— Ленч.

— Хорошо.

— Я не заметил у тебя с собой бутербродов. Они остались в машине?

— Нет.

— Будешь мои?

— Спасибо.

— Я обычно на время ленча выхожу на улицу. Немного подышать свежим воздухом. Тебе не обязательно идти вместе со мной. Твои бутерброды я оставлю на своем столе.

Льюис ел за своим столом, а Филлипс сидел на пластиковом стуле в скудной тени куста боярышника, который рос на краю карьера. Бутерброды были с мясными консервами и с джемом, по одному каждого вида.

Льюис закончил работу и приехал домой за полчаса до возвращения Джилберта. Они с Элис не видели друг друга, пока дома не появился Джилберт. После ужина вся семья сидела в гостиной; Льюис вслушивался в тиканье часов и старался сосчитать эти звуки, что требовало от него большой концентрации внимания, потому что ему приходилось считать про себя очень быстро.

— Может, пойдем наверх? — предложил Джилберт.

Если Элис что-то и ответила, то Льюис не обратил на это внимания; он не слушал и не знал, смотрит она на него или нет, поскольку сидел с опущенной головой.

— Льюис, закроешь здесь все?

Отец начал ему доверять. Льюис мог ходить на работу, запирать дом на ночь, он мог отвезти свою мачеху домой, когда ей стало плохо.

Он слышал, как они прошли через холл и поднялись по лестнице, слышал, как закрылась дверь их комнаты. Он встал, закрыл дверь в сад, запер ее, а затем обошел комнату и стал гасить все лампы, щелкая крошечными выключателями.

Таким был понедельник. Последующие дни казались какими-то скрученными, завернутыми во что-то, но не мягкое, как вата. Каждый день был плотно сжат чем-то жестким, вроде тонкой проволоки. Днем Льюис работал, вечера с бесконечными ужинами проводил с Джилбертом и Элис, а на ночь уходил к себе комнату. Он почти не спал, просто неподвижно лежал в обступившей его темноте и старался найти что-то, за что можно было бы ухватиться и удержать себя от ЭТОГО.

— Ты уверена?

— Да, разумеется.

— Прошла неделя, он ведет себя достаточно хорошо. Ты не станешь возражать?

— Нет. Я же сказала, что не стану.

— Он пойдет с нами в церковь, и все будет в полном порядке. Люди увидят, что он вернулся домой, что он с нами. Это же здорово!

— Я знаю! Я же говорила тебе.

— Ты, похоже…

— Джилберт!

— Ну, ладно.

Джилберт сидел на кровати и наблюдал за Элис. Он пудрила лицо, прикрыв глаза от окружавшего ее белесого облака.

— Я подгоню машину.

— Давай.

Он направился к двери.

— Элис… — Он видел, как она напряженно замерла в ожидании. — Я верю, что он искренне хочет перемен. Он старается.

Она начала смахивать с лица излишки пудры.

— Подожду тебя внизу, — сказал он.

Элис заканчивала одеваться, стараясь не прикасаться к себе и не уделять своему телу слишком много внимания. Она слышала, как Джилберт спустился по лестнице, слышала его голос из холла, а затем и голос Льюиса — как раз когда стала застегивать сзади пуговицы на юбке; делая это, она пыталась не касаться пальцами своей кожи. Одевшись, она села за туалетный столик и отвернулась от зеркала к кровати, хотя смотрела она не на кровать, а на тумбочку, находившуюся рядом с ней. На тумбочке стояли будильник, баночка с ночным кремом, лежали книжка, которую она пыталась читать, ее часы, ожидавшие, когда она наденет их на руку. Ей было уже тридцать пять. Она подумала, что примерно половина жизни уже позади. Похоже, ей пришлось слишком долго ждать. Она встала, прошла через комнату к тумбочке и надела часы.

Элис ждала в машине, пока Джилберт читал Льюису наставление по поводу того, как вести себя в церкви. Льюис согласно кивал, а дождавшись, когда отец вышел, налил себе полстакана джина и быстро выпил его и только потом присоединился к родителям.

Вокруг могил росла нетронутая травка. Льюис стоял возле машины рядом с отцом, а Элис, поджидая их, надевала перчатки.

Вся семья находилась в тени каштана, под которым они припарковались. Они стояли, глядя на освещенную солнцем церковь, но при виде ее, при мысли о том, что ему нужно будет туда войти, сознание Льюиса начало давать сбои.

Краем глаза он видел Элис и специально слегка повернул голову, чтобы убрать ее из своего поля зрения.

— Льюис?

В его голове снова образовался провал, из которого всплывал тихий страх.

— Льюис! Я знаю, как это тяжело для тебя. И тяжелее всего именно по воскресеньям. Это можно понять. Льюис!

— Да.

— Идешь с нами? — Джилберт подошел к нему вплотную и положил руку ему на плечо. — Давай войдем внутрь. Хорошо?

Они направились в сторону людей, собравшихся на кладбище. Пока они шли по траве, за ними внимательно наблюдали несколько человек.

Кит стояла на крыльце церкви рядом со своей мамой и смотрела, как к ним идут Олдриджи.

Льюис видел, что на крыльце стоит Кит и все их семейство, видел, что она наблюдает за ним. Он взглянул на нее, и она улыбнулась. Ему показалось, что он услышал, как она что-то сказала ему, хотя и понимал, что этого не могло быть, — слишком далеко она стояла. И все же он подумал, что она хочет сказать ему что-то хорошее, и решил, что теряет рассудок, но затем неожиданно прямо перед ним возникла Дора Каргилл и дала ему пощечину.

Удар получился сильным и довольно болезненным, но ситуация показалась Льюису забавной. Он улыбнулся, хотя все вокруг него оставались серьезными. Стоявшие поблизости на мгновение замерли, а потом вышла Бриджет Каргилл, схватила за руку свою сестру и оттащила ее в сторону; Дора начала плакать, прокатилась волна замешательства и смущения, а Льюис, ожидавший, что все взгляды будут прикованы к нему, вдруг обнаружил, что на него уже никто не смотрит.

Он был спокоен. По крайней мере, это было честно и открыто.

Он видел, что Тамсин отошла от своего семейства и направилась к нему. Она взяла его под руку, и взгляды окружающих снова устремились на него. Она сделала это так сердечно, что он испытал болезненные ощущения, а она смотрела на него снизу вверх и улыбалась.

— Пойдем туда вместе. Хочешь сесть рядом с нами?

Ему было очень грустно и стыдно, и он не мог произнести ни слова.

— Все знают, что Дора Каргилл отличается чрезмерной эксцентричностью, — шепнула ему Тамсин, а затем уже громко добавила: — Пойдем.

Они вошли в церковь вместе, и Тамсин холодно поздоровалась с викарием, продолжая держать Льюиса под руку и уводя его с собой к первым рядам скамей.

Зазвучал нелепый гимн «Вперед, солдаты Христовы», и под шум голосов Тамсин наклонилась к нему и прошептала:

— Ты ведешь себя ужасно хорошо.

Джилберт разделывал курицу большим кухонным ножом.

— Что предпочитаешь, Льюис, бегать или летать?

— Мне все равно.

— Тогда вот прекрасная ножка… А ты, Элис, бегать или летать?

— Что тебе будет проще.

Мэри принесла овощи, Элис попрощалась с ней, и та ушла, закончив на сегодня свою работу. Элис передала блюдо с овощами по кругу, и все услышали, как за служанкой закрылась входная дверь.

— Мои поздравления, Льюис.

— Сэр?

— Знаю, тебе было нелегко. Но ты хорошо держался. Эта Тамсин Кармайкл — хорошая девушка. Как ты считаешь, Элис?

— Хорошая.

— Мы многим обязаны ее семье, да, Элис?

— Верно.

— Как бы то ни было… Эта Дора… Одна из тех могил была могилой ее матери. Все это очень непросто. Но что сделано, то сделано. Тут уж ничего не попишешь.

Льюис смотрел на солонку и перечницу, стоявшие на маленькой серебряной подставке, смотрел на вазу из волнистого стекла, на гвоздики в этой вазе, на белую скатерть, на лежавшие поверх нее кружевные салфетки, на которых стояли столовые приборы. Он смотрел на серебряную корзинку для хлеба, на ее красивое плетение, на лежащую внутри салфетку, на подсвечники, на масленку из тонкого фарфора.