— На следующей неделе я буду очень занят на работе. Мы собираем там всех начальников отделений, слишком много времени будет уходить на то, чтобы всю неделю ездить туда и обратно. Поэтому я останусь на той квартире до четверга или до пятницы. Вы тут без меня справитесь?

Джилберт взял в руку бутылку красного вина. Он налил себе и Элис, после чего его рука с бутылкой на мгновение замерла над столом, и Льюис почувствовал, что не может оторвать от нее глаз. Наконец и рука Джилберта, и бутылка двинулись в его сторону.

— Хороший мальчик. Молодец, — сказал Джилберт, наливая вино в бокал Льюиса.

В этот момент в воздухе как будто раздался щелчок, и Льюис услышал, как в нем от напряжения что-то лопается. В глазах у него помутилось, и когда он ударил по бутылке, она вдребезги разбилась о стену, а его отец едва успел поднять руки, чтобы закрыться от разлетающихся осколков стекла и брызг. Руки Льюиса обрушились на все эти изящные вещи, он чувствовал под ними хрупкость рассыпающегося фарфора и накрахмаленные складки материи. Он чувствовал, как от этого порыва звенит все его тело, разлетаются и падают предметы на столе, он видел, как Элис вся сжалась и начала пятиться от него, стараясь спрятаться… Потом он перевел дыхание, к нему вернулось нормальное зрение, и он наконец осознал, что делает.

Джилберт отреагировал быстро: он вскочил и закричал в слепой ярости, он чуть не плакал от бессилия, но Льюиса уже не было — он выскочил в сад через открытое за их спинами французское окно, — и кричать не имело смысла.

Джилберт снова сел, теперь они сидели за столом вдвоем, а потом Элис встала и начала собирать в ладонь осколки стекла.

— Зачем ему нужно было это делать? — сказал Джилберт слабым голосом. — Почему он это сделал? Может быть, у него не все в порядке с головой? А, Элис? — Он вопросительно посмотрел на нее, но она не подняла на него глаз. — Элис! — позвал он.

— Я не знаю, — ответила Элис, продолжая складывать в руку битое стекло.

Льюис не знал, как ему теперь возвращаться домой, но понимал, что должен туда вернуться. У него не было выбора, не было других возможностей, и он уже не помнил, какой у него был раньше план или почему он приехал домой. Были какие-то смутные проблески, намеки на решение, которое он принял, сидя в тюрьме, но теперь все это разрушилось и не подлежало восстановлению.

В лесу было сумрачно и душно, лучи солнца, прорвавшиеся сквозь листву, оставляли на земле светлые пятна, и Льюис продолжал идти, чувствуя, что успокаивается, и ожидая, пока успокоится настолько, что сможет никуда не двигаться. Он думал об Элис и о своем отце, ему хотелось взять нож и вырезать их из своего мозга. Он остановился. Ему казалось, что он видит нож, которым можно сделать это. Лезвие у него было широкое и короткое, и картинки того, как по живому вырезаются эти больные участки из его головы вставали перед его глазами очень явственно. Он и Элис. Откуда-то послышался шум воды: рядом была река. Она находилась где-то впереди, и он стал смотреть в ту сторону.

Деревья здесь росли не очень густо. Река, извиваясь, уходила вглубь леса, по берегам росли дубы и кусты папоротника, берег был невысоким и пологим. При виде воды мозг его замер, в нем зафиксировался только плавный изгиб реки, уходившей в лес через заросли папоротника, и неподвижность. Он пошел к ней. День был безветренный, и только здесь ощущался легкий ветерок; листья над его головой зашевелились, и на земле заплясали солнечные блики.

Там кто-то купался. Он видел голову с темными блестящими волосами, мелькали обнаженные руки. Ветерок внезапно замер, вернулась всевозрастающая жара. Льюис вглядывался в темные очертания головы над водой. Это была Кит.

Она, почувствовав чье-то присутствие, резко обернулась и вскрикнула, а он заметил, что плечи у нее тоже обнажены.

— Ой! Не смотри на меня!

Он не мог ничего увидеть: она вся была в воде, а он стоял на расстоянии десяти метров от берега. Он отвернулся.

— Я сейчас вылезу.

Он слышал, как она выходит из воды, слышал шлепанье босых ног, а потом наступила тишина. Он догадался, что она одевается.

— Я просто ненавижу эти воскресные обеды еп famille[14] а ты? — сказала она.

Он увидел разгромленный стол, себя, удирающего в сад через окно, и улыбнулся; все зловещие процессы у него в голове прекратились, и к нему вернулось спокойствие.

— Можно уже? — спросил он.

— Думаю, да.

Он обернулся. Она все еще была мокрой, платье было надето не полностью, она, изогнувшись, пыталась застегнуть его на спине. Ее волосы были влажными и блестящими.

— Ты сейчас похожа на выдренка.

— Ну, прости. В октябре мне исполнится шестнадцать. Швейцария, и все такое.

Она перестала застегивать платье и улыбнулась ему. Он подошел немного ближе.

— А той ночью все закончилось нормально? — спросила она с напускной небрежностью, и перед его глазами возникла картина: Кит, застыв, сидит рядом с ним на сиденье, он пытается управлять машиной, а Элис…

— Да, спасибо. А у тебя?

— Ну, ты же знаешь. Дело в том, что мой отец ненавидит меня. Как и твой — тебя, я думаю.

— У моего есть на то основания.

— Какие еще основания? Церковь, что ли, и все остальное?

— И все остальное.

Наступила тягостная пауза.

— Что?

Она смотрела на него и ждала. Она ждала, что он заговорит, а ему действительно необходимо было выговориться, рассказать ей что-то важное о себе.

— Иногда… — он пожал плечами, — у меня возникает такое чувство, что я из всего выпадаю, как будто весь мир находится где-то далеко от меня. И темнота. И я тоже темный. Еще совсем недавно я не знал, смогу ли вернуться оттуда… С тобой такого никогда не было?

Когда он произносил эти слова, его охватил страх. Кит пристально посмотрела на него.

— Конечно было, — сказала она, и он не сомневался, что она знает, о чем он говорит.

Этого было достаточно. Она больше ничего не сказала. Они прошли немного вперед. Река впереди них сужалась, а проход загораживали деревья. Льюис остановился, и Кит остановилась тоже. Он посмотрел на нее.

— А почему он должен тебя ненавидеть? Я имею в виду, твой отец.

— Он считает, что я отвратительная.

— А мне кажется, ты вполне нормальная, — сказал он и обрадовался, когда заметил, что ей это понравилось.

Она стояла, отвернувшись от него, ее загорелые шея и плечи резко выделялись на фоне выцветшего блеклого платья, застегнутого сзади не на ту пуговицу и поэтому плохо прилегающего к телу. Глядя на нее, он не мог сдержать улыбку. Он подумал, что она всегда вызывала у него улыбку. Это было дитя, которому так легко доставить радость, но она была и настолько серьезна, что так и просилась, чтобы над ней подшучивали. Она не смотрела ему в глаза, и он вспомнил, как она сказала, что влюблена в него. Как это могло случиться, неужели она именно это имела в виду? Возможно, он просто неправильно ее понял. Впрочем, ее застенчивость, казалось, приглашала его куда-то, и ему было необходимо ее внимание, поэтому он прикоснулся пальцем к ее ребрам, несколько раз ткнул ее в бок, пока она не начала смеяться.

— Не надо!

Ему очень понравилось, как она смеется, и он ткнул ее снова.

— Прекрати!

Она попыталась отбиться от него, а он поднял руки, чтобы защититься. Она сейчас была похожа на забияку, и ему пришлось, удерживая, схватить ее за запястья, но и в таком положении она попыталась лягнуть его. Теперь они смеялись оба, и ему нужно было либо продолжать сражаться с ней, либо упасть, поэтому он упал на землю и смотрел на нее снизу вверх. Она стояла над ним в позе победителя.

— Ух ты! — воскликнула она, и он снова рассмеялся.

Она стояла над ним, заслоняя собой солнце, и из-за этого вокруг ее головы возникло сияние. Затем он сел, а Кит принялась ковырять ногой землю; оба молчали. Она заметила на траве подходящую палку, подобрала ее и, усевшись под большим деревом, начала рисовать на земле какие-то линии. Дерево было достаточно большим, чтобы они могли прислониться к стволу оба, поэтому он подошел к ней, вытащил сигарету, прислонился к стволу спиной и, закрыв глаза, закурил.