День был жарким и солнечным, и этот день понятия не имел о том, что случилось. Можно было бы ожидать, что небо будет черным и хмурым, после того как он поимел свою приемную мать в воскресный полдень, но все было не так: оно было высоким, синим и безоблачным. Дорога виляла, и Льюис, сделав еще глоток, зажал бутылку между ног, чтобы удобнее было крутить руль. Он ехал быстро, совсем не чувствуя действия джина, и думал, что было бы хорошо, если бы ему удалось разбиться насмерть. Живые изгороди остались позади, и дорога стала прямее, а он, выпив еще немного, поехал быстрее. Внезапно на него обрушилась темнота. Он закрыл глаза и некоторое время ехал вслепую — и очень быстро, но не ощущал никакого страха, наоборот, ему стало смешно. Он открыл глаза и начал смеяться, хотя, когда он смеялся так сильно, вести машину было тяжело, и он стал думать обо всех этих людях на званом обеде, и об отце, и о себе самом, как он занимался с Элис любовью на площадке под дверью. Он смеялся так, что пришлось придерживать голову рукой, чтобы она оставалась в вертикальном положении. Потом он выпил еще, после чего все перестало быть смешным. Приближался поворот, в который он входил на слишком высокой скорости, и аварии было бы не избежать, если бы навстречу не выехал другой автомобиль. Он увидел черный капот большой машины, медленно надвигавшийся на него из-за угла, увидел лицо водителя и его широко раскрытые глаза. Льюис ударил по тормозам, машину повело в сторону и вынесло на край насыпи. Еще бы мгновение — и он убил бы и себя, и водителя другой машины, но ему хватило времени, черный автомобиль свернул, раздался визг его тормозов, а возможно, и тормозов его машины тоже. Его машина, вылетев на обочину, наклонилась и чуть не перевернулась, а встречная пронеслась мимо. Льюис снова резко вывернул руль и за поворотом, заглушив мотор, остановился посередине дороги. Когда машина накренилась, он пролил немного джина на себя, но все же не дал бутылке опрокинуться. Он вытер выступивший на лице пот.

Через некоторое время он все же тронулся с места. Он доехал до неглубокой канавы и остановился. Выбравшись из накренившейся машины, он сел на край дороги, опустив голову на руки. Солнце горячо жгло затылок и спину под рубашкой, и казалось, что оно придавливает его к земле. В голове все смешалось. Он видел прижимавшуюся к нему Элис, ее открытый рот, ее содрогания во время оргазма; он чувствовал ее язык, который лизал его, слышал, как она кричит, чтобы он посмотрел на нее. Он видел лицо отца, свою собственную порезанную руку, Элис, смотревшую на его кровь, когда она перевязывала его, и выражение отвращения на ее лице. Он чувствовал запах ее пудры, когда он целовал ее слезы, чувствовал прикосновение накрахмаленной материи ее юбок, в которых путались его руки, ее кожу под ними, чувствовал ее руки, тянущие его к себе. Затем он словно ощутил заслонившую его тень и понял, что за спиной у него стоит отец и смотрит на него. Он открыл глаза, быстро посмотрел вверх, прямо на солнце, и сквозь боль ему показалось, что он видит черный силуэт отца, глядевшего на него сверху вниз, и он подумал, что тот всегда был здесь, рядом, просто увидел его Льюис только сейчас.

Он выпил еще немного, и больше уже не мог; он закрыл лицо руками и увидел перед собой Элис, ощутил ее неприязнь к нему. Затем он вспомнил, как она целовала его шрамы, как впустила его в себя, и подумал, что она, возможно, любит его.

Когда Льюис снова оказался в состоянии приложиться к бутылке, он выпил еще. После этого он увидел свою маму под водой, только на это раз ее удерживала там его собственная нога. «Наверное, такой и была настоящая правда», — подумал он и потерял сознание.

Кит лежала в своей постели, кожу ее в темноте жгло и щипало из-за побоев, которые нанес ей отец. Ночь была жаркой. Спать она не могла и поэтому встала и надела платье.

Она вышла из дома и побрела босиком сначала по подъездной аллее, а потом по дороге. Ей казалось, что она может сколько угодно идти так без остановки. В ночной темени она ничего не видела, но при этом ей все равно не было страшно, словно она находилась в своей собственной кровати.

Она уходила от деревни, и ноги ее ступали по обочине дороги беззвучно. Запах остывающего после жаркого дня гудрона смешивался с запахом мокрой от росы травы. Она заметила бледный силуэт совы, пролетевшей низко над землей рядом с ней, и остановилась, чтобы рассмотреть ее. Вдруг послышался шум работающего мотора, и показался свет фар. Кит сошла с дороги в высокую траву, росшую на краю обочины, но машина все равно начала тормозить и, хотя Кит смотрела совсем в другую сторону, остановилась рядом с ней.

— Привет.

Она подняла глаза. Это был Льюис, он сидел за рулем отцовской машины; ей сначала показалось, что ей все это мерещится, но это действительно был он. В тишине ровно урчал мотор, а автомобиль все продолжал стоять.

— Ну, что? — сказала она.

Он наклонился и открыл ей дверцу, и она скользнула внутрь, на кожаное сиденье; ей странно было чувствовать коврик под своими босыми ногами.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он.

— Ты пьяный. — Она это сразу заметила.

Он включил передачу, машина поехала, очень медленно. Они молчали.

Кит притихла, сидя в прохладной темноте. Он был рядом с ней, он казался безразличным, и поэтому она могла буквально впитывать его, но он даже не догадывался об этом. Она чувствовала себя явившимся к нему привидением: она могла ощущать его, оставаясь при этом незамеченной.

Он остановил машину у въезда на аллею, ведущую к ее дому, и ждал. Кит смотрела на него и не могла заставить себя выйти. Он просто сидел рядом и щурился, стараясь не дать векам опуститься. Он никогда ничего не узнает, он никогда ничего не вспомнит.

— Я влюблена в тебя, — сказала она и тут же очень испугалась этих слов.

Он медленно перевел взгляд на нее, и она осознала, что смотрит ему в глаза и ждет.

— Ты переживешь это, — сказал он.

Потом он небрежно махнул рукой, мол, давай, выходи, и она, понурив голову, вышла.

Кит посмотрела вслед уезжающему Льюису, а потом пошла туда, где ее ждал темный дом.

Льюис провел машину через ворота, не зацепив их, и оставил ее на подъездной дорожке. Дверь была не заперта, он открыл ее и увидел отца, сидевшего на нижней ступеньке. Он был в пижаме и домашнем халате.

Льюис закрыл за собой дверь и ждал, глядя на сидящего на лестнице отца и стараясь не качаться.

— С тобой все в порядке? — спросил Джилберт.

Льюис кивнул.

— Машина в порядке?

Наступила тишина.

— Сейчас мы обсуждать это не будем. Нам обоим утром на работу.

Он встал и пошел вверх по лестнице. Значит, опять не наступит развязка, конец света снова переносится. Вновь все шло своим чередом.

— Система у нас простая, все в алфавитном порядке. Здесь выписки, темно-желтые карточки — приход денег, синие карточки — расход.

Льюис следил за Филлипсом: счастливый человек в своем собственном мирке. Он радостно крутился в этой маленькой конторе, показывая ему разные ящики и канцелярские бланки. На душе было легко и хотелось смеяться. Он был опасно близок к тому, чтобы потерять контроль над собой. Он знал, что все еще пьян и к тому же ужасно голоден.

Он ушел из дому, так и не увидев ни Джилберта, ни своей мачехи. Джилберт оставил ему машину и поехал на станцию на такси, а Льюис, после того как его вырвало в ванной, выбрал момент, когда его никто не видел, и ушел, взяв ключи от автомобиля на столике в холле.

— Здесь ты найдешь год 1952-й, начиная с апреля, — нараспев продолжал пояснять мистер Филлипс, — и дальше по возрастающей: 53-й, 54-й… У нас тут только одна точилка для карандашей, и она — у меня, это понятно?

Филлипс усадил его за письменный стол во второй комнате. Льюис осмотрелся, выглянул на улицу, бросил взгляд в сторону глубокого карьера и взял карандаш. Он принялся переписывать колонки цифр из одной карточки в другую — так и прошло все утро, словно один и тот же миг постоянно повторялся. В час из-за двери высунулась голова Филлипса.