— Нас постигли тяжелые времена. Многие говорят, что Судный День близок, и я боюсь, что это так. Земля уже дрожит в страхе или предчувствии прихода Христа.

Анджело улыбнулся. Король неплохо управлялся со словами.

— Солнце печет в декабре, но лик его скрыт темными клубами дыма. Слухи о чудовищах, вступивших в битву с силами добра, достигли наших ушей. Те из нас, кто знает Библию, как и полагается всем благочестивым людям, ясно видят развертывающиеся пред нами Знамения. Есть и другие знаки, первым из которых является наступление воинственных племен. Мы уже встречались с ними на суше и на море и знаем их.

Голос короля звучал монотонно, но сила слов сама по себе пробивала дорогу к слушающим. Анджело хорошо подобрал этих новых «советников». Все они жаждали войны, в их глазах пылал огонь зависти и жадности, руки чесались от желания сжать рукоятки мечей. Им не терпелось поскорее покинуть зал и устремиться навстречу врагу.

— Каждый, кто против Господа Нашего — Антихрист. Враг — это тысячи Антихристов. А их вождь — тот самый Дракон, о котором говорится в Книге Откровения. По полученным мной сообщениям, под его властью некий чудовищный змий и зверь, отмеченный числом 666. Даны жили среди нас годами, притаясь, подобно змее в траве, подобно Сатане в Эдеме.

Анджело без большой радости написал эту строчку, но на что не пойдешь ради пущего эффекта.

— Соблазном они склонили нас к пассивности, к уплате дани, когда нам следовало драться с ними, как подобает всем благочестивым людям. Больше этого не будет. Последняя битва началась, и все, кто не спасется, погибнут. Давайте же возьмемся за оружие, как Божие, так и человеческое.

Анджело вздохнул — речи короля так не хватало страсти! Он бы произнес те же слова совсем иначе. Ну да ладно. Судя по тому, как зашевелились слушатели, выступление Этельреда все же произвело должное впечатление.

— Сегодня мы торжественно отмечаем Праздник невинных, воздавая почести и чтя память безвинно убиенных Иродом детей. Что может быть лучшей памятью им, чем уничтожение виновных? А посему я повелеваю, чтобы все даны, появившиеся на этом острове, как плевелы среди злаков, подверглись справедливому истреблению.

Таны ревом выразили свое одобрение. Их страх и ненависть получили наконец выход, Этельред санкционировал бойню, точнее, провозгласил ее богоугодным делом.

Анджело улыбнулся.

Гунгильда была потрясающей женщиной, выделявшейся даже среди своих соотечественников, а здесь, на земле ангелов, она казалась богиней с льняными волосами. Высокая и статная, с волосами, едва тронутыми сединой, она являла собой образец женщины-воина. Легко подверженная как смеху, так и гневу при малейшей несправедливости, Гунгильда так же легко откликалась на беды несчастных и находила доброе слово для нуждающихся. Вот уже четырнадцать лет, как Оксфорд стал ее домом. Время от времени они с мужем, Свейном, скучали по родной Дании, но в общем были довольны жизнью здесь.

Однако последние две недели Гунгильду, сестру Торкелла, все чаще посещал страх. Он глубоко засел в ее животе, тяжелый, холодный клубок, походивший, как ей казалось, на скрюченных злобных карликов, обитавших в Нидавеллире. Впервые страх пришел, когда у Свейна, умевшего работать с железом, стало меньше заказов. Прежде ему приходилось даже отказывать клиентам. Теперь, когда остров все чаще осаждали викинги, которых здесь называли северными разбойниками, он с трудом продавал свои изделия, и их дети часто отправлялись спать с пустыми желудками. На них все чаще посматривали исподлобья, им вслед шептали злые слова, и страх шевелился в Гунгильде, как беспокойный ребенок-карлик.

Гунгильда уже давно не считала себя чужой. Она была англичанкой, как и ее соседи. Посещала церковь и прошла обряд крещения, как и Свейн и все их шестеро детей. Говорила на местном языке почти без акцента, и тревоги жителей Оксфорда были ее тревогами.

Глядя в окно, Гунгильда невольно сжала крестик, висевший у нее на шее. Его сделал и подарил ей в день крещения Свейн, и с тех пор крест был на ней всегда, как языческий талисман-оберег. Последние два дня они с мужем не отваживались уходить далеко от дома. Свейн злился, но, как обычно, хорошо это скрывал. Вот и сейчас он сидел за столом, чиня браслет. Рядом лежала целая груда брошей, ожерелий и перстней.

— Не водился бы Торкелл с этим Драконом Одинссоном, — глядя в окно, пробормотала Гунгильда. — Тогда, может быть, наши друзья и не злились бы на нас.

— Дело не только в нас. Перед грозой я разговаривал с Олафом, и он сказал, что никто больше не покупает у него хлеб. Они боятся не твоего брата, а нашей крови.

— Но это же глупо! — воскликнула Гунгильда и, не удержавшись, всхлипнула. — Как будто мы сбежим, чтобы драться за этих разбойников только потому, что родились там же, где и они!

Теперь он поднял голову, и страх, поселившийся у нее в животе, снова забил ножками.

— Они боятся. И я тоже. Эти странные Знамения… Люди боятся конца света, и, возможно, они правы.

— Но… мы видели грозу и ощущали, как дрожит земля. Эти рассказы о чудовищах и Смерти верхом на коне… это же небылицы!

Никто никогда не называл точного места, где их видели. Всегда говорили «где-то рядом, совсем близко». Такие рассказы, передававшиеся шепотом, раздражали любившую точность Гунгильду. Чудовища с человеческими лицами и зубами льва не бродят по земле, уничтожая людей. Ничего такого просто не бывает. Свейн прав. Жители напуганы, а страх распаляет воображение.

Она фыркнула.

— Если бы наша Герда стала рассказывать такие сказки, я бы ее просто отшлепала! А тут взрослые люди…

В дверь постучали. Гунгильда вскрикнула от неожиданности и тут же закрыла рот ладонью. Стараясь не паниковать, она открыла дверь.

Это был Олаф. Толстый, неповоротливый, он стоял на крыльце, тяжело дыша и утирая пот с раскрасневшегося лица.

— Уходите… быстро! — прохрипел он. — Приказано убивать всех данов… мы укроемся в церкви.

Гунгильда, уже справившаяся со страхом, положила руку на плечо булочника.

— Говори медленнее, Олаф. И успокойся.

Он сглотнул, вздохнул и кивнул.

— Король Этельред издал указ. Все даны, проживающие в Англии, должны быть убиты.

Гунгильда облегченно покачала головой.

— Чепуха. Не стоит бояться слухов.

— Это не чепуха! Я сам слышал, как его зачитывали. Мы все идем в церковь искать убежища. Поспешите, а то будет поздно!

Олаф схватил ее за руку, словно собирался потащить за собой.

— Мама? — Их старшая дочь Валда подошла ближе. В тринадцать лет девочка уже пленяла красотой каждого, кто видел ее. Большие, спокойные голубые глаза обратились сначала к старому другу семьи, потом к матери. — В чем дело?

— Ни в чем… — начала Гунгильда, поглаживая дочь по голове. — Просто Олаф…

— Он прав, — вмешался Свейн. — Послушай, послушай хорошенько.

Гунгильда прислушалась. Сначала она ничего не услышала. Потом до нее донеслись приближающиеся голоса, напоминающие далекое гудение встревоженных пчел. Ее ноздри встрепенулись, почуяв едкий запах дыма. Гунгильда перекрестилась. Перепуганные жители Оксфорда поднялись, воспламененные словами своего короля.

Они шли убивать.

Страх на мгновение парализовал ее, но она затолкала его поглубже.

— Собери детей, — бросила Гунгильда Валде. — Мы идем в церковь.

Старшая дочь поняла все без объяснений.

— Герда! Эрик! — закричала она. — Сюда! Мы идем в гости к отцу Годвину.

В церковь они прибыли в числе последних. Гунгильда еще хотела захватить кое-какие ценности, но Свейн только покачал головой.

— Украшения нам ни к чему. Если они ворвутся в дом, то лучше пусть довольствуются серебром и бронзой.

Держа одной рукой двухлетнюю Герду, а другой маленького Эрика, Гунгильда выбежала на улицу. Солнце палило почти по-летнему, но света было мало — его заслонило непонятное черное облако, неизвестно откуда появившееся на чистом небе. Свейн быстро шел впереди вместе с двумя старшими сыновьями. Боже, они стали дичью, преследуемой разъяренными охотниками.