечто в духе ООН, понимаете?

— А Нимеллер?

— Господин Нимеллер был когда-то офицером, теперь он пастор. Я полагаю, что эта деятельность ему больше по душе.

— Вы ведь тоже были пастором, господин подполковник? Это верно?

— Да, это верно. Но я не уверен, что смена профессии имела для меня такие же благотворные последствия, как для господина Нимеллера.

Голос подполковника все еще звучал у меня в ушах, когда поезд остановился и нас оповестили, что мы прибыли в Карлсруэ. Я быстро спрятал записи в портфель, вышел из вагона, сел в такси и отправился домой. Протокол совещания в Бонне и сейчас хранится у меня.

Одна из привилегий должности офицера по связи с прессой заключалась в том, что я имел право по своему усмотрению определять часы моих служебных занятий. В то время как другие офицеры штаба, вплоть до генерала, давно были дома с семьей или даже спали, я все еще висел на телефоне, беседовал с журналистами в какой-либо редакции, выступал на собрании или участвовал в конференции.

Зато на другой день я не должен был сидеть ровно в восемь часов за своим письменным столом. Правда, часто генерал, командующий группой ВВС, вызывал меня к себе, потому что он, прочитав утреннюю газету, не мог постичь, как случилось, что там пишут о бундесвере. По его представлению, и пилотка была секретным объектом. Я каждый раз вынужден был ему объяснять, почему не являюсь в положенные часы на службу, и каждый раз он недовольно покачивал головой и говорил с плохо скрываемым негодованием:

— Ничего подобного прежде не бывало.

— Не бывало, господин генерал, но не было прежде и офицеров по связи с прессой, которые делали бы по вечерам доклады с диапозитивами, занимаясь пропагандой воинской повинности.

— Да, вы правы. Прежде все было иначе.

— Так точно, господин генерал. Но может быть, и у нас когда-нибудь все будет иначе.

— Нет, невозможно, пока существует эта говорильня в Бонне. Что такое в наше время генерал, а?

Я воздержался от ответа, да он и не ждал его; после глубокомысленной паузы генерал перешел к теме, его волновавшей: нехватка добровольцев для военно-воздушных сил.

На последней пресс-конференции в Карлсруэ он об этом открыто заявил, то есть он сказал совершенно то же самое, что говорил самолично генерал Каммхубер тремя неделями ранее. Но тем временем министр Штраус разъяснил Каммхуберу, что нельзя пропагандировать какое-нибудь дело, обличая его недостатки. К сожалению, разъяснения Штрауса нам еще не были известны.

Виноватым оказался я. Генерал устроил мне страшнейший нагоняй за то, что я не был в курсе последних директив. Я молча выслушал выговор и остался при своем мнении.

На следующем совещании в Бонне я затронул эту проблему. Разумеется, положение не улучшилось. Но теперь крупному гамбургскому рекламному предприятию было поручено развернуть кампанию по рекламе бундесвера, используя самые современные методы. Подполковник Хаушильд из главного штаба просто сиял, когда выступал со своим докладом о намеченных расходах и дальнейших планах.

— В нынешнем году мы можем израсходовать целых девять миллионов марок на вербовку пополнения для бундесвера. Правда, мы в этом отношении еще отстаем от концерна «Хенкель», который располагает примерно тридцатью миллионами для рекламы своих моющих средств, но мы уже превысили сумму, ассигнованную на рекламу фабрикой сигарет «Хауз Нойербург», которая выделила для этих целей четыре или пять миллионов. Можно еще для сопоставления упомянуть о фирме «Клостерфрау-Мелиссенгейст», затрачивающей на рекламу 3,6 миллиона марок. Тем не менее наши 9 миллионов марок — это небольшая сумма, так как реклама обходится дорого. Иллюстрированные издания берут только за одну публикацию на целую полосу от двадцати до шестидесяти тысяч марок в зависимости от тиража; а за то, чтобы один-единственный раз наш плакат был расклеен на всех колоннах для реклам, нужно заплатить круглую сумму в шестьсот тысяч марок. Поэтому для нас имеет особую ценность реклама, бьющая в цель. Ваша задача — помочь нам.

Я спросил:

— Много ли поступило заявок и сколько человек фактически зачислено в результате вербовки с помощью объявлений?

— Это можно установить по числу купонов объявлений, которые присылают нам желающие завербоваться. Результат можно считать удовлетворительным. Однако количество людей, решивших завербоваться в армию на длительный срок службы или избравших карьеру офицера, еще очень мало.

— Но каково приблизительно их число, господин подполковник?

— К сожалению, не знаю. Но сейчас это и не так уж существенно. А почему вы спрашиваете?

— Я вам объясню, господин подполковник. Если бы я знал, сколько человек вступило в армию под воздействием рекламы, я мог бы точно подсчитать, во сколько нам обходится каждый новобранец еще до того, как он переступил порог казармы.

Подполковник взглянул на меня с нескрываемым недовольством. Потом он торжествующе приподнял бумагу с текстом доклада и прочел заключительную фразу:

— "Господин министр полностью одобрил проделанную работу и обещал принять меры к увеличению ассигнований на рекламу".

Мои вопросы испортили впечатление от доклада Хаушильда. С угрюмым видом он направился к двери.,

— Перекур, господа!

Одно было ясно: нам так же трудно с помощью рекламы превратить «противника военной службы» в добровольца, служащего сверхсрочно, или побудить его стать офицером, как табачной фабрике с помощью рекламы склонить к покупке сигарет убежденного противника курения.

Но девять миллионов, ассигнованных на рекламу, могли, вероятно, иным способом принести пользу бундесверу, о чем, впрочем, подполковник ничего не сказал.

Мне пришлось докладывать об этом совещании командующему группой ВВС. Я предпочел бы, чтобы генерал удовольствовался тем, что ознакомился со сметой, представленной в докладе Хаушильда, копию которого мы получили. Но Гут потребовал, чтобы я сделал подробное сообщение, и я был вынужден разъяснить каждый абзац. Генерал качал головой и повторял одну и ту же стереотипную фразу:

— Прежде мы в этом не нуждались. Прежде так не было.

По окончании доклада он вдруг раскричался;

— Вот что, Винцер, скажите наконец толком: есть ли у нас достаточное число добровольцев или нет?

— Этого я тоже не знаю, господин генерал; по предполагаю, что их у нас еще слишком мало.