В последнее время я стал чаще слушать радиопередачи из ГДР и составил свое собственное мнение о ней, хоть и знал Восточную зону только по пропаганде Запада. И все-таки мне стало ясно, что в Германской Демократической Республике я получил бы возможность высказать публично то, что мне возбранялось говорить в Западной Германии. Мое представление о ГДР подтвердил своими высказываниями Шмидт-Витмак, бывший депутат бундестага и мой хороший знакомый, который уже давно жил в столице ГДР.

Но я еще сидел в своем служебном кабинете штаба Военно-воздушной группы «Юг». И вот, словно гость в собственном доме, я откланялся, прощаясь и со своей деятельностью, и со своим штабом.

Каждый час этого дня после знаменательного телефонного разговора для меня незабываем.

Оставив свою машину на стоянке перед «Рейхсхофом», я пошел в городской парк, расположенный в нескольких минутах ходьбы. Я сел на скамью и попытался привести в порядок свои мысли не столько для того, чтобы снова взвесить уже созревшее решение — все обстоятельства говорили в его пользу, сколько для того, чтобы продумать способы его осуществления.

Что скажет моя жена? Ехать ли ей со мной или я должен оставить ее пока здесь?

Как и где перейду я границу, могу ли я вообще взять с собой семью? Правда, моя жена достаточно спортивна, ей можно предложить такое необычное ночное путешествие, но с годовалым ребенком это предприятие рискованное. И не позже какого часа назначить мне свой отъезд, если только все не сорвется в последнюю минуту?

Мне казалось, что все, с кем я встречался или разговаривал в те минуты, догадываются о моем замысле.

Итак, мне надо было начистоту объясниться с женой. В последний раз ехал я привычной дорогой из штаба домой по длинной магистрали в лесной массив города, где находился наш поселок.

Разговор, который мы вели потом с женой в нашей машине на мосту через Рейн, был очень серьезным. Говорить на эту тему в доме было бы неумно. Стены имеют уши, и хоть это не всегда уши Ведомства по охране конституции[1], у меня не было ни малейшего желания делиться своими планами с любопытной соседкой.

Моя жена очень хорошо знала, что многое в бундесвере мне не по душе. Присутствуя при моих беседах с друзьями офицерами и нашими частыми гостями журналистами, она могла убедиться, что я не принадлежу к числу почитателей министра. Об этом же ей было известно из моих столкновений с начальством, возникавших, когда речь заходила о принципиальных вопросах. Но о том, что я уже несколько месяцев ношусь с мыслью бросить службу в бундесвере и перейти в ГДР, я ей ничего не говорил. Естественно, что мое решение ее испугало.

Ничего хорошего она до сих пор о «зоне» не слышала. И вот сейчас придется покинуть все, что стало ей близко и дорого, и двинуться вместе со мной навстречу неизвестному будущему. Я понимал, чем был вызван ее первый вопрос, которым она попыталась выразить свои опасения:

— Здесь у тебя хорошо оплачиваемая должность, ты занимаешь какое-то положение, здесь ты получишь со временем пенсию. А что будет там?

— Мне придется подыскать себе работу, а может быть даже, я займусь журналистикой.

— Значит, твоя военная карьера кончена. А обо мне и мальчике ты подумал?

— Конечно. Но ему всего один год, пока он станет самостоятельным, пройдет уйма времени. Но ты говоришь только о трудностях, которые ждут нас там. А что будет с вами здесь, если Штраус возьмет меня в оборот?

— Не так все это страшно, мне ведь он ничего не может сделать.

— Разумеется, вреда он тебе причинить не может. Но на какие средства вы с мальчиком будете жить, если меня посадят? По ту сторону границы я смогу о вас заботиться. Если же ты останешься здесь, все на тебя обрушатся, а в кармане у тебя не будет ни пфеннига.

— Пожалуйста, пойми меня правильно! Нельзя ли тебе поехать туда без нас и сперва там на месте оглядеться? Мы бы с Ули приехали потом.

— Я только что тебе сказал: у тебя не будет ни минуты покоя, ни гроша денег, ты будешь здесь одинока. Я ведь все это основательно продумал, еще до истории с магнитофонными лентами. Я уезжаю, и вы едете со мной. Я не оставлю вас здесь одних.

Много еще было разных «если» и «но», и наконец мне был задан последний вопрос:

— Как ты думаешь, можно там получить в ресторане чашку настоящего кофе?

Я не нашелся что ответить и вздохнул с облегчением, когда жена решилась наконец ехать со мной.

Теперь оставалось обсудить, что мы возьмем с собой. Наш багаж должен был выглядеть как можно невинней, чтобы не навлечь на нас осмотра. Место в багаже приберегалось и для кое-каких документов, с которыми я ни за что бы не расстался. Придумать, как их упрятать, было головоломкой не менее трудной, чем выполнить желание моей жены — такое понятное — наряду со всем необходимым для ребенка и предметами нашего обихода взять с собой побольше всего того, что было ей дорого как память, но что, едучи в отпуск, брать вроде бы незачем. В итоге набралась целая гора вещей, для нее понадобился бы не один, а два «фольксвагена». Пересмотрев свою кладь еще раз, мы наконец справились со своей задачей и остались, в общем, более или менее довольны. Даже мой сын, не пикнув, принял наше столь важное решение и завопил только тогда, когда мать от волнения уронила его и он шлепнулся на ковер. Впрочем, пострадала не самая благородная часть тела.

Теперь нужно было дождаться ночи, чтобы незаметно погрузить багаж в машину.

Соседи знали, что мы не предполагали уезжать. Попадись мы им сейчас на глаза с такой объемистой кладью, кто-нибудь наверняка решил бы, что тут дело нечисто.

Позднее, когда стемнело, мы бесшумно снесли с лестницы вниз наши чемоданы, сумки и свертки. Затем мы выкатили машину из поселка. И только когда она была за пределами нашего квартала, я стартовал.

Ночь была грозовая, с сильным ветром и ливнем. И все же надо было лететь без остановки вперед, чтобы еще затемно или хотя бы на рассвете пересечь границу.

Чем черт не шутит: на контрольном пункте мог оказаться человек из военной контрразведки (МАД) или Ведомства по охране конституции, который встречался со мной как с офицером связи с прессой по поводу какого-нибудь бундесверовского мероприятия. А в темноте и в такую погоду и притом, что к утру все на контрольных пунктах уже устанут, у меня было больше шансов переехать границу, оставшись неузнанным.

Было еще немало других опасений. Министр мог послать за магнитофонными записями тотчас же, а не на другой день. Вполне вероятно, что мой телефонный разговор с доброжелателем из министерства подслушали и что этот разговор, носивший характер предостережения, не ускользнул от внимания бдительного сотрудника Ведомства по охране конституции. Следовательно, меня и магнитофонные записи станут искать и обнаружат, что я с женой, ребенком и машиной исчез из поселка, и сразу же будет объявлен розыск майора Винцера.

Между тем я находился на автостраде, и ни один добрый друг не мог бы меня догнать и предупредить. И пока я мчался сквозь ночь, уже все, быть может, передано по проводу и меня подстерегают на границе. Я мчался наперегонки со временем, то было состязание, в котором я пытался выиграть у времени минуты, решающие, драгоценные минуты.

Ах, если бы я был уже там, по ту сторону! А тогда пусть звонят, мне вдогонку телефоны контрольных постов! Но что будет, если Бонн уже отдал приказ немедленно меня арестовать?

Задержат меня по дороге или выждут, пока я попытаюсь пересечь границу, и схватят в последнюю минуту? Многочасовая поездка в грозу и дождь, да еще с такими мыслями в голове, не слишком похожа на увеселительную прогулку. Не хватало только аварии. Но машина все мчалась. Я попросил жену «на счастье» сжать каждую руку в кулак, подогнув большие пальцы, что она и сделала. А малыш, сидевший сзади, среди подушек, сам таким же манером сжал кулачки: «ни пуха ни пера!» Я счел это добрым предзнаменованием, но жена мне трезво заметила, что так делают все маленькие дети.